Ленин – Сталин. Технология невозможного - Елена Прудникова

Впрочем, прояснить этот вопрос, сидя в Киеве и Минске, где находились штабы округов, тоже было не самой легкой задачей. Тем более что Шапошников, прибыв на фронт, почти сразу заболел, Кулик оказался в окружении. Жуков вернулся в Москву 27 июня. К тому времени была потеряна связь не только с войсками, но и со штабом Западного фронта. И почти сразу, 29 июня, произошло то самое непонятное по лексике объяснение в наркомате обороны, результатом которого и стало создание ГКО.

Мы уже обсуждали такую замечательную тему, как подчиненность армии. Вещь, в большинстве государств предельно ясная, в СССР была очередной проблемой. До войны армия подчинялась наркому обороны Тимошенко, а тот, в свою очередь, Сталину как председателю Совнаркома, так что все было в порядке. Но в первый день войны, 22 июня, было принято положенное в этом случае решение о создании Ставки Главного командования. В нее вошли Сталин, Молотов, Ворошилов, Буденный, Жуков, Кузнецов. Председателем Ставки стал нарком обороны, который ставил под своими приказами совершенно замечательную подпись: «От Ставки Главного командования Народный комиссар обороны С. Тимошенко». Это был уже бред, и бред опасный. Мало того, что в армии во время войны устанавливалось очередное коллегиальное руководство, так еще и сразу же возникает вопрос: а кому теперь подчинялся Тимошенко в качестве председателя Ставки? Ответ: вообще-то говоря, никому. Получалось эдакое семейное распределение власти: армия воюет, а страна во главе с товарищем Сталиным создает ей все возможные условия.

Идиллия продержалась неделю, и причиной ее краха стало все то же отсутствие связи. В Генштабе не знали обстановки на фронтах. Но это не значит, что положение на них вообще не было известно. Докладывали ведь не только военные – информация шла из партийных и советских органов, от НКВД и НКГБ, из наркоматов. Говорят, например, что о взятии Минска у нас узнали из сводок новостей иностранного радио: НКГБ, естественно, доложил, это его функции – следить за мировой прессой.

Или, например, узнавали так... Рассказывает бывший нарком связи И. Т. Пересыпкин:

«В последние дни июня в наркомат связи СССР позвонила дежурная телефонистка междугородной станции белорусского города Пинска. Сквозь сильные помехи, срывающимся от волнения голосом она торопливо сообщала:

– Товарищи! Наши войска оставили город. На улицах появились немецкие танки с белыми крестами... Вижу их в окно... Никого из наших начальников нет... Что мне делать?..

Это был не единичный случай. В управление связи Ленинградского фронта позвонила дежурная телефонистка станции Вырица, куда уже ворвались вражеские войска. Она успела сообщить некоторые важные сведения и тоже спрашивала, что ей делать. Ей ответили, чтобы она поскорее уходила со станции, по возможности приведя в негодность аппаратуру...»[60]

... Сталин, сколько мог, выдерживал разделение власти на гражданскую и военную – не стоило раньше времени деморализовывать военных, надо было дать им шанс выправить положение.

Гроза разразилась 29 июня. Микоян оставил об этом инциденте широко известные воспоминания: «29 июня, вечером, у Сталина в Кремле собрались Молотов, Маленков, я и Берия. Подробных данных о положении в Белоруссии тогда еще не поступило. Известно было только, что связи с войсками Белорусского фронта нет. Сталин позвонил в Наркомат обороны Тимошенко, но тот ничего путного о положении на западном направлении сказать не мог. Встревоженный таким ходом дела, Стачин предложил всем нам поехать в Наркомат обороны и на месте разобраться в обстановке. В Наркомате были Тимошенко, Жуков и Ватутин. Жуков докладывал, что связь потеряна, сказал, что послали людей, но сколько времени потребуется для установления связи – никто не знает. Около получаса говорили довольно спокойно. Потом Сталин взорвался: «Что за Генеральный штаб? Что за начальник штаба, который в первый же день войны растерялся, не имеет связи с войсками, никого не представляет и никем не командует?»

Жуков, конечно, не меньше Сталина переживал состояние дел, и такой окрик Сталина был для него оскорбительным. И этот мужественный человек буквально разрыдался и выбежал в другую комнату. Молотов пошел за ним. Мы все были в удрученном состоянии. Минут через 5–10 Молотов привел внешне спокойного Жукова, но глаза у него были мокрые...»

Микояну верить можно с очень большими оговорками, и лишь когда речь не идет о людях, с которыми у него или его команды личные счеты. С Жуковым такие счеты были, поэтому Анастас Иванович вполне мог и слегка «опустить» неприятного ему человека. А вот что рассказывал Молотов писателю Ивану Стаднюку: «Ссора вспыхнула тяжелейшая, с матерщиной и угрозами. Сталин материл Тимошенко, Жукова и Ватутина, обзывал их бездарями, ничтожествами, ротными писаришками, портяночниками. Нервное напряжение сказалось и на военных. Тимошенко с Жуковым тоже наговорили сгоряча немачо оскорбительного в адрес вождя. Кончилось тем, что побелевший Жуков послал Сталина по матушке и потребовал немедленно покинуть кабинет... Изумлённый такой наглостью военных, Берия пытался вступиться за вождя, но Стачин, ни с кем не попрощавшись, направился к выходу. Затем он тут же поехал на дачу».

Вторая версия больше похожа на правду. Во-первых, она соответствует характерам и лексике как товарища Сталина, так и товарища Жукова. А во-вторых, в первом случае совершенно непонятно, почему в тот же вечер было принято решение о создании ГКО. А вот если военные послали наоравшего на них штатского председателя Совнаркома известно куда, и тот внезапно осознал, что ему следует туда пойти, потому что власти над ними он не имеет...

В тот же вечер и было принято озвученное на следующий день решение о создании Государственного Комитета Обороны, к которому отныне переходила вся полнота власти в стране. А Сталин, как председатель ГКО, становился единоличным правителем СССР. И все это наверняка происходило под аплодисменты членов Политбюро, которым не могла нравиться практикуемая товарищем Сталиным «размазанность» власти в Советском Союзе[61].

Впрочем, есть еще одна версия событий того замечательного дня. Ее по крупицам собрал, проверил и перепроверил московский историк Юрий Жуков. Основывался он на воспоминаниях Микояна – но не тех, которые написаны, а на тех, что Анастас Иванович поведал ему лично, – и проверял по журналам передвижений членов Политбюро. Картинка, может быть, в этой книге и излишняя, но по части психологии совершенно очаровательная. По Жукову, дело было так...

После инцидента в наркомате обороны Сталин уехал на дачу. Вообще-то ничего странного тут нет. Он был человеком очень эмоциональным (кто-то даже назвал его «кипящим»), но скованным железной самодисциплиной, и лишь время от времени, очень редко, его прорывало. Подобные люди переживают такие моменты очень тяжело, и нет ничего удивительного, что Сталин отправился на дачу, возможно, бросив в сердцах что-то вроде той самой знаменитой фразы о наследии Ленина, которое они прос... ли. Зачем поехал? Да просто успокоиться. Все равно в таком состоянии он едва ли смог бы работать – и уж всяко ему самому виднее, как быстрее всего привести себя в порядок.

Но в его окружении был опытнейший аппаратчик, которого еще в 20-е годы за это качество прозвали «каменной задницей» – Молотов, сделавший из происшедшего свои выводы. И, как рассказывал Юрий Жуков, именно Молотов придумал ГКО. Когда у него появилась эта идея, он позвонил Берии и Маленкову, они трое встретились в кабинете Берии в Кремле, окончательно обсудили новый орган, затем позвали Микояна и все вместе отправились на Ближнюю дачу, к Сталину. По-видимому, там же договорились о распределении ролей – но об этом позже.

Кстати, к вопросу о Микояне... По поводу его присутствия там у меня возникают серьезные сомнения – не преувеличивает ли он свою значимость? Например, в воспоминаниях о начале войны он пишет: «В субботу, 21 июня 1941 года, вечером мы, члены Политбюро, были у Сталина на квартире. Обменивались мнениями. Обстановка была напряженной. Сталин по-прежнему думал, что Гитлер не начнет войны. Затем приехали Тимошенко, Жуков и Ватутин. Они сообщили о том, что только что получены сведения от перебежчика, что 22 июня в 4 часа утра немецкие войска перейдут нашу границу...» – ну и так далее. Но дело в том, что сообщение о перебежчике было передано только в 3.10, и то по линии НКГБ. Пока оно дойдет до военных, пока те соберутся и приедут к Сталину... В общем, появиться в сталинской квартире они должны были уже с двумя известиями: о перебежчике и о начале войны – и услышать от вождя, что, вообще-то говоря, он уже все это знает от Берии. Микоян явно что-то путает, да и никакими документами его присутствие возле Сталина вечером 21 июня не подтверждается.