Сны Флобера - Александр Белых

Владик думал — и Флобер подслушивал его мысли. Голоса (возможно, это были его интуиции, а не мистические существа) велели ему следовать той истине, которая пребывает в нем, в его ощущениях и предчувствиях. Но почему они пугают его? Владик прилёг на горячие плоские камни у моря и слился с ними. Его мысль тоже превратилась в камень. Этот камень подобрал Валентин и забросил в море: синий горизонт был пуст — ни одного облачка, ни одного паруса, ни одной чайки. Камень скользил по водной глади, удаляясь всё дальше и дальше. Море пробуждалось, тревожилось, волновалось от каждого соприкосновение камня с его тёмно — голубой поверхностью. Море охватили дрожь и мерцание.

Флобер зажмурился, потом спрятался за большим валуном, в тень. Он думал, что эта тень есть мысль камня. Она была прохладной и приятной. Флобер открыл рот, и алый влажный язык выпал наружу, словно галстук из не задвинутого ящика платяного шкафа.

Наблюдая за вознёй своих друзей, Флобер размышлял, что поскольку время есть его ощущение, то его невозможно ни утратить, ни обрести, что каждый существует, пребывает в своём времени. Если даже двое сливаются в любовном экстазе, то всё равно их мысли могут уплывать в разные измерения. «Вот взять, например, камень, в чьей мысли я сейчас существую…»

Владик вскочил и побежал в море. Флобер тоже. Он был случайной и несущественной мыслью камня, который пережил на своём веку не одну цивилизацию. Вдалеке показался фрегат о трёх мачтах. Вода обхватила юношу со всех сторон, стиснула грудную клетку, окатила ознобом и в тот же миг вытолкнула на берег. Владик вскарабкался на камень, приложил ладонь козырьком над глазами, вглядываясь в даль. Вода стекала с него, образуя под ногами лужу. Она бежала ручьём по мускулистым ложбинкам камня. Владик прилёг, обхватив камень руками.

Камень тяжело вздохнул. Вода на солнце быстро испарялась, изменяя влажный рисунок. Камню было куда приятней ощущать прохладное тело юноши, чем иметь своей мыслью какого‑то блохастого, старого пса, страдающего циррозом печени. Чувствуя возбуждение Владика, камень умостился под ним, прижался к нему шершавой щекой. Владик представил себя послеполуденным фавном. Мысли его текли как равнина, и было такое блаженство не слышать ни одного голоса. Он подумал, что, наверное, это ощущение сродни вечности. «Камень, застывшее настоящее… чувствующий камень… окаменевшие чувства…» Его мысли плавились.

Кварцы на кмне слепили глаза Марго. В руках она держала томик Бунина, зажав указательный палец на рассказе «Скарабей», навеявшем мысли о тщете жизни, крахе цивилизаций и прочие мотивы. Она шла вдоль берега, следом за ней трусил заморенный жарой Флобер. Вдруг он стал громко лаять в сторону моря. Марго оглянулась. Какая‑то яхта была на подходе к их даче. Владик тоже услышал отдалённый лай. Он поднял голову. Кажется, это прибыла царственная Тамара Ефимовна.

Благодаря силе воображения камень обретал все формы, навеянные эротической фантазией Владика. Он еще пребывал в их власти, заметив на горизонте нежданную гостью. Камень под ним был мокрым. Владик накинул футболку на плечи, натянул шорты. «Ты был в двух умах», — мелькнула странная фраза в голове Владика.

Большая сине — белая яхта «Евразия» под двумя парусами причалила к деревянному пирсу. Тамара Ефимовна была великолепна, но чем‑то встревожена. Несмотря на усталость, она проворно сошла с палубы и устремилась в свою вотчину. Во дворе её встречал Орест — в шортах и футболке. Он догадался, что это мама Марго, вернее, вспомнил, что видел её на городском пляже несколько раз вместе с Валентином.

Она сняла солнцезащитные очки с наклейкой на стекле, поздоровалась с незнакомым человеком, которого приняла за постояльца. «Не с ним ли я договаривалась о комнате на днях по телефону?» — подумала она. Соломенная шляпа закрывала ей глаза, усеивая пол — лица солнечными пятнышками. Она сняла очки, чтобы рассмотреть незнакомца. Орест выдержал её изучающий взгляд. Тамара Ефимовна была удовлетворена новым симпатичным постояльцем…

Флобер бежал домой берегом моря, а ему казалось, что он бежит краем чьих‑то сновидений. Мысли накатывались на него, как волны: «Приходить в чужие сны, быть сторожевым псом этого острова — разве это не награда, разве это не наказание? Я сон этих скал. Какое наказание назначено мне, если я стану после смерти интуицией какого‑нибудь сочинителя? Вот оно, вечное беспокойство! Вечная бесприютность!»

В отличие от волн, новые мысли не смывали прежних, а наслаивались, словно краски, друг на друга. Возможно, это были не его собственные мысли, а высказывания кого‑нибудь из его хозяев или обрывки фраз посторонних людей. Он не умел отличать своих мыслей от чужих, так и существовал в этом мире, как отзвук разных голосов, пребывая вне времени и пространства.

— Послушай, — говорит Владик, обращаясь к Валентину, — эти острова, разбросанные по акватории залива Петра Великого, напоминают мне стихотворения Сафо. От них ведь остались одни руины. Вот такое полустишие: «…Но Арес сказал, что приведёт силой Гефеста…»

Владик умолкает, как бы давая собеседнику возможность вникнуть в каждую квинту слова. Он так и думает: «В каждую квинту слова».

— Ведь здорово, согласись!

— Этот стих звучит, как оборванная струна, — говорит Валентин. — В этой строчке такая плотность, — он напрягает лицо, — чувств, ожидания, смысла…

— Верно, верно! Как точно ты сказал!

Владик приподнимается на локте и, охваченный волнением, пристально смотрит в глаза собеседнику. Вечером он запишет в свою тетрадь формулу поэзии. Фраза дня. Владик хочет присвоить это открытие себе, быть его единоличным владельцем, однако ему немного досадно, что сам не догадался до такой простой истины. Оговорка, которую сделал Валентин, обретала в сознании Владика форму откровения, которое всколыхнуло его поэтическую интуицию. Он ещё раз мысленно формулирует: поэзия — это уплотнение смыслов. Ему страстно хочется продолжить разговор о стихах, вызывающих у него странное возбуждение. Какое счастье, что есть с кем поговорить!

— Флобер, взять!

Владик берёт палку и кидает в море, в закат. Залив купал закат, за кадром кралась ночь. Ещё не сверстан день, но кто‑то сдвинул гранки… Вот так приходят стихи — как в дом, как родные после дальней дороги. Они рождаются, словно вселенные. Или приходят, как бездомные псы. Блохастые.

— Вот, послушай ещё гимн, — говорит Владик.

Владеть вниманием — в этом есть что‑то заманчивое.

— Ну, валяй, — соглашается Валентин и кладёт руку на его колено, как бы подбадривая Владика. Вчера он поранился на скалах. Рана на колене уже зажила, сукровица подсыхала. Валентину хотелось сковырнуть её пальцем. Владик облизывает губы и, глубоко вздохнув, как перед нырянием, произносит отчётливо, слегка вздрагивающим голосом первую строчку. Вибрации голоса похожи на мелкую зыбь. Валентин вспоминает считалку: «Море волнуется — раз!»

Мужайся, Огнь!Возжигаю тебя силой мысли.Длинные волосы, непослушные кудри твои,умащиваю ароматным маслом оливы.Обнажай, широкогрудый, упругие мускулы,я буду разминать твои члены касанием рук и губ,дыханием жарким вдохни в меня весть.Срываю одежды твои,уготовано ложе тебе рядом со мной,жертвой твоей, лоном твоим желанным.Распрягаю твоих жеребцовна рассветах ночи, когда запевает бык;пусть покроют они кобылиц,пребывающих в течке,на семь голосов призывающих ржаньем.Живот твой, словно блюдо для подношенья.Чуткий ухом, жаждешь хвалыи, сам щедрый на благо,изливаешься речью, словно вымя коровье.Приподнимись на цыпочки,о, как хорош ты, Огнь!И рук не хватает мне,чтобы обнять и возвысить тебя,мокрого, с испариной на звёздном челе.Ты встряхиваешь головой,и сыплются искры вокруг!Разотрись хорошенькочёрной власяницей небес,разотри поясницу и спину!О, как пахнет палёным!

Флобер знает, как пахнет палёным его шерсть. Стихи звенькают в его голове, будто по ней кто‑то стучит серебряным молоточком. Он обижен, что от него так дёшево хотели отделаться. Нет, он не рванулся в море за палкой, словно щенок; только намочил лапы и грузно прилег в сторонке. Его, старого пса, грызёт обида — точно такая же, как в те времена, когда он был мальчиком, бегущим в камышах с колесом на палке. Впрочем, в сновидениях трудно определить, кто ты: мальчик, который смотрит из кузова, как брошенная собака пытается поспеть за подпрыгивающей на ухабах машиной; или Флобер, бегущий в клубах пыли по грунтовой дороге вдоль моря за грузовиком, в котором раскачиваются нехитрый скарб и глядящий на него мальчик? Флобер смотрит, как морские блошки скачут по камням. Был ли он тем мальчиком, который утонул в солдатской траншее, или тем псом, который не спас мальчика? Вот состояние ума, когда не знаешь, сон ли это или воспоминание о прошлом, превратившее жизнь Флобера в мучение, если не в сумасшествие. Он бежит в сторону дома, задыхается. Ветерок принёс запах хозяйки. Вот кто любит его! Песок и ракушки осыпаются с его шерсти.