Ловцы человеков - Олег Геннадьевич Суслопаров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– И чего, по-вашему, мне не хватает для счастья? – коротко бросил он, ожидая, что сейчас-то собеседнику не отвертеться от банальностей в ответе.
– Ну если вы хотели про это услышать от Бога, так дайте ему возможность сказать вам, – улыбнулся Игорь. – Найдите место, где можно пожить в уединении, и тогда, может быть, вам и откроется что-то новое. Помогите кому-то вернуть то, что он потерял – может, и вам и вернется что-то потерянное.
– А что, хороший совет. Так это все? – сказал мужчина.
– Все.
– Так, значит, в ближайшем будущем со мной ничего страшного не может произойти?
Игорь подошел сам к перилам, стал рассказывать:
– Однажды почти у каждого человека появляется ощущение, что он находится словно внутри воздушного шарика. И чем сильнее он наполняет свою жизнь привычными ему удовольствиями и вещами, тем всего лишь сильнее раздувается этот шарик. И где бы он ни был – он все равно всегда заперт в этом шарике и не видит сквозь резиновую стенку, какой может быть жизнь за его пределами. И кто-то воспринимает это как должное, а для кого-то нет ничего страшнее этого. Вы не настолько убоги, чтобы оказаться в числе первых. Однажды вы можете осознать себя намертво замурованным в этот шарик и с ужасом увидеть, что ваше предназначение – за его стенкой. Идите.
Собеседник встал, направился к выходу, но, немного замешкавшись, остановился и словно виновато спросил:
– А рассказать, когда и как я умру, вы могли бы?
Такого наказания вы еще не заслужили, – улыбнулся Игорь. – Зачем вам быть приговоренным?
***
Свое прозвище – Лицедей – он получил еще в детстве. Вырос он в детдоме и как-то рано почувствовал, что, коли особо серьезного инструмента для его наказания не существует, то со своим поведением можно и поэкспериментировать. Нет, он не был тем, кого учителя в школе за глаза называли «ублюдками», которые посреди урока вдруг кричали какую-нибудь тупость и потом радовались хохоту класса над этой демонстрацией слабоумия.
Ему нравилось другое. Даже правильнее сказать, это было его своего рода помешательство, от которого он порой рад был бы и избавиться.
Высшее наслаждение он получал, ощущая, что его внешность не соответствует содержанию, что надетая на его лицо маска прилежно-наивного простака позволяет никому ничего не заподозрить. А в это время он… Взяв на минуту у кого-нибудь любую вещь, он не мог удержаться, чтобы не сломать ее, но отдавал сломанную с таким горестно-наивным видом, что никто бы и не подумал, что вещь сломана специально. С выражением на лице величайшего стремления помочь он устраивал для знакомых такие ситуации, из которых те не знали как и выпутаться.
Еще в детстве он иногда чувствовал невыносимую обиду на всех окружающих: чего он детдомовец, чего у него не изменили на другую в детдоме такую анекдотическую фамилию… И стоило кому-то сказать в адрес юного Лицедея хоть несколько недоброжелательных или критичных слов, тот, всем своим видом показывая, что он лишь не понимающий своей вины ребенок, изо всех сил старался выслужиться и заслужить прощение и уважение. Но в это же время он, торжествуя, разрабатывал свои козни. Это поначалу Лицедей прибегал к довольно простым способам мести. Например, после того, как одна из работниц детдома за что-то отчитала его, он чуть ли не расплакался, когда она отказалась принять его помощь. Раскаяние его и желание загладить вину, как показалось обидчице, были так искренни, что она даже позволила подростку вечером помочь ей отвезти ящики с рассадой перцев на ее дачу. Лицедей выждал после этого несколько недель, пока не установилась жаркая погода. Потом купил в магазине несколько килограммов дрожжей, добрался до дачного поселка и высыпал груз в выгребные ямы туалета у домика той работницы детдома и нескольких соседних туалетов. Почти все дачники на улице из-за ужасной вони не могли все лето долго находиться на своих дачах…
Удовлетворение, впрочем, Лицедей получал не от самой мести, а от своей игры, когда удавалось держать маску простофили и в этот же момент выдумывать, что же сотворить такого, чего от тебя никак не ожидают. Конечно, часть его «разработок» становилась понятной другим. И постепенно он стал замечать, что его маска простодушия пугает окружающих, и те готовы заранее уступить ему, лишь бы не запаниковать потом в ожидании несчастья, увидев повышенное внимание к себе Лицедея.
Так маска и осталась на его лице, а умение просчитывать и планировать действия вместе с довольно богатой фантазией послужило ему хорошую службу. Люди должны его опасаться, и тогда стоит только надавить в нужную минуту – и тебе уступят. Хотя чувствовать себя постоянным актером чужой роли было немного не по себе. И порой он и рад был перестать быть лицедеем, но как-то не получалось. Впрочем, чтобы не стать полным изгоем, молодой человек усвоил для себя дополнительные правила: в отношении некоторых, кто повыше, надо быть преданным, в отношении некоторых из тех, кто равен тебе по положению, надо быть щедрым в оплате услуг.
Закончил институт он как раз в начале взбалмошных для России 90-х годов 20-го века и, однажды глядя вечером телевизор, вдруг осознал, что пришло «время лицедеев». Политики строили умные лица, рассуждали о чем-то высоком, говорили заумные речи о развитии России, что-де следующий-то уж год должен стать наконец-то переломным… А он отчетливо видел в каждом из них Лицедея, которому даже не то чтобы наплевать на все то, о чем он говорит, а просто некогда было серьезно думать об этих мелочах и глупостях: шел величайший в мире дележ и величайшее в мире прибирание к рукам еще недавно бывшей государственной собственности. Свора билась за такие лакомые куски, что просто дух захватывало! В наполненный болтовней телеэфир же неслось или откровенное вранье или упорное молчание о том, о чем как раз и следовало бы говорить. «Оказывается, искусство быть политиком – это умение с умным видом изображать из себя дурака…» – подумал он.
И тогда он осознал: его место там – в этой схватке Лицедеев! Потому что по искусству Лицедейства ему нет равных!
И он вступил в эту схватку. Он не стал заниматься каким-то
