Дважды любимый - Светлана Макаренко-Астрикова

— Ну, да, очень обычный. Почти такой же, как Орфей! — улыбнулась она, потянувшись на цыпочках и обхватив руками его шею. — Орфей играл даже в Аиде. Играл босоногим. И усмирял зверей. Они лежали вокруг него и осторожно лизали ему пальцы. Так он их покорил своей свирелью. Диких зверей Тигров, львов. Даже гиену.

— Откуда ты это знаешь, милая? — Он осторожно коснулся губами ее волос.

— Видела. Во сне. Иногда мне все-таки тоже снятся сны. — тихо ответила она, как бы даже и с некоторою обидой. — Жаль, что могу об этом только тебе сказать. Остальные не поймут… Как все-таки дождь шумит! Пойду — ка я, пожалуй, проиграю наизусть этот пражский ливень. И вплету туда тихонько еще и мелодию маленькой «Орфеевой» флейты. Дождь меня зовет. Ты не возражаешь? — с этими словами она направилась прочь из кухни.

— А я должен возражать? Разве? Нет, и не подумаю. Я лучше посуду пока тут уберу. — Усмехнулся он. В этот момент дом огласила торопливая мелодия домофона.

— Кого же это принесло к нам в такую погоду?! — В его голосе послышалось явное недоумение, но он тотчас вышел в холл, откуда донеслись некоторое время спустя тихие голоса. Ей показалось, что они звучали несколько странно: то быстро, то медленно, но общий их тон, модуляция, были — тревожными, какими-то «знобящими»… Ей стало не по себе. Она прошла в студию, не трогая ни гардин на окнах, ни плоского выключателя на панели стены, ни чуть приоткрытой створки «венецианской» рамы, через которую на пол и подоконник — нишу со стуком попадал дождь. Она присела на пуф возле рояля. Положила руки на клавиши. Это было ее обычное место. Это была ее привычная, рабочая поза: чуть наклонившись вперед, слегка вытянув, выгнув длиннопалую, тонкую невообразимо, кисть…

И музыка полилась. Странно, как-то спотыкаясь, и будто бы тихонько плача, но — полилась… Дождь за окном усилился, и почему то не хотел, не желал соединяться с мелодией, плывущей, скатывающийся с клавиш… У него, дождя, были свои ноты, чуть выше, чем те, что жили в октав. И рассыпаться обычным, дробным, хрустальным пианиссимо по полу, занимая паркетное пространство, они никак не желали… Почему? Она не могла этого понять. Словно что то или кто-то, присутствующий в огромной комнате со стеклянной террасой, мешал привычному здесь, бесконечно вольному чародейству.

Ивинская втянула в себя воздух. Тонкие ноздри ее затрепетали и она резко оборвала игру. В ту же секунду ей на плечи легли теплые и непривычно сильные руки мужа. Она откинула голову назад. Повела плечами, шеей. Вырваться не удалось. Ее так крепко держали. Очень крепко. Как в детстве, когда делали неприятный, болезненный укол «ФИБСа» прямо в глазное яблоко.

— Кит, что случилось? Ты что, нечаянно пролил коньяк на пол? И, кажется, Лиля пришла? Я слышу, это ее духи. И этот коньяк… Что случилось? Она слегка повысила голос, в тревоге повернув голову.

— Натка, родная. Да, я пришла… Я здесь. И Никита здесь. Мы с тобой, мы вместе, милая. — Лиля взяла ее за руку, присев на корточках возле пуфа. И почему то тотчас и очень ясно она услышала стук Лилькиного сердца… Глухой, едва различимый, с какими то странными паузами. Паузами страха, боли, горя. Чего-то непоправимого. Чего? Она не могла еще знать. Или — ей все было уже понятно?…

— Что?! Что-то с отцом? Он жив?! Мама??! — Ей казалось, что она оглушительно кричит, но голос срывался, убегал в напряженную тишину. У ее серебряного сопрано не хватало сил для взлета. Теплота знакомых и твердых рук все сильнее сжимала ее в кольцо.

Лилька же монотонно, как китайский болванчик, качала головой, забыв, что ее подруга не может увидеть этот жест. Она все прижимала и прижимала руку ко рту, кусая пальцы, но потом страшный крик все-таки напрягся и вырвался из ее горла, вместе с каким то не то стоном, не то — ревом загнанного зверя:

— Антон Михайлович и Валерия. Они ехали к ней на дачу… Врезались в какой то долбаный «Камаз» с кирпичами! Тот неожиданно вывернул на трассу, они ничего не успели сделать. Ничего. Машина тут же загорелась!

— Когда? Когда это случилось?

— Утром. Еще утром… О, господи! Мне все это сообщила Варвара Ильинична еще два часа назад, но меня не было дома. Записано на телефоне…

Натка… Натка, родная… — Лилька осторожно дула на внезапно заледеневшие пальцы подруги, пытаясь согреть их беспомощными поцелуями. Но Наталия внезапно и резко сжала руку в кулак.

— Любимый, отпусти меня. Отпусти. Мне больно. — мягко и глухо раздался в тишине просторной студии ее голос. Лилька удивленно уставилась на Кита. Рот ее искривился от судороги и прорывающихся наружу слез. Турбин отступил на шаг от пуфа, на котором сидела жена, и разжал руки. Наталия стремительно встала. Подошла к окну. Рванула раму. И та почти наполовину разрезала пространство линией падения. Вместе со звоном разбитого стекла в студию ворвался шум дождя. Оглушительно. Как то подавляюще. Беспощадно. Тень мужского силуэта скользнула по светлому паркету, сверкнула дождевым бликом на стенах. Одним бесшумным, кошачьим прыжком, Кит очутился рядом, крепко стиснув в ладонях лицо жены.

— Ты не поранилась? Стекло посыпалось прямо на тебя… Нэтти…

— Дождь от меня убежал, — хриплым голосом проговорила она, прерывая его — Убежал. Он хотел плакать отдельно. Он уже плакал и стонал, а я не поняла…

— Я здесь. Я с тобой. Мы вместе, ты слышишь… Нам надо это выдержать. — Он осторожно целовал ее лоб, щеки и забрызганные дождем, глаза. Он согревал ее кожу теплотой своего дыхания, но лицо ее постепенно превращалось в безжизненную маску. Бесстрастную маску царицы Египта. Впервые за все то время, что он знал ее.

— Мой сон сбылся. Тот сон. О красном цветке. Я и вправду их потеряла. Я их потеряла, Кит. Теперь у меня есть только мама, ты и музыка. Но маме моя музыка — не нужна. А тебе? Тебе она — нужна?

— О чем ты говоришь, милая? О чем? Для меня весь мир это — музыка. И ты. Орфей всегда должен быть при своей Эвридике. Ты же знаешь этот миф. Ведущий и ведомый. Закон жизни. Его придумали не мы. Но мы его исполняем. А потом, знаешь, как говорят альпинисты: вместе проще и восходить на вершину и лететь в пропасть. Вот мы и будем вместе… Разве ты забыла, как это звучит: «И в горе, и в радости?» В одной связке.

— Помню. Но Эвридика все время блуждает в темноте Аида. И ей страшно, понимаешь?

— И зря. Они же в связке, Нэтти! Орфей ведет ее, а она — Орфея. Она не одна. Ей нечего страшиться. Помни это.

— Постараюсь. — Она чуть отстранилась от него, натянула шаль почти до подбородка. — Но Орфей ведь может и оглянуться… На кого-то иного. — Она помолчала с минуту. — Я пойду, поднимусь к себе. Мне что-то холодно… Не ходи за мной, не надо. — Она невидящим, но точным жестом остановила мужа. — Нет. Побудь здесь, с Лилей. Дама в черном не любит посторонних.