Сделка (СИ) - Вилкс Энни

Мне представлялось, как Келлфер снова обнимает меня в темноте, и как я жмусь к его плечу, и как щекой ощущаю шелковое прикосновение волос. Келлфер был недосягаемым, далеким, не моим, я понимала, что могу быть лишь случайным развлечением, но это было не столь важно. Мое уже зародившееся, а теперь крепнущее чувство, от которого в районе солнечного сплетения будто расцветал огромный цветок, было дороже всего, что у меня осталось на этом свете. Оно было моим, только моим, как тот заросший высокой травой выход из тоннелей, и даже Дарис не мог ничего с ним сделать. Келлфер же не смотрел на меня, и мне начало казаться, что поцелуй остался какой-то иллюзией надеявшейся на спасение чудачки, мечтой, самой себе рассказанной красивой сказкой. Сердце щемило, когда Келлфер раз за разом проходил мимо меня, не обращаясь, ничего не спрашивая.

И все-таки я верила ему. Сказал, что вытащит — разве стоило сомневаться?

Мерзкий голос внутри меня говорил мне, что отец с сыном часто ведут себя сходно, и если так, то верить словам Келлфера глупо. Что, как и Дарис, он может желать лишь удовлетворить свою страсть — и бросить меня в руки своего сына как использованный, ни на что не годный материал, как вещь, которой считал меня Дарис.

Переубеждая себя, я искала и подмечала различия между ними. Дарис и правда был похож на отца внешне, хотя волосы его были светлее и вились более крутыми локонами, а в лице было больше того, что я про себя называла изнеженностью: губы пухлые, красные, более узкий подбородок, тонкие ноздри. И глаза!.. Как у разных людей могут быть такие одинаковые — глубокие, зеленые как бутылочное стекло, яркие, выразительные — глаза? Но Келлфер был непоколебимым, сильным, как скала, последовательным, и внешне холодным. Дарис же весь состоял из углов и противоречий, и явно очень зависел своим настроением от происходящего вокруг, и в дурное расположение духа его могла ввергнуть даже мелочь. Келлфер не пытался меня уязвить, а Дарис с удовольствием заявлял свою власть раз за разом. Такие разные! Они не могли быть из одного теста, не могли рассуждать одинаково, не могли оба просто лгать!

.

— Почему Илиана сидит там? — спросил Келлфер походя, но мне показалось, что я слышу беспокойство в его голосе.

Дарис пожал плечами:

— Ей плохо после тех цветов. Говорят, некоторым людям нельзя их нюхать. Пришлось их выбросить. Правда же? — он обратился ко мне с теми интонациями, с какими обращаются мамы к разбаловавшимся детям.

Я неопределенно пожала плечами, не протестуя.

Келлфер вцепился в меня взглядом, и мне стало стыдно за этот обман. Сейчас, в эти короткие мгновения, пока сын не видел его лица, оно поменялось: теперь его смягчала искренняя забота. Келлфер чуть приподнял брови, спрашивая, но я не могла подать ему никакого знака — Дарис видел мое освещенное свечой лицо очень хорошо — поэтому я только кивнула и отвернулась, боясь, что Дарис все поймет.

— Я посмотрю на всякий случай, — услышала я голос Келлфера.

Неспешные шаги по направлению ко мне — и сердце замерло в предвкушении. Он деловито положил руку мне на лоб, а сам, заслонив меня собой от Дариса, одними губами спросил:

— Все в порядке?

Весь мир переставал существовать, когда он на меня так смотрел. Я выдохнула, может, чуть громче, чем надо, но и позволила себе улыбнуться и даже ответить Келлферу прямым и жадным взглядом, глаза в глаза, чуть надавив лбом на его ладонь, будто стремясь вверх.

— Теперь, когда вы здесь, да, — беззвучно ответила я. — Я так вас ждала.

Мне хотелось добавить что-то о том, что поговорить с Дарисом один на один было дурацкой идеей, но язык не повернулся. Страх уколол меня, когда я поняла, что даже намекнуть на возникшие сложности не могу. Но близость Келлфера прогоняла испуг. Не знаю, как ему удалось вложить в этот формальный жест столько нежности, что у меня в груди потеплело, но вот он чуть крепче прижал пальцы к моей брови — и я еле подавила желание потереться об него, как кошка.

Келлфер улыбался. Самыми уголками губ, даже больше глазами, но в его улыбке я видела такую нежность, что мигом отшвырнула прочь все свои сомнения: он был со мной.

— Она здорова, — обратился он к подходящему Дарису.

Любимое лицо снова стало непроницаемым, как темная озерная гладь. Келлфер отнял руку и встал, больше не смотря на меня, будто ему было плевать, что со мной происходит. Дариса он обманул, но не меня: след его ладони продолжал ласкать меня, даже когда он отошел на несколько шагов, и я прикрыла глаза от удовольствия.

И вдруг я поняла невероятно важную для меня вещь, и это открытие вдребезги разбило мой глубокий страх: нежные и желанные прикосновения Келлфера были тысячекратно приятнее эйфорически окрашенных и будящих похоть прикосновений Дариса!

Значит, клятва могла не все, значит, она не могла создать ничего, что сравнилось бы с любовью. Я спрятала лицо за волосами, чтобы мужчины не увидели ни моей широкой улыбки, ни слез облегчения.

18.

В этот раз Келлфер принес из города грубый медный кувшин, покрытый зеленой патиной, и они с Дарисом наполнили ароматным вином три глиняные чаши. Дарис опасливо посмотрел на меня, но жестом пригласил присоединиться к ним. Я чуть не рассмеялась ему в лицо: похоже, мой хозяин сомневался, что приказ ему удался, и боялся, что я пожалуюсь его отцу. Он и не предполагал, что до обещанного ночного разговора я ни слова бы не вымолвила, даже если бы могла. Мне хотелось как-то уколоть моего мучителя, и я поддела его:

— За что мы пьем? За свободу?

Дарис метнул быстрый взгляд на Келлфера, но тот остался безучастен, и только покачал головой:

— Нет. За то, что на рассвете мы покинем эти катакомбы, и будем ждать открытия окна в неплохом доме при винодельческом дворе.

Мы оба заинтересованно молчали, ожидая пояснений. Но Келлфер только поднял чашу в воздух, и наши мгновение спустя взметнулись вслед за ней.

— За это, — с жаром согласился Дарис. — Ты нашел способ вывести нас, чтобы Илиана не пострадала?

Келлфер пригубил терпкую жидкость. Дарис ждал, пока отец проглотит вино, и это не укрылось от моего взора. Мне снова захотелось съязвить, и я растянула губы в улыбке:

— Боишься, что вино отравлено?

Дарис повернулся ко мне и оскалился, так, что я даже вздрогнула:

— О чем ты? — И выпил все, что было в чаше.

Келлфер наблюдал за сыном, прищурившись. Лениво, будто не заинтересованно, он спросил с взволновавшей и обрадовавшей меня наблюдательностью:

— Вы что, поссорились? Думал, ваша любовь вечна.

Я хмыкнула, но поймала взгляд Дариса и спешно отпила, скрываясь за глиняной плошкой. Мне показалось, за этот смешок он хочет ударить меня. Вместо этого Дарис ответил:

— Нет, конечно. Я люблю Илиану, а она не стала бы меня сердить, понимая, в каком положении находится.

— Я думал, ты не собираешься ей больше приказывать, так в каком же положении она находится? — обманчиво безучастно спросил Келлфер.

— Не лезь в наши отношения, отец, мы разберемся сами, — прошипел Дарис.

— Следи за своим языком, мальчишка, — бросил ему Келлфер.

— Прости, — неожиданно обратился ко мне Дарис. — За то, что приходится это выслушивать. Скоро мы останемся одни.

— Замечательно. — Кажется, в моем голосе было слишком много сарказма, и я закашлялась. — Прекрасное вино. Не похоже на виноград, это какой-то еще фрукт?

— Нет, это виноград, но особого сорта, в Империи он не растет, — ответил Келлфер. — Это вино делают те, кто даст нам кров на ближайшие дни, вплоть до праздника. Наши планы поменялись.

Он налил еще вина. Дарис смотрел на него с ненавистью. Не нужно было читать его мысли, чтобы понять, что ему так не по душе: отец снова становился нашим спасителем, и без него ни Дарис, ни я не могли ступить и шага. И эта сила, реальная власть, была куда ощутимее того пузыря, который пытался раздуть Дарис. Во мне горело ликование. «Так тебе и надо!» — хотелось мне воскликнуть.