Три килограмма конфет (СИ) - "Нельма"

Мы зашли в гимназию через главное крыльцо и остановились посреди холла, к невероятному везению, не встретив никого на своём пути. Кажется, после долгого пребывания на свежем воздухе, физической нагрузки и нескольких пережитых мини-стрессов мне удалось полностью протрезветь, потому что сейчас голову в избытке наполняли страхи и сомнения, а от прежнего ощущения спокойствия и счастья не осталось и следа.

Часы уже пробили полночь: карета превратилась в тыкву, прекрасное платье — в грязные лохмотья, а выигранное пари — в сомнительной радости факт, которым я совсем не знала, как распорядиться. Да и вместо прекрасного принца, наверняка обнимающегося сейчас где-то со своей Светкой, мне остался только нагло ухмыляющийся гоблин Иванов.

— Так, ребятки, чтоб ни один из вас мне сегодня на глаза больше не попадался, спортсмены хреновы. Иванов, забудешь про замок — заставлю ночевать в каморке и отгонять любых посягателей на наш инвентарь, — резко став пугающе серьёзным, гаркнул на нас Евгений Валерьевич, оглядываясь по сторонам. — Свободны, молодёжь!

Мне хватило пары секунд, чтобы отреагировать и быстрым шагом направиться в сторону раздевалок спортивного зала, боясь внезапно оказаться застигнутой врасплох появлением одного из любопытных однокурсников. Я пыталась вспомнить, оставляла ли в шкафчике какие-нибудь сменные вещи для физкультуры, в которых возвращаться домой явно уместнее, чем в испачканном грязью платье или порванных колготках. И уже спустившись положенные несколько ступенек вниз, в длинный полуподвальный коридор, решила обернуться, чтобы проверить свои самые страшные опасения.

С губ сорвался усталый тихий стон. Конечно же, Иванов шёл прямо за мной.

========== Глава 11. Про вымученное перемирие. ==========

— Ты что, меня преследуешь? — прямо в лоб спросила я, когда расстояние между нами сократилось всего до нескольких шагов. Вообще-то после его последней неуместной шуточки, в тот момент прозвучавшей уж слишком серьёзно, мне действительно становилось не по себе рядом с ним. У них со Славой была одна общая раздражающе-пугающая манера смотреть собеседнику прямо в глаза, не давая отвести взгляд, и это действовало сродни гипнозу или ощущению предстоящего допроса, когда ты уже сидишь на прикрученном к полу стуле и морщишься от направленного прямо в лицо яркого света лампы без шанса вырваться на свободу.

У Чанухина глаза были светлые, водянистые, безэмоционально-холодные, что не очень вязалось с его общительностью и не раз уже проявленной душевностью. У Максима же, напротив, словно всегда мерцали огоньки в глазах, а радужка меняла оттенок от небесно-голубого при ярком дневном свете до глубокого серовато-синего цвета в сумраке. Но эффект от их взгляда оставался примерно одинаковым независимо от времени суток, освещения или настроения: полное оцепенение, словно только что довелось посмотреть на Горгону Медузу.

— Выходит, что так, — согласился он, внезапно искренне улыбнувшись. Я сжала в кулаки ладони, до сих пор засунутые в карманы куртки в надежде отогреть их после улицы, и с удовольствием отметила начинающие подсыхать пятна грязи на его одежде и в светлых растрёпанных волосах, окончательно сбившие с него прежний налёт лоска. Вот только если он сейчас выглядел лишь немногим краше бомжа, значит, я — в разы хуже.

— Что ты хочешь?

— Я хотел предложить перемирие, — Иванов мог бы собой гордиться, потому что этими простыми словами ему удалось второй раз ловко сбить меня с ног и тут же отправить в нокаут, вытянув вперёд ладонь для рукопожатия. Не знаю, насколько ошарашенной всем происходящим я выглядела со стороны, но возникших на лице эмоций хватило, чтобы он тяжело вздохнул и убрал руку, неохотно поясняя: — Видишь ли, наши общие знакомые недвусмысленно дали понять, что мы порядком их заебали своими кислыми лицами и постоянными обидками, хотя последнее, я уверен, касается исключительно тебя.

— А не пойти бы тебе…

— Тихо! У нас же тут перемирие на носу, ну что ты, в самом деле? — улыбка сменилась на более знакомую и привычную ехидную ухмылку, а я, честное слово, почувствовала облегчение и радость, оказавшись категорически не готова к возможной смене его роли с раздражающего своим существованием засранца на «посмотрите, какой я милашка» парня. — Если ты одолжишь мне свой гольфик, я даже помашу им в воздухе вместо белого флага.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Это так ты себе представляешь общение после перемирия? — скорчив недовольную мину, сухо поинтересовалась я, старательно оттягивая время и, вместе с тем, необходимость давать какой-нибудь ответ на привлекательное с одной стороны и слишком уж подозрительное с другой предложение.

— Во-первых, ты ещё ничего здравого не сказала, а значит, перемирие не вступило в силу. Во-вторых, я просто не хочу нашими стычками постоянно портить всем окружающим людям настроение, только поэтому готов пойти на уступки. Это вовсе не значит, что я собираюсь с тобой подружиться или жажду твоего общества, чтобы…

— Но если это значит, что тебе придётся хоть иногда закрывать свой рот и давиться собственным неуместным сарказмом, то я согласна.

— Рано радуешься, потому что тебе тоже придётся научиться закрывать свой рот. Боюсь, через пару недель ты сдохнешь от отравления собственным не нашедшим выхода ядом, — злобно прошипел Максим. Я скрестила руки на груди вслед за ним и от нервов со всей силы покусывала внутреннюю часть нижней губы, уже ощущая во рту лёгкий привкус крови. Теперь не оставалось сомнений, что сегодняшний вечер закончится для меня окончательно испорченным настроением и, возможно, очередными слезами.

— Ты вообще умеешь нормально разговаривать, идиот?

— А ты умеешь, дура? — парировал Максим, сделав один угрожающие размашистый шаг ближе и прожигая меня взглядом, в котором вовсю плескалась ярость. Вопреки тут же возникшему дикому желанию отскочить от него куда подальше, я не сдвинулась с места, только задрала вверх голову, чтобы было удобнее отвечать своему заклятому врагу прямым и бесстрашным (хотя на деле скорее испуганным и умоляющим о пощаде) взглядом. — Можешь хоть разок умерить свою спесь, когда с тобой пытаются договориться?

— Ах, так ты хотел договориться? Извини, в потоке оскорблений и ехидства эта жалкая попытка как-то затерялась.

— Знаешь, что правда жалкое? Твои попытки обратить на себя всеобщее внимание. Ой, я сейчас тут поплачу, чтобы все меня пожалели! Ой, а теперь попробую изобразить из себя самую обиженную в мире суку, пусть всем будет стыдно! — по мере того, как его голос постепенно становился громче, мне казалось, будто и он сам растёт, пугающе возвышается надо мной как один из Атлантов, а я, напротив, отчаянно сжималась, уменьшалась до размеров песчинки, мечтая исчезнуть насовсем. — Поэтому ты так раздражаешь: ничего из себя не представляешь, но всеми силами стараешься хоть чем-то выделиться. А если что пойдёт не так, всегда можно просто взять и раз… — он осёкся на полуслове и внезапно застыл, глядя мне прямо в лицо и дыша глубоко и рвано, как после долгого бега. Краем глаза я видела, как высоко поднималась и тут же быстро опускалась его грудь, и пыталась сосредоточиться именно на этом, отсчитывая про себя незамысловатые движения, чтобы удержаться от необдуманных импульсивных действий и не загнать всё в ещё более глубокую яму.

— Что? Договаривай уже, раз начал! — срывающимся и дрожащим от подступающих слёз голосом потребовала я, начиная только сильнее беситься от его внезапного молчания, уже, кажется, десятого по счёту только за этот невыносимо долгий вечер. Судя по тому, как больно начинало щипать глаза, миссия не разреветься перед ним будет провалена через пару секунд.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Да это… забудь, — сконфуженно пробормотал Максим и, словно внезапно опомнившись, тут же отступил назад, растерянно потирая затылок и уставившись куда-то в сторону явно в попытке смотреть на меня. Грудь распирало изнутри от жгучей обиды и чувства несправедливости, ведь я ничего не сделала и ничем не заслужила такое к себе отношение.

— Ты совсем ебанутый. Конченый мудак, которому надо бы с головой своей разобраться, — прошептала я тихо-тихо, почти неслышно, а финальным аккордом ещё и шмыгнула носом, испытывая даже больше ненависти к собственной несдержанности, чем к этой заносчивой сволочи. С ним и так всё ясно, вряд ли он считает необходимым задумываться о чувствах других людей, а вот зачем я осознанно влезла в такие проблемы — оставалось большим и требующим тщательного анализа вопросом.