Мирянин - Алла Дымовская

Мы с Юрасиком вернулись в отель, где нам, конечно, сразу пришлось отвечать на массу вопросов, на кои не было ответов. Особенно старалась в сочувствии Олеся, даже заплакала у Юрасика на плече. Но думаю, скорее не о Вике, а о самой себе, слишком велик в ней был стыд пойманного вора. Тогда, в общем переполохе, я и улучил момент. Когда Ливадин, из мужской солидарности, повел Юрасика выпить в бар, – как бы Тоша ни презирал его, он уважал чужие горести. Олеся поплелась за ними, набирать очки и утишить собственные несчастья. Наташа и я остались одни под солнцем.

Я с долгожданным облегчением снял совсем мокрые с заду шорты (наконец-то возникла возможность просушиться) и присел на соседний матрас. Наташа перевернулась на живот, и обратила ко мне лицо, видимо, почувствовала – я хочу с ней говорить.

– Принести тебе что-нибудь из бара попить? – спросил я для начала.

Наташа отрицательно помотала головой. Она ждала. Но, похоже, совсем не того, что я намеревался ей сейчас сказать, потому что между моим вопросом и ее ответом прошло довольно много времени, и ей зачем-то пришлось надеть очки, видимо, от растерянности.

– Знаешь, я тебя видел. Нечаянно. Ты не подумай, я просто ждал Вику. – Я заметил недоуменное выражение ее лица и пояснил: – Когда вы с Талдыкиным беседовали возле его номера. Зачем тебе понадобился этот игнорамус?

Вот именно в этом месте и повисла пресловутая пауза, и срочно потребовались очки.

– Вовсе он не понадобился. Мы тоже случайно встретились в коридоре, – ответила мне Наташа. Ответила очень осторожно (право слово, я ожидал сухой отповеди, мол, не лезь не в свое дело, чертов проныра). Но тут же спохватилась с объяснением: – Я выходила от Олеси, ее, бедняжку, как-то все позабыли.

Молодец, сообразила, похвалил я про себя. Неизвестно, где именно я прятался, и потому она не сказала: «Я шла к Олесе». А так – номер Юрасика и покойного Ники соседние по коридору – было складно. И до самого последнего слова – абсолютной ложью. Я никогда не жаловался на слух и прекрасно помнил: открылась только одна дверь, и вышли из нее двое. Не жаловался я никогда и на отсутствие настойчивости, потому спросил:

– А что Талдыкин от тебя хотел, раз караулил в коридоре? – Если уж я не получил от ворот поворот при первом неуместном любопытстве, то мог рассчитывать и на удовлетворение второго. И не ошибся.

– С чего ты взял, будто Юрасик меня караулил? Хотя, может, и караулил, – вдруг согласилась Наташа, иначе слишком много получалось подозрительных случайностей.

– Он приставал к тебе? – спросил я несколько грозно. Что же, самое логичное объяснение моему любопытству.

– Приставал? Нет, он был трезвый, – усмехнулась Наташа (как будто Юрасику, в принципе не пропускавшему мимо ни одной симпатичной юбки, нужно было непременно напиваться, чтобы сыграть роль коридорного ловеласа). – Он спросил, не будет ли лучше, если Леся переедет в другое место, на другой этаж, например. Все же этот номер связан с воспоминаниями.

– А ты ему ответила: «Глупости!» – Я нарочно захотел дать понять, что не только смотрел, но и слушал. Наташа лгала мне, и самым бессовестным образом. Я был обескуражен, я не мог понять почему. Искал для нее оправданий и впервые не находил.

– Ты все знаешь сам. – Она снова усмехнулась и снова не послала меня подальше.

Или мне показалось, или в ее лице промелькнуло нечто похожее на тихий ужас. Впрочем, я не мог судить определенно. Ее удивительные, зеленые глаза, всегда прозрачные для меня, были сейчас скрыты за непроницаемо черными стеклами солнечных очков. Мне оставалось лишь наблюдать игру бегающих разноцветных лучиков на крошечных стразах потрясающей оправы от «Шанель». Что же, и то удовольствие. Как говорят, красота принадлежит всякому, кто на нее смотрит и кто бы за это ни платил.

Но было еще одно. И это обстоятельство не понравилось мне совершенно. Я повторяю еще раз, как всякий человек, претендующий на сильную и свободную волю, я обладал неплохим интуитивным восприятием вещей и фактов. И теперь ясно видел, нет, не глазами, а тем, что называется внутренним зрением: Наташа испугалась не разоблачения. Не факта предания гласности ее беседы с Юрасиком, которого просто не могло быть с моей стороны.

Она испугалась меня.

Не как свидетеля или случайного проходимца мимо. Не как старого друга, пред которым может быть зазорно, пред которым боязно утратить уважение при неблаговидном подозрении. Не как соавтора инспектора ди Дуэро и возможного обличителя, коего придется умолять поступиться совестью ради любви. О нет, ничего похожего!

Наташа испугалась меня. Именно меня, как Алексея Львовича Равенского, конкретного человека самого по себе, который при ней ни разу и мухи не обидел. И мне от этого стало тревожно и плохо. Но тут же я успокоил сам себя.

Это только показалось. Но никак не могло быть на самом деле. Ведь я же не видел Наташиных глаз. А моя хваленная интуиция – не более как обман растревоженных чувств.

Глава 9

Привидение, маленькое и опасное

Призрак бродил по нашему отелю. Неосязаемый и неуловимый, но он был и постоянно присутствовал в воздухе. Аккумулированный воображением убийца, пока без лица и без имени, поэтому особенно тревожный. Гибель Никиты положила начало его существованию, а смерть Вики придала реальность биографии. Мы все словно вступили в иной психологический этап.

Когда нас было шестеро и мы пребывали еще в тягчайшем недоумении от трагически-насильственной смерти Никиты Пряничникова, котел страстей и подозрений только забулькал и закипел, но каждому казалось, что самое страшное уже позади. Мы ждали окончания следствия и появления без защитной маскировки перед нами того, кто осмелился покуситься и понять руку, и даже выносили заранее приговор. Это ощущалось, как иногда в кинотеатре, когда кино уже кончилось, и пошли титры, и можно узнать полный список действующих лиц, но ничего нового больше не произойдет, и история отошла во вчерашний день. Мы с уверенностью разрезали наши жизни на «до» и «после» убийства Ники, и никто не заносился в своем воображении дальше того момента, когда виновного поймают.

Но вдруг оказалось, что перед нами была сыграна только первая часть, что мы отнюдь не за пределами, а внутри представления, которое еще дается неведомым злодеем, и под угрозой неожиданно любой из нас.

Первой забеспокоилась администрация «Савоя». Ситуация перестала казаться им захватывающей, а перешла в разряд опасных и нежелательных. Нас попросили. Понадобилось все влияние управления полиции и личное вмешательство Фиделя, чтобы уговорить отель не отбирать у нас крышу над головой. Кажется, еще Юрасик дал немалую сумму на лапу кому положено. У Фиделя же имелся и корыстный интерес. Он честно сознался мне, что совсем не годится нам разбредаться по острову кто куда, а много лучше оставаться всем на прежнем месте. Он видел в этом выгоды для следствия, и мне даже не хотелось спрашивать какие.

Одно поведал мне инспектор с абсолютно достоверной точностью на следующий день, после того как Вика была обнаружена мертвой. Хотя девушку, вероятно, и не убили. Однозначно он должен сказать только: она, несомненно, утонула. Но характер повреждений не давал возможности понять: ее оглушили и после столкнули в воду или же она ударилась о камни уже в океане. Следов борьбы или насилия на теле не нашли, обычный утопленник. Но и списать все на несчастный случай у Фиделя не имелось оснований. Мешал треклятый диктофон. Точнее, его останки, обнаруженные на берегу.

На всех нас смерть Вики подействовала, можно сказать, радикальным образом. Тогда и возник призрак. Он незримо витал всякий раз, когда мы собирались вместе, на пляже или за столом, или растерянной кучкой, давно переставшей быть могучей, сходились у кого-нибудь в номере. От призрака веяло безвоздушной пустотой, настолько черной, что даже понятие холода не было к нему применимо. Теперь стало вдруг очевидно, что грешник находится среди нас, но ни у кого духу не хватало показать на другого пальцем. Это была очень странная и ни на что не похожая ситуация. Я не мог предположить такого исхода, отчего-то не описанного в тех немногих детективных романах, с которыми я имел честь познакомиться. Хотя Фидель и сказал мне в утешение, что подобная реакция как раз нормальна.

Мы не принялись чураться друг дружки, сурово заглядывать в лица или шушукаться за спинами. Наоборот, мы превратились в одно нелепое целое и бестолково слонялись вместе повсюду, как выводок гусят, потерявших матушку-гусыню. И крайне любезны и внимательны стали мы между собой. Даже Юрасик обратился в подобие воспитанного человека. И ясно было, по крайней мере, для меня, что все это реверансы вокруг неведомого призрака. Что напуганные люди заискивающе вежливы друг с другом оттого, что до полусмерти боятся этого призрака, в любое мгновение могущего оказаться их соседом или милой соседкой. Будто бы каждый наперегонки зарабатывал себе очки, чтобы в следующий раз призрак забрал не его. А что привидение смерти может вернуться, после мертвой Вики ни у кого не оставалось сомнений. Молния ударила дважды в одно и то же дерево, и перестала быть случайной игрой природы, а сделалась частью неведомого и от этого еще более ужасного плана.