Дама в автомобиле - Себастьян Жапризо

Я слышала, как совсем рядом он ворочал труп. В отчаянии я уставилась взглядом в ворота, и это было совсем не потому, что я боялась, как бы кто-нибудь не появился. Я даже не думала об этом. Вдруг Филипп прошептал:

— Посмотри, Дани.

Он показал мне ружье, длинное ружье с черным стволом.

— На прикладе инициалы.

— Инициалы?

— Да. «М. К.».

Филипп заставил меня посмотреть на ружье и даже потрогать пальцем выгравированные на дереве буквы.

— Винчестер. В обойме не хватает трех пуль.

— Ты в этом разбираешься?

— Немножко.

Он вытер ружье моим платком и положил его обратно на коврик, в который был завернут мертвец. Я увидела освещенное матовой лампочкой багажника его лицо с отвисшей челюстью. Филипп обшаривал карманы его халата. По наступившей тишине я догадалась, что он что-то обнаружил и потому затих. Вдруг он выпрямился. Он хотел что-то сказать и не мог. Он словно окаменел от потрясения. Я только успела увидеть, что в левой руке он держит какую-то бумажку. Потом он закричал. Я уже не помню, что он кричал. Наверное, что я сумасшедшая, а он поддался бреду сумасшедшей, во всяком случае, как я теперь понимаю, его взгляд выражал именно это. Мне кажется также, что по его глазам я догадалась, что сейчас он меня ударит. Кажется, я подняла руку, чтобы защититься от удара.

В тот же момент от резкой боли под ложечкой у меня перехватило дыхание, и я скрючилась. Но прежде чем я успела упасть, он обхватил меня и потащил к дверце машины. Помню, как скрючившись, задыхаясь, я лежала на переднем сидении машины, помню звук захлопываемого багажника и удаляющиеся шаги Филиппа. Что было потом, не помню.

Много позже я очнулась. Кругом тихо. Я в машине одна. Мне удалось придвинуться к рулю. Я жадно ловила ртом ночной воздух, я плакала. Мои очки оказались в ногах на коврике. Когда я их надела, я увидела, что часы на щитке показывают час ночи. Одергивая на коленях платье, я увидела бумажку, которую Филипп извлек из халата мертвеца.

Я включила свет.

Это была телефонограмма, принятая, судя по бланку, аэродромом Орли. Она была адресована некоему Морису Кобу, пассажиру «Эр Франс», рейс 405. Принята десятого июля в 18 часов 55 минут. Я не сразу высчитала, что это было в пятницу, двое с половиной суток тому назад, но, когда я это поняла, все, что происходило со мной в течение последних двух дней, всплыло в моей памяти как сплетение ужасов в кошмарном сне.

Острым почерком на бланке было написано: «Не уезжай. Если ты не сжалишься надо мной, я поеду за тобой в Вильнев. Я в таком отчаянии, что мне уже все равно».

И подпись: «Дани».

В графе «отправитель» был указан мой телефон в Париже.

Дорога, освещенная луной, без конца петляла над морем. Это все, что я помню. Не знаю, как я доехала до гостиницы «Белла Виста». Не знаю даже, понимала ли я, что возвращаюсь туда. Было холодно. Я мерзла. Кажется, я даже не вполне осознавала, что нахожусь на юге. Скорее, я была на дороге в Шалон, я только что рассталась с доктором, который наложил мне на руку лубок, с владельцем станции обслуживания, с жандармом на мотоцикле. Сейчас я встречусь с Филиппом на набережной Соны, но теперь уже все будет иначе.

И еще я думала о своем белом костюме. «Нужно забрать его, обязательно!» — эта мысль не покидала меня. Я ехала и думала об этом оставленном в гостиничном номере костюме как о чем-то таком, что поможет мне вернуть утраченное равновесие: костюм — это то, что принадлежало мне до пятницы, десятого июля, и, обретя его, я вновь обрету себя.

В Касси, в районе пристани, кое-где еще горели огни, из открытого бара доносились звуки электрической гитары, несколько молодых людей стали бесноваться перед моей машиной, и мне пришлось остановиться. Один из них перегнулся через дверцу и, дыша на меня табаком и вином, поцеловал прямо в губы. Потом я проехала вдоль пляжа с белой галькой и, наконец, увидела мавританские башни гостиницы. Сквозь листья пальмы дрожала круглая, полная луна.

Ночной дежурный в белой униформе с золотыми галунами дал мне ключ от моего номера. Кажется, он что-то говорил о лошадях, о том, какая выиграла скачки, и я отвечала ему вполне естественным голосом. Только заперев на ключ дверь своей комнаты, я снова разрыдалась. Слезы из моих глаз текли ручьем, и я не могла их остановить, словно это были не мои слезы. Я взяла с кровати жакет от костюма и крепко прижала его к своей груди. От него исходил запах духов, моих духов, которыми я душусь уже много лет, запах моего тела, но это не ободрило меня, скорее наоборот.

Я разделась и, расстелив костюм в изножье кровати, легла в постель, держа телефонограмму в правой руке. Прежде чем погасить свет, я перечитала ее несколько раз. Некоторое время спустя я снова зажгла ночник и опять прочла ее.

Я не знала никакого Мориса Коба. Я не посылала этой телефонограммы. В пятницу, десятого июля, в восемнадцать часов пятьдесят пять минут, я находилась в квартале Монморанси, я как раз начинала свою работу и была с Караваями и их девочкой. Значит, в это время кто-то проник в мою квартиру на улице Гренель и, воспользовавшись моим телефоном и моим именем, отправил телефонограмму. Это совершенно очевидно.

На прикладе ружья, обнаруженного в «тендерберде», стоят инициалы «М. К.», то есть инициалы Мориса Коба. Все это — и ружье и телефонограмма — доказывало, что труп в мою машину подсунули не случайно, как можно было бы подумать, что в этот кошмар меня, Дани Лонго, ввергли совершенно сознательно.

Не знаю, спала ли я. Время от времени подробности моей поездки, начиная с Орли, врывались в мой сон так отчетливо и грубо, что я открывала глаза. Белый прямоугольник карточки на конторке в гостинице «Ренессанс». Раздраженный голос администратора: «Лонго, Даниэль Мария-Виржини, двадцать шесть лет, служащая рекламного агентства, разве это не вы?» Кто-то появляется за моей спиной в туалете станции обслуживания. Жандарм шарит по моей машине лучом фонарика и требует, чтобы я раскрыла свою сумочку. Все утверждают, что видели меня, говорили со мной, что в субботу на рассвете я ехала в Париж.

Наступил рассвет. Я лежала с открытыми глазами, смотрела, как утро постепенно просачивается в мою комнату, и думала: «Нет, это не просто глупая шутка, которую сыграл со мной шофер грузовой машины, случайно встретившийся мне, это какой-то заговор против меня. Не знаю, для какой гнусной цели, но кому-то необходимо доказать, что в субботу на рассвете я была на шоссе Макон — Аваллон. И этот кто-то воспользовался не только моим телефоном, но и моим именем и, одевшись так же, как я — белый костюм, темные очки, — выдал себя за Дани Лонго. Все, кто уверяли, что видели меня, говорили правду. Они действительно видели, но не меня, а другую женщину, в другой машине, которая…»

Я лихорадочно пыталась нащупать следующее звено цепи, но цепь обрывалась…

Я вскочила на кровати и чуть не закричала. Это — безумие. НИКАКОГО ЗАГОВОРА НЕ БЫЛО И НЕ МОГЛО БЫТЬ. Как бы я себя ни утешала, но никто не смог бы, если он не обладает какими-то сверхъестественными способностями, заранее связать меня телефонограммой с каким-то неизвестным, которого потом, почти через двое суток, где-то у черта на рогах, в сотнях километров от моего дома, мертвым засунут мне в машину. Тем более никто не мог заранее предложить какой-то женщине на одном из отрезков Шестого шоссе выдавать себя за меня, Дани Лонго, за двенадцать, а может, даже за пятнадцать часов до того, как я там появлюсь. Никто, никто на свете не мог знать в пятницу, в шесть часов пятьдесят пять минут да и в субботу на рассвете, что на меня найдет такое безрассудство и я, как идиотка, угоню машину шефа и поэтому действительно буду ехать вечером по Шестому шоссе в сторону моря. Никто. Я сама этого не знала.

Я говорила себе: «Подожди, подожди, подумай еще, этому наверняка есть — должно быть! — какое-то объяснение». Но его не было. Самое страшное заключалось в том — у меня голова шла кругом от ужаса — что я сама еще не знала, что поеду. Значит, все началось помимо меня и вообще помимо кого бы то ни было, ни одно человеческое существо не могло послать эту телеграмму, не могло выдать себя за Дани Лонго. Остается только думать, что еще за сутки до того, как я неожиданно для себя решила воспользоваться «тендербердом», на меня пал жребий, и какая-то сверхъестественная сила подчинила меня своей воле, и вообще весь мир обезумел.

Остановили свой выбор на мне. Подчинили своей воле. Кто-то, кто неожиданно оказался за моей спиной, искалечил мне руку. Она болит. Болит и под ложечкой, в том месте, куда ударил меня Филипп. Это — наказание. Наказание за моего сына, который четыре года назад, в Цюрихе, был убит еще до того, как появился на свет. Кто-то бдительный и беспощадный преследует меня из иного мира, преследует, не давая ни минуты передышки.

Понедельник, тринадцатое июля. Утро.

Цветочки на обоях в моей комнате. Голубые с красными тычинками. Грязная повязка на руке. Часы на правой руке тикают у самого уха. Из-под простыни торчат мои голые ноги. Я спускаю их на горячий коврик, как раз на то место, куда бьет солнце. Под моим окном, в бассейне, две светловолосые девушки плывут рядом, широко и бесшумно взмахивая руками. Сквозь неподвижные листья пальм виднеются раскаленное небо и море, то самое море, которое я так мечтала увидеть. Все такое ясное, светлое.