Цельное чувство - Михаил Цетлин (Амари)
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
3. Возвращенье
Басаргин возвращался из далекой Сибири,Басаргин возвращался и прощался,И мыслию к тем, кого в этом миреНе увидит уж больше, — обращался:
Там в Иркутске лежит Трубецкая, Каташа(Этим ласковым именем звать яСмею Вас, утешенье и радость наша,Мы ведь были Вам близки, как братья!).
Сколько милой, улыбчивой, ласковой силы,Простоты, обаяния, воли…Бог ей не дал спокойно дойти до могилыИ взыскал испытанием боли.
Кюхельбекер, увы, не дождался славы,А желал ее с страстной тоскою.Снег зимою, а летом высокие травы…Не прочтешь, кто лежит под доскою!
И читатель тебя никогда не узнает,Бедный рыцарь словесности русской.Только друг с улыбкой порой вспоминаетЭтот профиль нелепый и узкий.
И на том же кладбище, где спит Кюхельбекер,Тоже немец и тоже — Божий,Фердинанд Богданович Вольф, штаб-лекарь,Бедный прах твой покоится тоже.
А Ивашевы, близкие сердцу, родные,Те в Туринске спят непробудно.Оба милые, оба простые, земные,Обреченные жизни трудной.
После родов в горячке скончалась КамиллаИ день в день через год мой Вася.С ними всё ушло, что мне было мило,Холостецкую жизнь мою крася.
Над могилами долгие, долгие ночи,Над могилами белые зимы,Над могилами летние зори короче,Чем огнистые зимние дымы.
И, как птица, душа и реет, и вьетсяНад гнездом, единственным в мире.И быстрее, чем тройка на запад несется,Мчится сердце к кладбищам Сибири.
Ключ свободы
Ключ свободы при НиколаеЗастыл, но не вовсе замерз.Часто царь говорил: «я знаю —Се sont mes amis du Quatorze!»
И когда через многие годыВдруг народ свой выпрямил торсНа одно мгновенье свободы —C’etaient ses amis du Quatorze!
Сон иль явь? О, Боже великий!Или то океан отмерз?Толпы, площадь, цветы и лики,Се seront ses amis du Quatorze!
МАЛЫЙ ДАР
Капля сургуча (Рондель)
Капля сургуча, шипя, упала,Чуть ее расплавила свеча.Вспыхнула, с шипеньем просиялаКапля сургуча.
На письмо упала, горяча,Малою крупинкою коралла,Каплей крови с острия меча.
Как мгновенно чувство: задрожало,Вспыхнуло, как в фокусе луча,Просияло и застыло алойКаплей сургуча!..
Паутинка
Это трепетный стих мне звенит, смеясь…Паутинка на солнце висит, золотясь.О, ты, тонкая, тайная, тихая связь,
Ты вплетаешься в мира прозрачную вязь,Золотясь, серебрясь, то на миг таясьИ темнея незримо, то явно виясь,
А потом ниспадаешь на землюИ, смешавшись с пыльной и серой землей,Покрываешься ею, как червь земляной…
То не легкий ли образ судьбы людской?Золотись, гори, а потом на покойВ серую, грязную землю!
После дождя
Как нежно весел мир сегодня,Недолгим ливнем освежен,Был, как дитя в корыто, онВесь погружен в купель Господню.
И вышел чистым и омытым…Гори же, радуга, гори,Как мыльные те пузыри,Что нежно блещут над корытом!
Надпись на книге стихов
Ко мне приходят олениИ стройные горные серныИ мягкими губамиБерут из рук моих хлеб.
Не боятся прикосновенийИ говорят мне — глазами —«Ты на всех похожий и, верно,Робкий, как мы, человек».
Стихи мои, легкие серны,Еле виден ваш следУ вод, где бродит неверный,Серебристо-туманный свет.
«У Тютчева учась слагать свой стих…»
У Тютчева учась слагать свой стихИ Баратынскому внимая чутким слухом,Я знал, что нелегко разведать тайны ихИ нелегко нечуждым стать им духом.
Но если иногда с печальной простотойПеснь зазвучит на нетяжелой лире,То отраженною, заемной красотойОбязан я тому, что они были в мире.
Что голос тот глухой, глубокий не затихС тех пор, как в сумраке средь скал дубровы финскойСлова молитв своих, тяжелых и литых,Слагал угрюмый Баратынский.
И Тютчев из волшебного ковшаПил ток ночной и звездной боли.И звук, которого уж болеНе будет в мире — издала душа.
Молодость
Молодость, по белой ты порошеУскользаешь, и уже морозыДышат ледяным дыханьем прозы,Стали жизни тяжелей мне ноши.
Но я верю, что найду я прорубь,Подо льдом вода тепла, как прежде,И, омывшись в ней, душа, как голубь,Полетит в лазурь вослед надежде.
«Старость, крадучись, приходит…»
Старость, крадучись, приходитВ мягких туфлях по песку,Белой краскою обводитВолосок по волоску.
Бьется медленнее сердце,Кровь струится тяжелей,Гнева против иноверцаНет уже в душе моей.
И любовью оскуделаОдинаково душаИ, познав во всем пределы,Все вкушает не спеша.
Стал безвкусней и скупееЖизни жгучий эликсир.Иль глаза мои слабее,Иль бесцветней божий мир.
«Как странно полиняли…»
Как странно полинялиЗакаты и восходы.Иначе мне сиялиОни в былые годы.
Как были нежно клейки,Как были странно яркиТрава у той скамейки,Листва в Петровском Парке,
Москва весной в апреле,Где мы с тобой сидели,Где мы с тобой смотрели,Как в небе краски рдели!
Vita somnium
1. «Жадно пей, полней и слаще…»
Жадно пей, полней и слащеКраткий миг земной,Этой жизни преходящейБыстрый ток хмельной.
Тот, кто знает, что в бутылкеВыпуклое дно,Воин и любовник пылкий —Тем не все равно!
Ибо воздух им отмеренИ отцежен свет,Тот, кто в жизни не уверен,Есть уже поэт.
2. «Эта сонь, да тишь, да дрема…»
Эта сонь, да тишь, да дрема,Пуховой уют…До чего мне все знакомоИ привычно тут.
Ни забота не тревожит,Ни добро, ни зло.Ах, не может быть, не может,Чтобы все прошло!
Будет ночь навеки длитьсяИ ночник гореть,Чтобы нам не изменитьсяИ не умереть.
Чтобы вечность сонной дремойНас качала так,Словно в комнате знакомойТихий полумрак.
3. «Желай не желай — не оставишь навеки…»
Желай не желай — не оставишь навекиТы следа на этой забвенной земле.Легко и навек закрываются веки.О, память! О, слабая лампа во мгле.
И самые близкие люди забудут…Те бледные и неживые черты,Которые все ж вспоминать они будут,Ведь это другой, это тень, а не ты.
Но разве теперь, о, не так же ли точноТы тень, только призрак и тень для других?Лишь образ двоящийся, зыбкий, непрочный:Мелькнул — и пропал. Говорил — и затих.
Мы видим, мы слышим и мы осязаем,Мы любим людей, обнимаем друзей.Но мы забываем, но мы исчезаемНа бледном экране бледней и бледней!..
«Останься в памяти навеки…»
