Рысь (СИ) - Алина Политова

— Ты это читал? — Как бы невзначай поинтересовался я, листая «Яму».

— До конца не осилил, — признался мальчик, азартно сокрушая врага. — Там первая половина — интересно. Как проститутки живут. А потом болтовня начинается и много всякой воды льют. Хотя вроде дальше там убийство что ли. Но мне уже к тому времени надоело.

— А Есенин? — Спросил я.

— Есенин классный. — Радостно воскликнул мальчишка. — У меня здоровье кончилось, блин! Да, Есенин нравится. Я уже десять раз перечитал. Цепляет. Сразу вспоминаю как к тетке ездил летом в деревню. Гонял там с пацанами по лесу на великах. Там дорога была тракторами проезженная, мы по ней ездили на пруд. Березы росли. Здорово было. На закате особенно. Что-нибудь грандиозное замутить хотелось. И мне казалось, что все это уже было когда-то: закаты, березы, запах сена. Это дежавю или ностальгия? Я не знаю как точно. Ностальгия по дежавю, во! Стой, урод!!! Упс… я труп.

Я пялился на его макушку и хлопал глазами. Я Есенина не читал. Не любил никогда поэзию. Вообще не помню когда книжку последний раз держал в руках какую-нибудь художественную.

Мальчишка, оторвавшись наконец от своего погибшего в бою аватара, повернулся ко мне и лучезарно улыбнулся.

— Хочешь, я руль включу, погоняем на гонках?

Обычно мальчишка был звездой наших субботних посиделок. Хитро поглядывая на меня время от времени, он всецело занимал внимание своих деда с бабкой, тем самым оттягивая это внимание от меня. При Владимире все разговоры про честь и политику как правило прекращались. Дед с едва скрытым восхищением ловил каждое слово, вырывавшееся из уст внука, бабушка пыталась побольше подложить любимому чаду в тарелку еды. Словом, семья в его присутствии почти становилась похожей на обычную семью. Владимиру удавалось даже расшевелить вечно хмурого брата Рики и его тоскливую печальную жену. Их дети Владимира просто обожали. Понимали, что в его присутствии им сойдут с рук шумные игры и спешили этим воспользоваться. Признаюсь, с Владимиром мне становилось почти уютно в этом доме. Я очень удивился, когда Рика просказалась как-то, что кроме этих суббот Вовка почти не общается с бабкой и дедом, а все свое время дома проводит на втором этаже, туда даже ужин ему бабка относит. Почему?! — недоуменно спросил я. Я вполне увлекся иллюзией, что все в этом семействе вполне хорошо, а то первое мое впечатление было ошибочным. Рика лишь пожала плечами. Было видно, что ей не хочется обсуждать это. Но однажды я понял, что это усилие, которое делает мальчик, развлекая собой родственников, прилагается лишь ради того, чтобы сделать эти субботы для меня более-менее терпимыми. Другого объяснения просто не было. А получилось вот что. Не смотря на неустанные усилия Владимира, он все-таки был мальчишкой и порой внимание его захватывало что-нибудь посторонее, он отвлекался от деда с бабкой, и тогда беседа принимала неприятный для меня характер. Петр Никанорович подсаживался на любимого конька и начинались его нескончаемые монологи про «ум, честь и совесть». В один из таких дней Вовка ждал очень какой-то фильм. Как только время подошло, он включил телевизор и вместе с детьми стал смотреть ужастик. Я уже не удивлялся, что никто не запретил ему смотреть фильм, который даже мне, пару раз кинувшему взгляд на экран, показался мерзким. Владимиру можно было все. Ну и детям вместе с ним, видимо, позволялось из милости смотреть запрещенные фильмы. Даренский-старший тут же начал что-то вещать про прошедшие недавно выборы. Я уже давно перестал вступать с ним в дискуссии и шутить. Только кивал и бездумно соглашался. Так было проще и всем вроде как хорошо. Не помню каким образом, но разговор вдруг съехал снова на Степана Даренского и его смерть. Эта тема особенно мне была неприятна, поэтому я, что называется, просто «выключил уши». Машинально гладил руку Рики, сидящей рядом со мной на подлокотнике кресла и водил глазами по комнате. Не знаю сколько длился монолог Даренского о сыне, я в это время решал в голове какие-то свои рабочие моменты, но, неожиданно взгляд мой остановился на Владимире. Одновременно рука Рики дернулась в моей руке. Владимир совершенно не был больше увлечен фильмом. Слегка повернув голову, он через плечо напряженно смотрел на деда. После фильма, не дожидаясь пока мы уйдем, он поднялся молча к себе наверх и закрыл двери.

— Что с Вовкой? — Спросил я Рику, когда мы уже ехали домой.

— Ничего. — Спокойно ответила она, глядя в окно. — Он их ненавидит.

Я изумленно повернулся к ней.

— Да брось, я бы не сказал…

— Ему нравился Степан. Степка был идеалистом, тоже солдатом, но он был искренним. Владимир никогда не простит им, что они его погубили.

— Он тебе сказал это?

— Не обязательно об этом говорить. Я знаю и так. Я его мать, ты все время об этом забываешь. Когда он был маленьким, я просыпалась за минуту до того, как он начинал плакать в другой комнате. Нам не нужно

что-то говорить, мы и так знаем друг о друге все.

— Ты с ним согласна? Ты тоже ненавидишь их? — Осторожно спросил я.

Она усмехнулась.

— Если я знаю что он чувствует, не обязательно я чувствую то же самое.

— Послушай, Рик, но ведь он не совсем прав. Ненависть — это слишком сильная штука, чтобы вот так вот… они все равно его родные. К тому же, ведь Степан все-таки сам поехал туда. Это был его выбор, он взрослый человек и сам принимает решения. Быть может, твои родители просто совершили ошибку. В стрессовой ситуации — это ведь не удивительно. Обратились к ментам. Просто быть может так пытались его спасти. Теперь свою ошибку прикрывают идеологией, пытаются себя оправдать… А он их ненавидит. Он еще слишком юн, чтобы вот так с наскока осуждать старших. Ты бы могла ему объяснить…

— Ну надо же, — устало сказала она, — я думала в ненависти к моим родителям вы с ними солидарны.

— Брось, они не очень мне приятны, но мне не за что их ненавидеть. Особо сильно.

— Денис, Степан был не тот человек, который сам был способен сделать выбор, понимаешь? В этом все дело.

— А ты? Ты способна сделать выбор сама? Иногда мне кажется, что ты выбрала меня по-настоящему только после одобрения родителей и согласия Владимира.

— Может так. Я не знаю. Совсем сама… я еще не пробовала.

Я стал более внимательно присматриваться к Владимиру. Мне не хотелось выискивать в нем намеренно недостатки, но мотор оказался запущен и мое любопытство, почти болезненное, было уже не остановить. Владимир, этот лучик света в темном царстве вполне умел уже ненавидеть, осуждать, лицемерить… странным казалось, что испытывая ненависть к деду с бабкой, он в тоже время затаривал свою комнату им на радость книжками. Впрочем, тут я ошибся. Никакого лицемерия не было и в помине. И если Есенин с Куприным не убедили меня, это сделал Фаулз. Несколько раз я замечал эту книжицу в руках у мальчишки. Он читал ее у меня на работе, читал, валяясь у нас дома на кровати когда оставался ночевать. Даже любимые компьютерные игры оставляли его равнодушным в эти несколько дней, когда он таскался с книжкой. Я поинтересовался однажды, что за шедевр его так захватил, Вовка показал мне обложку. Джон Фаулз «Волхв». Помнится, я читал что-то Фаулза, сказал я. «Коллекционер» кажется. Ничего особенного.