Укрощение забвения. Старение тела и страх перед одряхлением в японском массовом сознании - Джон У. Трафаган
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вопрос защиты домохозяйства является ключевым в понимании роли предков в мире их живых родственников, однако вызывает среди последних споры. Например, вышеупомянутая супружеская пара сильно расходилась во мнениях относительно того, могут ли предки откликаться на просьбы живых. Жена заявила, что предки могут играть активную роль в жизни живых, защищая конкретных людей, когда их об этом просят. И большинство опрошенных говорили, что так или иначе предки защищают дом, даже если нельзя сказать точно, что они делают для его защиты.
Морита-сан, однако, после слов его жены о том, что предки могут защищать живых, добавил: «Не думаю, что, если ты сложишь руки перед семейным алтарем и попросишь о чем-то, предки ответят». Но когда его спросили, почему бы не выбросить семейный алтарь, он ответил: «Ну, хотя помощи вы и не получаете, это полезно для вас лично с точки зрения „кокоро“ [какого, духовного центра, сознания»]. Вы совершаете «омайрп [omairi, молитву»] за себя и за свой «кокоро. Но просить о чем-то конкретном бесполезно».
Хамабата указывает, что в некоторых домах семейные собрания проводятся в комнате, где находится семейный алтарь. Алтарь при этом открыт, чтобы предки могли участвовать в празднествах [Hamabata 1990]. Другими словами, предки являются частью жизни домохозяйства. Но для нашего анализа более важным может быть то, что роли живых также исторически определены. Они живут в том числе и для предков — как их потомки, защитники имущества и жизни, которые они от них получили. В частности, в бывших самурайских домохозяйствах люди упоминают, что у них есть обязательства перед предками за то, что они получили от них «дзайсан» (z.iscm), или состояние. Домохозяйство как исторически определенный центр преемственности для группы прямых потомков, (предпочтительно) находящихся в родстве с живыми и умершими, их имущества, а в некоторых случаях и определенного рода занятий требует заботы и защиты со стороны живых. Именно живым доверяют предки эту задачу, чтобы потом, в свою очередь, те доверили ее будущим поколениям.
Этот момент стал особенно очевиден в разговоре с одним мужчиной 79 лет, Уэмото Коити, который является главой бывшей самурайской семьи, состоящей из трех поколений (Уэмото и его жена, его старший сын с женой и их дети). Летом 1995 года он так усердно работал на семейных рисовых полях, что на восстановление здоровья ему пришлось потратить почти месяц, потому что у него больное сердце, о чем он хорошо знал, когда отправлялся работать.
УЭМОТО-САН: У меня десять рисовых полей. Это примерно один гектар.
Дж. У. Т.: Примерно сколько времени в году Вы проводите на рисовых полях?
УЭМОТО-САН: Ну первое, что мы делаем в году, это «тау-ти» (tauchi); это занимает около двух дней. Для этой работы нужен трактор. Сначала вспахивают рисовое поле. Далее идет «такаки» (takaki), т. е. поле поливают водой. Это занимает около трех с половиной дней. Примерно в это же время делают «танэмаки» (tanemaki^y это высевание семян в ящики. Я не могу сделать это один, но с машиной это занимает примерно день. Без машины это было бы дольше.
За этим следует «тауэ» (taue), то есть фактическая пересадка риса. Это занимает три дня. Далее идет «дзёсодзай» (jo-sozai), распыление гербицида. Мы делаем это один раз, и это занимает два дня. В то же время мы также распыляем химикаты, чтобы предотвратить заболевания рисовых кустов. Когда рис созрел, мы делаем «инэгари» (inegari), то есть срезаем и связываем рисовые кусты и кладем их на палки для просушки. Это занимает четыре дня. 1103же в течение четырех дней мы занимаемся «инэгоки» (inegoki) — обмолотом риса, или отделением зерен от стеблей. Это тоже делается с помощью машины. В случае, если у кого-то есть комбайн, «инэгари» и «инэгоки» выполняются комбайном одновременно, но у нас нет комбайна[12]. Затем мы погружаем рис в грузовик и перевозим на хранение.
Наконец, рис отправляется в продажу. В этом году мы продали в общей сложности ПО мешков по 30 кг по цене 9000 иен каждый. После этого осталось около 1000 кг. Мы уже раздали около 200 кг и, наверное, будем раздавать еще, так как не можем съесть весь рис. Мы посылаем какую-то часть нашей дочери в Токио и другим членам семьи.
Дж. У. Т.: Получается, рис приносит большой доход.
УЭМОТО-САН: Ну я бы не сказал. Мы получаем около 100 000 иен за то, что продаем с десяти ар, или одного тана (или 10 000 долларов с одного гектара), что не так уж и много. Дж. У. Т.: На что Вы тратите эти деньги?
УЭМОТО-САН: Просто обычные расходы на жизнь.
Дж. У. Т.: Что Вы делаете с оставшимся рисом?
УЭМОТО-САН: Ну что-то я отдаю своим братьям и сестрам, что-то своим детям, что-то более дальним родственникам. Дж. У. Т.: Но если у Вас остается 800 кг, это много.
УЭМОТО-САН: [Смеется.] Да, это много. Мы не можем съесть все это. В течение года мы отправляем его разным людям. Дж. У. Т.: Поскольку у Вас много остается, а работа такая трудная, почему бы Вам не производить меньше риса? Почему бы не засаживать восемь рисовых полей вместо десяти? У Вас все равно будет оставаться достаточно, чтобы раздавать членам семьи.
УЭМОТО-САН: Я получил землю от родителей. Здесь люди обычно получали землю в наследство от своих родителей. Самое главное, что люди не хотят ослушаться родителей. Это связано с тем, чтобы быть хорошим ребенком («оя ко-ко», оуа коко), хочется быть хорошим сыном.
Дж. У. Т.: Итак, если бы Вы не занимались посадкой риса, Вам было бы не по себе?
УЭМОТО-САН: [Смеется.] Верно, так и было бы. Я получил эту землю от родителей и чувствую, что должен ею заниматься.
Дж. У. Т.: Разве у Вас не слабое сердце?
УЭМОТО-САН: Да.
Дж. У. Т.: Тогда не лучше ли перестать?
УЭМОТО-САН: Ну я уже сказал это своему старшему сыну, но он еще не включился в работу. Он еще хитрит. Он не хочет этим заниматься, так что по факту он еще ничего не сделал. Он говорит: поскольку дедушка [Уэмото] все еще работает, ему не нужно это делать.
Сын Уэмото-сана работает учителем, а его внуки заняты в школе, поэтому у них нет времени помогать ему в поле. Жена Уэмото-сана не может
