Эти удивительные животные. Самые неожиданные факты о братьях наших… разумных - Вирджиния Морелл

Некоторые ученые, такие как Робин Данбар, предположили, что первоначальной причиной появления человеческого языка были сплетни. А вот Берг считал, что прототипы людей, выбирая вшей друг у друга, параллельно обменивались новостями о какой-нибудь неблагополучной семье, живущей по соседству. Конечно, попугайчики живут насыщенной жизнью, в которой обязательно должны быть сплетни. Но в их жизни существуют не только семейные драмы; птицам приходится не забывать еще и о хищниках. Удавы разоряют их гнезда, убивая матерей и детей; соколы нападают на пап, которые несут домой еду.

Берг никогда не употреблял научные термины, рассказывая птичьи истории, и с того момента, как приехал сюда и увидел попугайчиков впервые, называл их исключительно мужьями и женами, мамами и папами, вдовами и вдовцами, и бандами холостяков, которые, по его словам, «иногда вели себя как разбойники».

Поскольку «звуковые подписи» попугайчиков могут незначительно меняться в зависимости от того, к кому обращаются птицы (к партнеру, птенцу или другу), Берг полагал, что они, возможно, добавляют к своему имени какую-то другую информацию. Может быть, семейная пара дополнительно произносит звуки любви, когда они называют друг друга по имени? Или, если они думают, что их сосед идиот, то могут произнести свое имя, добавив при этом нотку неодобрения? Или, если соседа убила змея, птица может добавить к своему имени звуки, обозначающие страх или смерть и змею? Безусловно, это может пригодиться при передаче новостей из окрестностей: «Сью, дети, мертвы, змея». Стивен Пинкер и другие исследователи предположили, что человеческий язык появился именно по этим причинам как средство передачи знаний другим.

Многие драмы начинаются из-за конкуренции за гнездо. Попугайчики знают, каким должен быть хороший скворечник, кроме того, им известно, какой из них является наиболее подходящим, то есть таким, в котором пары могут успешно растить своих птенцов. Они избегают скворечников, расположенных возле густой растительности (там могут прятаться хищники), поэтому они дерутся за скворечники в «лучших районах», как отметил Берг.

– В природе существует не так много мест для их гнездования. Без полого ящика или естественного дупла они не смогут создать семью. После того как пара находит место для гнезда, они должны защищать его; одинокий попугайчик не сможет сделать это сам, – пояснил ученый. (Потребность попугайчиков в гнезде объясняет, почему они терпеливо относятся к экспериментам исследователей над ними, их яйцами и птенцами. Даже такие неудобства не могут заставить их покинуть свои скворечники.)

Некоторые пары хотят определенный скворечник и даже готовы убить, чтобы заполучить его. Банды молодых самцов-холостяков (те самые разбойники) постоянно крутятся вокруг скворечников в поисках несчастной пары или слабого на вид мужа. При первом подходящем случае они нападают на гнездящиеся пары, чтобы прогнать мужа. Ведь всегда существует шанс, что если он умрет или уйдет, вдова выберет одного из них в качестве своего следующего партнера.

– Что произойдет, если у нее уже есть птенцы? – спросила я.

– Ну, тогда яйца и дети будут в опасности, – сказал Берг. – Новый папа может убить их, и так всегда бывает, если приходит другая пара и прогоняет вдову из ее дома. Это ужасное зрелище – мертвые маленькие птенцы с торчащими в разные стороны перышками, чьи окровавленные тельца разорваны на куски, клювы оторваны, яйца разбиты. Подобные сцены разбивают сердце Берга. Правда, иногда новый папочка удивляет и принимает птенцов вдовы. И Берг это комментирует так:

– Мы можем объяснить детоубийство; новый самец не хочет растить чужих детей, это не поможет его репродуктивной функции. Но я до сих пор не могу объяснить усыновление.

Часто встречаются и счастливые любящие пары, которые целуются, кормят и чистят друг другу перышки. Они поют и танцуют вместе, а после спаривания прижимаются, соединив клювы. Такие счастливые пары могут заниматься сексом прямо под открытым небом, иногда на крыше своего скворечника, возможно, для того, чтобы «дать понять окружающим, что это наш скворечник и у нас все хорошо», уточняет Берг.

Секс у попугайчиков не состоит из одних «поцелуйчиков», как у большинства птиц. Берг считает, что у самцов, возможно, есть что-то вроде полового органа соответствующего размера, который наливается жидкостью для спаривания, как это происходит с членом у млекопитающих. Позже он мне показал видео, где попугайчики занимались сексом. Берг предупредил меня заранее, что секс у попугайчиков очень напоминает таковой у людей. Прижавшись к самке, самец когтем подцепил одно из крыльев самки и прижал ее крепко к груди. Затем, дыша ей в затылок, он залез на нее сзади и активно проникал в нее в течение нескольких минут.

– Боже мой, Карл, – воскликнула помощница Берга, Малу Гонсалес, исследовательница из Венесуэлы, когда мы с ней вместе смотрели эту запись, – я и не подозревала, что у тебя на компьютере есть подобные видео.

Берг собирал подобные данные не для того, чтобы развлекать посетителей, пока он наблюдал за своими птицами. Сцены, свидетелем которых он был, и истории, которые он взял из Журнала повторного наблюдения, были нужны ему для того, чтобы понять, что важно для птиц, почему они используют определенные звуковые сигналы в определенных ситуациях и зачем им нужны имена.

– Они действительно используют свои контактные звуковые сигналы с той же целью, с которой мы используем имена, – сказал Берг. – Это очень эффективный социальный инструмент. В нашем обществе мы постоянно используем наши собственные имена и способность имитировать имена других.

Он показал самку, которая, спрятавшись в своем скворечнике, ждала, когда ее партнер принесет ей ужин. Выглянуть она не могла. Но как тогда она узнает партнера?

– Она ждет, пока не услышит его «звуковую подпись». Причем она не выглянет, пока не услышит именно его, а не крик другого самца. Мы это точно знаем, поскольку проводили эксперименты. Мы проигрывали записанные контактные звуковые сигналы чужих самцов, и самки не высовывались из скворечника. Они делают нечто похожее на то, что делаем мы, когда узнаем голос друга по телефону; мы его мысленно представляем себе. Подобную нашу способность мы воспринимаем как нечто само собой разумеющееся, но на самом деле в ее основе лежат сложные психические процессы.

Берг повернулся на стуле и показал на кричащего попугайчика, сидящего на проволоке между двумя досками забора. Сразу же за птицей росло дерево акации, на котором разместилась небольшая стая попугайчиков.

– Вы слышите, что говорит тот самец? Он обращается к своим приятелям, которые сидят на том дереве.

Я направила подзорную трубу на самца, и его изумрудно-зеленое лицо сразу оказалось в поле моего зрения. У большинства видов попугаев самцы и самки похожи друг на друга (и это является еще одной причиной, почему их трудно изучать в дикой природе), но у самок попугайчиков есть яркое желтое пятно над клювом, а у самцов края крыльев ярко-синие, а на внутренней стороне крыла растут голубые перья. Чтобы привлечь самку, они быстро машут крыльями, как парень, приоткрывающий свой пиджак, чтобы дать даме мельком взглянуть на его грудные мышцы. Именно самки выбирают себе партнеров (так происходит у большинства видов), и, возможно, они обращают внимание на отличия в цвете и форме перьев (у кого из самцов они самые яркие?), как делал Алекс.

«Пип, пип, пип, пип, пип!» – кричит самец. Его крылья прижаты к телу, поэтому ясно, что он не пытается произвести впечатление на какую-то самку. Откуда, спрашивала я себя, Берг знает, что попугайчик зовет своих друзей? Часто, когда мы прогуливались вокруг ранчо, Берг говорил что-то вроде: «На этом дереве акации находятся пары самцов и самок, которые поют дуэтом», или «На этом кусте есть два парня, которые из-за чего-то враждуют», или «Я думаю, что тот парень просто назвал своего приятеля по имени». Мне же было сложно даже услышать этот писк, настолько он был тихим и быстрым.

Берг кивнул:

– Это сродни тому, как слушать другой язык; нужно время, чтобы ухо привыкло к их крикам. Вначале мне тоже было трудно, но теперь я их слышу постоянно. Иногда, когда я возвращаюсь в Штаты, мой мозг все еще настолько заполнен криками попугайчиков, что я их слышу даже там (или думаю, что слышу). Часть проблемы заключается в том, что они кричат очень быстро; за то время, пока вы чихнете, они могут пропищать что-то раз двадцать. И мы действительно не можем разобрать их писк или их звуковые сигналы [а ведь они еще и щебечут, издают трели и угрожающе рычат] просто на слух, даже если будем прослушивать их в замедленном темпе.

Позже, после того как мы вернулись в Штаты, Берг прислал мне запись из своей лаборатории с писком попугайчиков, которые он замедлил так, чтобы я смогла разобрать звуки, которые тот издает. Преобразованный таким образом звук даже отдаленно не был похож на писк. Он был похож на странное сочетание почти гортанных согласных с несколькими более высокими, похожими на гласные звуками, проскакивающими то там, то здесь. В своем блокноте я написала: «Эх-ээхххх-гэхххлллл-грррр-вхоэээээ». Берг посмеялся над моим воспроизведением.