Луи Вутон - Армин Кыомяги

Боль все усиливалась. Но я терпел и даже испытывал свойственное мне извращенное наслаждение от жалости к самому себе. Вы еще забейте мне в ладони эти чертовы ощетинившиеся дворники – и получите пришествие своего мессии, которого так и не дождались.

Искусав губы, я с трудом вылез из машины. Теперь Субару Импреза отправится в утиль. На сей раз без меня.

Вскарабкался на железнодорожную насыпь. Последний вагон поезда еще виднелся, но далековато. Очередное расставание. Не слишком вежливое, при этом публичное, прямо-таки нескрываемо высокомерное, указывающее на место, издевательское. Мы не оставим тебе ничего ценного, даже не надейся. Мы заберем людей и животных, затем вырубим электричество, увезем нефть, которой вы разумно распорядиться так и не смогли. На этом позвольте считать наш эксперимент завершенным. А чтобы извлечь урок из этой неудачи, оставляем здесь одного, чтобы он в сложившихся условиях мог сделать свои выводы.

И что? Даже если б я сумел сделать какие-то выводы, что мне дальше-то делать? Что за игра здесь затеяна? Я хочу знать, во имя чего я тут надрываюсь и терплю? Покажите мне трофеи или объявите размер призового фонда. А, может, у вас и самих никакого четкого плана нет? Просто так дурачитесь? Или прогибаетесь и стелетесь, говнюки, перед вышестоящими?! Тогда лучше воткните эти чертовы дворники мне в глаза и привяжите меня на длинной веревке к этому последнему вонючему вагону. Сказание о веселом человеке-ксилофоне. Посмеемся вместе со шпалами. И будем смеяться до конечной станции.

Большая грязная жопа. Я развернулся и поковылял домой.

Примерно час спустя я сидел в аптеке. Под сострадательным взором Ким заделывал пластырем течи в своем теле. Потом она осторожно взяла у меня в рот, и я успокоился.

1 сентября

Тот позавчерашний поезд подействовал как будильник. Ну, или школьный звонок, если верить календарю. Во всяком случае, бегство нефти из поля зрения последнего человека навело меня на тревожные раздумья – вид деятельности, которую я, благодаря высокоморальному физическому труду, научился весьма изощренно избегать. Итак. Никакого чмоканья в щечку, не говоря уже о теплых объятиях или долгом красноречивом взгляде, полном благодарности за совместно прожитый напряженный век. Умчался с грохотом и все. Какое-то неприличное и некультурное расставание. Я чувствовал себя отверженным кандидатом в президенты, к которому только что размахивающие его плакатами сторонники вдруг повернулись спиной.

Сидел на бордюре парковки в новехонькой белой футболке и чувствовал, как над головой сгущаются тучи. Поднял глаза и вздрогнул от вида мрачных плотных мазков кистью на небосводе – они словно несли мне весть: «… лету конец, Луи…».

Не просто было всерьез воспринять это небесное послание. Но именно это я и сделал. Возможно, когда все исчезает, остается лишь последнее стихотворение. Грустно милые, загадочные и непостижимые для практического ума одна-две строчки. В надежде встретить еще чей-нибудь одобрительный взгляд, они какое-то время еще держатся сплоченно, но, в конце концов, подчинившись абсолюту одиночества в невесомости вселенной, слова строчек вновь распадаются на составные частицы и каждая потерявшая опору звезда, лишившаяся какого бы то ни было смысла без своих спутников, обрекается на вечный дрейф в космосе, неся в себе гаснущую память о далекой и прекрасной мысли, в озвучивании которой она когда-то участвовала. Рассыпавшаяся от прощального пинка таблица Менделеева.

Я встал. Если возьму себя в руки, то смогу продолжить. И пускай кажется, что я напрягаюсь впустую, а в отдаленной перспективе это и вовсе может выглядеть бессмыслицей, но я спасу хоть одну поэтическую строку или даже подарю ей несколько дополнительных лет жизни. За неимением лучшего, это вполне тянет на смысл жизни. Хотя бы на какое-то время.

Нужно подумать о новой машине. Опираясь на свой скудный, зато весьма разнообразный опыт, нарисовал в воображении, какой должна быть моя машина. Скромная, но со всеми элементарными удобствами для меня и Ким (учитывая возможное будущее, на всякий пожарный, четырехместная), вместительный кузов, куда можно сложить все необходимое (например, канистры или чемоданы), внедорожник с четырьмя ведущими (на случай, если доживу до зимы), дизель (они мощнее и экономнее, если верить автомобильным журналам). Сунул топор в рюкзак и прыгнул в седло – помнится, в Ярве было несколько автомагазинов.

Встречный ветерок впервые за долгое время холодил кожу. Ничто не вечно, особенно лето, особенно в Эстонии.

До цели добрался весь в мурашках. Салон Тойоты обследовал через стекла витрин. Среди узкоглазых как раз и стоял объемный универсал повышенной проходимости. Автоматические двери, разумеется, не открылись, но к этому я был готов. Человекоподобные обезьяны и представить себе не могли, что придуманными ими топорами через тысячи лет будут открывать двери с фотоэлементами. Достал топор и расколотил надежное и прочное стекло, ловко уворачиваясь от осколков. В этом акте в своеобразно брутальной форме содержался некий исторический образ, глубокий антропологический символ человеческой сущности. Наше первое орудие труда было предназначено, прежде всего, для убийства и разрушения.

Но Тойота не завелась. Решил было поискать аккумулятор, но тут отметил, что кузов у машины маловат и внутри салона тесновато. Тогда я решил пойти по пути наименьшего сопротивления – отправиться в соседний магазин, где меня вроде бы ожидают новенькие Форды.

Не знаю, есть ли какая связь с народным имиджем торговой марки Форда, но в этот салон ломиться мне не пришлось. Всего лишь нажал на старомодную ручку и толкнул незапертую дверь, затем, чуть потоптавшись на мате для ног с надписью «Добро пожаловать!», вошел внутрь. И не успел окинуть взглядом весь салон, как издалека узнал свою будущую избранницу. Широко зашагал к ней, как уверенный в себе жених, руки которого чешутся от желания достать из брючного кармана золотое обручальное кольцо. Обошел вокруг голубого сверкающего корпуса. Все сияет, новое и нетронутое. На дружелюбной физиономии смесь ребячества и мужественной силы. Сел внутрь. Сидение буквально обняло меня, предложило опору и чувство безопасности, не греша при этом излишней мягкостью. Скользнул по рулю. Рычаг скоростей сам прижался к ладони. Отпустил сцепление и осторожно подвигал рычагом. Любые передачи включались с едва слышным щелчком, мягко и благодарно, будто давно ждали именно моей руководящей руки. Прикрыв глаза, я глубоко вдохнул восхитительный запах индустриальной невинности. Ключи висели в замке. Никакого сомнения – меня ждали. Взявшись за ключ, я на секунду замер. Прокрутил перед глазами всю эту мужественную красоту и не смог при этом удержаться от капли сомнения. Неужели все это правда. А что, если она не заведется? В панике от этой мысли представил себе показавшуюся из-под капота, коврика или высунувшуюся из бардачка вкрадчивую и ехидную улыбочку – насмешку над обведенным вокруг пальца незадачливым женихом.

Отбросил глупые мысли и после недолгого изучения арматурной доски тихонько прошептал:

– Берешь ли ты, Форд Рейнджер, в партнеры меня, Луи Вутона? Если на то есть твоя добрая воля, подтверди это…

С бьющимся сердцем повернул ключ.

– Да!

3 сентября

Я облачился в клетчатую фланелевую рубашку и свободные джинсы. Не те «в облипочку», в которых последнее время щеголяли модники – расхаживали впрессованные в них как сардельки в пленку. Так что, я, наконец, ощущаю кожей ног мягкие прикосновения ткани. Становящаяся прохладной погода вызвала из долгого летнего небытия носки. Моя согнутая рука с завернутым рукавом рубахи покоится на опущенном боковом окошке, откуда она, лениво придерживая руль, внимательно оглядывает локтем окрестности, став, таким образом, слепым помощником скрытых за темными очками глаз. Вторая рука, правая, задумчиво двигается между двумя пунктами назначения, как между двумя остановками трамвая, единственный пассажир которого – дымящаяся сигарета. На остановке «Губы» сигарета выходит из общественного транспорта и доверчиво отдается губам, совсем как котенок пасти своей матери. А тем временем трамвай с оттопыренным пальцем продолжает двигаться вперед или назад (в зависимости от угла зрения или приоритета) под задранной юбкой моей очаровательной попутчицы, где призывные губы гостеприимно втягивают его в себя. Мать всех трамвайных депо. На полочке под безголосым радио брошена пачка сигарет, на ней склоненная кормилица тактично отвернулась от рекламы рака легких. Мы не разговариваем, едем медленно и внимательно. Это не отдых или развлекательная вылазка, как может показаться вечно спешащему горожанину, которого уже нет и в помине.

Размышляю об истории и впервые нахожу, что ее ход не лишен логики. Что иначе и быть не могло. Представляю удаляющиеся на север айсберги, вижу, как в следах ледяных беглецов зарождаются реки и озера. Как вспучивается и принимает четкие очертания земля, пусть и болотистая, пусть кочковатая, как первые волны морей впрягаются в свой вечный рабочий день, шлифуя крупинки прибрежного песка. Поодиночке и стаями южный ветер доставляет запакованные наборы первой помощи для начала новой жизни. Черная, сырая земля в испарениях ждет это благословенное семя и никого не подводит. Недремлющее солнце не спускает глаз сразу с миллионов беременностей и помогает родиться растениям, а те подманивают к себе любопытных существ, уставших от дефицита кислорода перенаселенного юга. С оглядкой они изучают новую и пустынную землю, но когда распробуют ее на вкус и поймут тонкости выживания в прохладном климате, бросят последний взгляд назад и останутся.