Вне закона - Иосиф Герасимов

Да, по нынешним временам политика во многом зависела от их дел. Наверное, прежде они не позволяли себе таких утверждений, прежде надо было оглядываться назад, не слушает ли тебя кто-нибудь из тех, кто завтра настрочит докладную о твоей неблагонадежности. Может быть, и сейчас строчили такие докладные, но ныне ученые люди не очень-то о них беспокоились, они ощущали свое право говорить все, что хотят. В нынешнее время нет предела дозволенности, особенно в своем кругу, да и если хочешь завоевать уважение аспирантов или студентов, — а многие читали лекции, — то без фронды тебя не примут. Причем тут нужно быть не банальным охаивателем, не повторителем того, на что намекали газеты, а найти свой оригинальный подход к разоблачительству, по-своему определить новизну мышления. Не всем это удавалось, но те, кому удавалось, обрекались на успех.

Конечно, Лена подходила ко всей этой компании. Она была хорошей хозяйкой, умела ухаживать за гостями, читать стихи. Память у нее была потрясающая. «Реквием» Ахматовой — от первой строки до последней и без запинки, поэма эта ходила в списках. Когда читала, она не переигрывала, это особенно нравилось.

В общем, он увел ее от дяди Игоря, оказалось, это не так сложно, и они неторопливо доехали до новых кирпичных домов, поднялись на пятый этаж… Муж ее часто бывал в отъездах, она всегда знала, где он, так что внезапность его появления была исключена. Ничего не скажешь, она была неистовой в любви. И шестидесятилетний выдающийся научный кадр мог не выдержать ее агрессивной нежности, преждевременно получить какой-нибудь инсульт — банальная и много раз повторяющаяся ситуация. Потому Владимир мог считать себя даже неким спасителем. Правда, в последнее время ему наезжать сюда, в город, из Москвы стало трудновато, он влез в суперважную работу, от успеха которой могла зависеть его дальнейшая карьера.

Он всегда гордился тем, что добывал место под солнцем сам, без помощи бати. Сам поступил в институт, сам нанялся в нужную, интересную фирму, не имеющую никакого отношения к отрасли отца. Вот в смысле материальном… Ну, это мать. Как только он закончил институт, сумела влезть в кооператив научных работников, добыть там двухкомнатную квартиру, быстро ее обставить. Место, правда, было не из лучших — Большая Грузинская, но все же дом стоял во дворе, а по нынешним временам можно было считать это место центром Москвы. Ну и еще «Жигуль». Опять же мать, он у нее не клянчил. Впрочем, если рассудить здраво, это все мелочи, не они определяют направленность жизни, а то, чем ты в ней занят и как тебе дается дело, которое взял в руки. Владимиру давалось хорошо, прежде всего оно было ему интересно. А остальное все лабуда.

Слушая Нику, он все более и более злился, потому что сообразил — эта белокурая кошка нарочно затеяла с ним игру. Видимо, она нашла себе кого-то другого, из местных. Не могла же она повиснуть только на своем муже, решив отделаться от Владимира. Это было унизительно и дешево — подсунуть Нику, чтобы та соблазнила… Экая же бабья глупость!

Он попросил кофе и коньяку. Ника с охотой метнулась на кухню, видимо посчитав, коль он просит коньяк, то не собирается в обратный путь. Чепуха! Боялся он этих гаишников! Он ездит как бог. Нужно хоть немного передохнуть. Ведь надо везти эту декольтированную соблазнительницу на станцию, а потом мчаться обратно в Москву, к себе на квартиру. Там он черта с два заснет один перед завтрашними испытаниями, опять поползут в башку сомнения, опять замелькают перед глазами зеленые цифры и надписи на дисплее. Как же нужна была ему именно Лена. С ней бы все забылось, хотя бы до утра, а там… там бы он был в форме. Ну, черт с ней! Как-нибудь расквитается с ней за эту ночь.

Ника принесла кофе и рюмку коньяка, он пил медленными глотками, чувствуя, как блаженное тепло расходится по телу. Стало легче дышать, но нельзя было расслабиться. Ника села на подлокотник кресла и сверху поглядывала на него. Ее стройная, но со вздутыми жилами нога покачивалась перед ним. Видимо, по замыслу Ники, эта обнаженная нога должна вызвать в нем желание. До чего же глупа эта женщина! Прожить сорок лет и не набраться ума.

Он допил кофе и поставил пустую чашку на стол, рывком встал, сказал:

— Ну, хорошо, подруга, едем на станцию. А то мне еще тарахтеть в Москву.

Ника не сумела скрыть разочарования, спросила почти капризно:

— Мне не надо ничего передать Лене?

— А пусть валится ко всем чертям, — ответил Владимир и пошел к дверям.

— А я не знала, что ты можешь быть таким, — проговорила Ника.

Владимир положил ключ от квартиры на тумбочку, сказал:

— Одевайся, я буду ждать тебя в машине.

Он начал разогревать мотор, а Ника уж выскочила на улицу в легком плаще, прижимая сумочку. Как только она села, он сразу же двинул к станции. Это было не так далеко, но все же минут пятнадцать уйдет. Улицы города уже опустели, попалась навстречу небольшая компания пацанов с гитарой и несколько прохожих. Он остановил машину под фонарем, чтобы можно было ее видеть и с перрона и из здания станции в окно. Какая-то была возня у него подле окошка кассы — то ли ему не хотели продавать билет, то ли кассир оказался груб, сейчас не вспомнить. Он вышел с Никой на перрон, и, когда покатили два шара вдоль рельсов навстречу, все набирая и набирая накал, и уж слышен стал шум поезда, Ника неожиданно повернулась к нему, приподняла ладонями его лицо и впилась губами. Для него это было неожиданно, он не успел ничего предпринять, только чувствовал идущий от нее жар.

Она оторвалась от него, зло сказала:

— Дурак! — и влетела в открывшуюся дверь вагона.

Владимир посмотрел, как отошел поезд, что-то в нем все же дрогнуло от этого яростного поцелуя. Может быть, и в самом деле он идиот, не остался вместе с Никой на ночлег. Он ведь не знает, что бы она могла ему предложить. Да плевать! Он никогда не выделял связь с женщиной в особый ряд бытия, как это делали многие его сверстники. Некоторые даже помешались на сексуальных забавах, вроде его однокашника Слюсаренко. Умнейший парень, а туда же. Но там хоть можно объяснить все его внешней физической неполноценностью — горбяка на правом плече. Что же касается самого Владимира, то его вполне устраивали такие отношения, которые бы не были основаны ни на каких обязательствах.

Он мало знал отца, тот был далек от него, все-таки соблюдалась дистанция. Но от отца Владимир усвоил: ничего важнее дела нет, поэтому тот и прошел путь от инженера до министра. Истинное наслаждение может дать лишь удача в деле, тогда ты чувствуешь себя властелином многого и уверен в себе, а все остальное «до лампочки». Уметь так, как не умеют другие, — это и есть твердая опора, стоя на которой, ты можешь получить все, если, конечно, не идешь против течения.

Сколько раз в НИИ заваривались всякие склоки, сколько раз собирались компашки по смещению, замещению того или иного босса, а Владимиру на это было плевать, он всегда стоял выше этой возни. За три года работы он утвердился прочно и получил все, что хотел. Знал, что отец гордится им, слышал, как говаривал приятелям: «Слава богу, у меня хоть с парнем никаких проблем, идет на цель по прямой…» Наверное, это и в самом деле было так.

Он не раз слышал, как схватывались ребята в споре, что их поколение, возросшее на блате, на потребительстве, не может иметь своей программы, оно было инфантильным, им и останется, в этом есть своя сладость жизни — схватить кайф. Это особая форма существования, и если говорить честно, то она менее безобидна, чем созидание, направленное на разрушение Земли, природы, всего того, что может дать человеку хоть частицу блага. А разумность, творение ради творения изжили себя, они остались позади. Пришло межвременье, которое неизвестно сколько продлится, может быть, все лучшие годы целого поколения, даже не одного, потому и остается единственная ценность — кайф. Вообще-то он был со всем этим согласен, только с одной поправкой. Кайф для него — наслаждение делом. Его спрашивают, во имя чего? Да во имя себя, черт возьми! Ему, в конце концов, наплевать на миф о всеобщем блаженстве. Бездарный или ленивый человек не может получить истинного кайфа в деле, а он, Владимир, может и потому всегда готов лишить нужного ему самому тех, кто ни на что не способен. Он всегда возьмет необходимое для себя. А коль так, то в отличие от многих у него есть своя программа, и не так уж плохо обдуманная. А все остальное — к черту!

Он убеждался, что благодеяния могут принести только скверну. Когда отдаешь от себя, одаряешь другого, то обязательно теряешь, а потеря невосполнима. Не так давно он забыл на какое-то мгновение это универсальное правило и поддался слабинке. Слюсаренко сказал: «Старина, у тебя ведь хаза свободна. А у меня зарез… Могу прихватить человечка и для тебя. Лады?» Ему нужно было в тот день на дачу к родителям, и ради старой дружбы он отдал Коньку-Горбунку ключ, а когда вернулся в квартиру, то наткнулся в ней на пару сигарет. Понюхал их и сразу понял, что это такое. Да на кухне в коробочке лежал забытый шприц. Вот тут он взбесился. Одно дело — приволочь сюда деваху, да и то после этого достаточно хлопот, чтобы привести хазу в порядок, — другое дело, когда у тебя дома колются или курят «травку». Какая-нибудь лахудра попадется и приведет следователей в его дом.