Сожги в мою честь - Филипп Буэн

Ежегодно через морг института проходит транзитом около тысячи трупов. Хотя ИСМ Лиона серьезно уступает коллегам из Нью-Йорка с похоронным счетом 1.000:20.000 и еще более мрачным достижениям москвичей с их тридцатью тысячами мертвецов, производительность труда остается убийственно высокой. Количество вскрытий доводит до головокружения.

Паскаля интересовал только один покойник — Антон Йозевич.

Причина смерти очевидна, судебный медик над ней недолго корпел. Заключение пестрело головоломными терминами: «плевра», «правый желудочек сердца», «аортное отверстие диафрагмы». Паскаль уяснил главное: серб получил удар ножом в сердце. Один — больше не потребовалось. Судя по точности, убийцей мог быть только профессионал.

Тревожный вывод.

Чтобы обдумать его, Паскаль поспешил, зажав нос, покинуть тяжелую атмосферу химических испарений, повторяя на все лады крылатые слова Лакассаня: «Всякое общество имеет ту преступность, что заслуживает». В свойственной ему манере — желчно и цветисто…

«Поезд ходит в обоих направлениях: общество заслуживает и свою полицию. Когда к нам относятся, как к дерьму, шпана расправляет крылья. Стоит тупицам заткнуть глотки полицейским — и воцарится хаос. Как бы мы ни работали, «наблюдатели» изводят придирками, пресса смешивает с грязью, политики обливают помоями, простые граждане не переносят на дух. В результате приходится доказывать, что ты не верблюд — вместо того, чтобы охранять улицы. Вокруг смесь бардака и дурдома, не удивлен, что Арсан придумала свой финт».

На выходе Каршоз был уже «на последнем издыхании». Еще тридцать шагов — и дух смерти покинет его ноздри.

«Арсан по праву носит звание начальника, полицейский она что надо. В следствии ей нет равных, но расточать улыбки газетам — это не про нее. А это-то от комиссара и требуется: держать связь с общественностью, умасливать, демонстрировать прозрачность. Скрыться от ока Интернета, похоже, нереально… Кроме того, ей бы надо пересмотреть свои методы работы. К черту ее хваленое чутье: обязанность комиссара не копаться в человеческой натуре, а добывать научные доказательства. Нынче не рыскают по улицам в поисках виновных — их загоняют в тупик выводами расследования».

Восемь метров, не больше — и чистый воздух.

«В этом деле Арсан попала пальцем в небо. Серба пришил не тот же тип, что убил Бонелли и Брибаля. Иной образ действия. Странно, что она сама этого не увидела! Такая близорукость выше моего понимания. А то, что она требует от меня — просто вынос мозга. Завести Гутвана в бурелом будет далеко не так легко. Но раз я обещал Арсан попытаться, надо постараться совершить невозможное…».

Наконец-то вдохнуть полной грудью! Едва переступив порог института, Паскаль набрал в легкие воздуха до отказа, выдохнул, расправил плечи — и заметил кое-кого на углу улицы.

Его присутствие не удивило полицейского. Гутван в своем деле был дока и не нуждался в наводке — знал, что найдет Паскаля у входа в Институт судебной медицины.

Внешне журналист был полной противоположностью Каршоза. Насколько майор отличался крепким телосложением, настолько Гутван — худобой. Вьющиеся волосы с ранней сединой вокруг изможденного лица, карие глаза за старомодными окулярами с толстыми стеклами.

Поток транспорта двигался в замедленном режиме, улицу перегородили для дорожных работ. Журналист перебежал, лавируя между машинами и получая проклятий по полной:

— Шевелись, гамадрил! Не видишь, я еду?!

Яростные гудки, лионская брань. Оказавшись на противоположной стороне улицы, Гутван подскочил к Паскалю. Тот окинул его взглядом, потешаясь: журналист относился к своей особе с пиететом и питал слабость к галстукам и костюмам с двубортными пиджаками.

— Куда это ты собрался такой нарядный? На свадьбу?

— Смени пластинку, товарищ — повторяешься.

— Кончай обращаться ко мне «товарищ», не переношу это слово.

— Оно такое душевное.

— Так оставь его для русских мужиков.

— Руки-то пожмем?

— Чего ж не поддаться порыву души?

Энергичное приветствие. Со стороны Паскаля даже чересчур: Гутвану пришлось разминать пальцы.

— Прости, парень, я уже не контролирую свою силу.

— Не такой пустяковой болячке помешать мне писать…

— …о Йозевиче. Подозреваю, ты здесь именно за этим.

— От тебя ничего не скроешь.

— Кроме имени полицейского, сообщившего тебе, что серба пришили.

— Закон охраняет источники информации… Ладно, раз обошлись без предисловия, что можешь поведать о его смерти?

Паскаль выдал ответы в установленном порядке:

— Антон Йозевич, родился в Белграде, сорок шесть лет, не женат, прослужил в Иностранном легионе пять лет, получил французское гражданство, зарезан вчера вечером в Тассене… Убийство без видимого мотива.

И смолк, исчерпав данные.

— И все?

— А что можно сказать, когда нет видимой причины? Дай мне время опросить его «работодателей». Когда обойду их, будет видно.

Немногословие Паскаля огорошило: Гутван не узнавал его, такое осторожное молчание было непривычным.

— Да ну, старик, мы же знаем, кем был серб! Не сочиняй, что не в курсе! Этот мерзавец пасся у всех кормушек подряд.

— Нет закона, запрещавшего ему подрабатывать вольным художником.

Озадаченный услышанным, Гутван даже не обращал внимания на фирменную лионскую ругань, летевшую над улицей:

— Ты, тормоз, куда обгоняешь, не видишь, ремонт идет?

— Сам тормоз, отвянь!

Обмен «любезностями», средние пальцы торчком, угрозы вхолостую.

Журналист снова вернулся к реальности.

— Ты не станешь таким же, как они, Паскаль.

— Что это значит?

— Что ж, переведу: у нас одинаковые ценности, мы боремся, чтобы общество стало более экологичным, справедливым, гуманным. А ты вдруг несешь такой бред. Не верю, что гордишься своей шуточкой — я слишком хорошо тебя знаю. Она не из твоего репертуара.

— А из чьего?

— Всякой полицейской швали. В ваших рядах ее предостаточно.

Гутван оплошал: Паскаль загнал его в ловушку, выбраться из нее будет непросто.

— Я запрещаю называть так моих коллег! Ты понятия не имеешь, в каких условиях они рвут из себя жилы!

— Как же, я был адвокатом, видел их в деле, до сих пор не могу опомниться от полицейских методов.

— И что ж ты видел?

— Что некоторые пойдут на все, чтобы выбить из подозреваемого признание.

Каршоз одарил журналиста взглядом, тот сбавил обороты.

— Я сказал «некоторые», не все… Не пойму, зачем нам собачиться, времена изменились, просто признаний уже недостаточно, их нужно подтвердить существенными доказательствами.

— Техническими и научными, я в курсе…

Гутван кивнул в знак согласия. Он попал в западню, не отдавая себе в этом отчета. Да и как заподозрить неладное — Паскаль ни разу ему не солгал до сего момента.

— Но если нет никаких доказательств, как в деле с грузовиком, ты готов спустить на тормозах?

— Презумпция невиновности должна перевесить. Сто процентов. И раз уж зашел этот разговор, знай — я никогда не сомневался в виновности Турка.

— Что ж, браво, писал-то совсем другое.

— Если бы ты вдумчиво прочитал статью, то понял бы посыл: вы не вели расследование, а ополчились на Рефика. Я как демократ не мог этого вам позволить.

Новая смесь автомобильных гудков, воплей, рисовки. В этом гвалте и крике Паскаль наслаждался происходящим. Спор шел нужным курсом. Еще минута — и он сдержит обещание, данное Антонии.

— В конце концов, ты, возможно, и прав. Сверху требовали быстрые результаты, мы действовали слишком опрометчиво… И огребли потом по полной.

— Классический приемчик, бедняга: начальство дергает за ниточки, ожидая наград. Но если номер не срабатывает, расхлебывать только марионеткам.

Одна мысль натолкнула на другую — внезапное озарение! Будто кто-то свыше подсказал Гутвану, тот пристально глянул на Паскаля.

— Арсан все еще дает вам имена насекомых?

— Да, это уже неизлечимо.

— А знаешь, если позаимствовать ее идею, то твои собратья — водомерки.

— Водомерки?

— Или водяные клопы. Только увидел, как они скользят по поверхности водоема, сразу заинтересовался, как называется эта мошкара.

— А, точно, их миллионы снуют там, где я рыбачу.

— Так вот, твое начальство — такие же конькобежцы, так же неуловимы! Не замочат ног, не утонут при волнении воды: попытайся кто-то их изловить — уйдет с головой на дно без надежды на спасение… и утонет, а неуязвимые водомерки продолжат шествие, не помышляя оказать помощь.

Паскаль изобразил понимающий вид, закатив глаза.

«Ненависть к действующей системе погубит тебя, бедняга Камиль. Мнишь себя реформатором, а сам всего лишь анархист и не осознаешь этого. Не пеняй, что использую твое стремление покарать виновных, я стреножу тебя с добрыми намерениями: уберечь от расправы. От этого дела тянет могилой, можно получить выволочку. Чтобы защитить тебя, я и принял условия игры Арсан. Так, я подвел тебя к необходимости убеждать, осталось только внушить, что тебе это удалось».