Топологии Миров Крапивина - Владимир Талалаев

Смерть — она всегда печальна. Но здесь стоит обратить внимание на одно, незначительное на первый взгляд обстоятельство, несказочное: Володька — он умирает, когда уже выполнил свою Миссию: освободил Город от власти Диктатора. Кстати, за ту же идею-Миссию умирает до этого и Барабанщик, узнавший секретный Волшебный Сигнал. Володька не сумел тогда спасти его — и в результате сам становится продолжателем Дела: Освобождения Города… Более того, освободив Город, он умудряется ещё и воскресить умершего до этого Барабанщика! Как ему это удаётся? Ожидаю несколько вполне справедливых ответов:

· Потому что его воскресила Магия Волшебного Сигнала Барабанов;

· Потому что Володька «обменял» его жизнь на свою (сам-то Володька при этом погибает!);

· Потому что это сказка! (я лично последнее предложение ответом не считаю, с ним не согласен!);

· Потому что это тоже входит в его Миссию!..

О! Над последним, кажется, стоит задуматься всерьёз! Вообще-то подобная Миссия — прерогатива Мессии, но… Мессия пришёл, чтобы освободить от Греха и Зла весь Мир. Какой именно Мир? Землю! Ведь не Вселенную же! Не Кристалл!..

Земля — мир Сына Человеческого, человека и Мессии Иешуа. Её-то он и спасает. А Город Барабанщиков — и это вполне логично — мир барабанщика Володьки! Не в смысле «Мир потому, что в нём родился», ведь и Иешуа — создание более небесное, нежели земное, а «Мир потому, что душа моя с ним!..». А душа Володьки — с барабанщиками этого Города! Вот он и становится Мессией этого Города. Обнаглев до предела в толковании текстов, можно даже предположить, что погибший Барабанщик — это Пророк, предопределивший появление Мессии — Володьки, а то и саму его Миссию… Хотя, конечно же, Владислав Петрович вряд ли думал об этом, когда записывал вслед за шёпотом Звёзд сказку «Жили-были барабанщики»…

И всё же тогда невольно всплывёт ещё одна аналогия: Мессия тоже погиб, выполняя и выполнив свою Миссию. Причём погиб именно в процессе выполнения! А затем воскрес, и, подобно ему, воскресает, возродившись в нашем мире, маленький барабанщик Володька, сын человеческий…

Так что — только ли в Сказке дело? Однако не следует обвинять нас в чрезмерной христианизации: во-первых, мы не секта и не «Белое Братство», а во-вторых, и Иешуа Га-Ноцри мы воспринимаем не столько как христианского бога, сколько как Хранителя, отдавшего свою жизнь за спасение жизни Земли… А это уже не вопрос Религии и Веры, а вопрос Великого Служения. Служения Человечеству, Людям, в конце концов…

Сравнивая историю Иешуа с историей Володьки, можно заметить и ещё одно, общее для обоих: любой Мессия, независимо от его масштаба и масштаба его действий, приходит в мир, чтоб отменить закостеневшие догмы (в частности — догматы старой веры), он приносит свободу, но затем, когда он Уходит — его учение оберегается так тщательно, что само костенеет и становится новой догмой! А любая догма — это создание нового реакционного движения! (и тогда, похоже, становится нужен новый Мессия…) Итак — сравнение:

1. Учение Иешуа переходит в агрессию Инквизиции, несущую смерть и уничтожившую всё то светлое, что было в учении Иешуа;

2. Освобождённые жители Города в ярости изгоняют из Города освободителей-барабанщиков (это — из сценария-версии «Легенда о Барабанщиках»).[12]

Иешуа. Мальчик, выбравший Великое Служение. Так может, пора уже поговорить именно о нём?

Пора.

С чего начать? С самого рождения будущего Спасителя? Зачем?.. Для этого достаточно «Библию» перечитать. С финала (в смысле — с распятия)? Тоже не вижу смысла. Может, сперва спросить просто — «А зачем человек вообще ВЕРИТ?»

Ответит на это каждый по-своему. Давайте послушаем ответ Отца Леонида из монастырского комплекса в Ново-Камышине («Лоцман»). Точнее, не просто ответ, а его беседу с Игорем Решиловым, писателем (хотя первое предложение — из другого разговора И.Решилова, а вот после <… > уже пойдёт разговор с Отцом Леонидом:

«— …Интересно. Очень… Как у мальчика в захолустном, выжженном солнцем городке просыпается мысль о необходимости Великого Служения людям. Желание спасти всех. И понимание, что сделать это можно ценой своей жизни… Знал ли он уже тогда, что его ждёт?..

<… >

Отец Леонид сказал:

— Оставим религию. Я ведь не знаю твоих убеждений… Хотя я редко видел людей, которые бы совсем ни во что не веровали…

— Допустим. И что дальше? — буркнул я.

— По-моему, ты не понял, что пример Спасителя был лишь изначальным импульсом и что Мальчик, способный к Великому Служению, рождается снова и снова в каждом из нас, когда мы появляемся на свет. Но путь тяжёл, и мы затаптываем этого Мальчика в себе и в других. Жизнь затаптывает и распинает. Гасит Божью искру, и потому исчезает надежда на воскресение… Подумай, много ли надо, чтобы сломать росток?

«Иногда хватает случайной лжи», — подумал я. И сказал с ожесточением к себе:

— Вся беда, что понимаешь это слишком поздно…

— Так и бывает, — согласился отец Леонид. И на миг прорезался у него голос бывшего кавээновского капитана. Этакая снисходительно-ироническая нотка. — Конечно! Пока не грозят нам ни хвори, ни годы, не так уж и волнует нас вся эта философия. А как заманит порог, принимаемся подпрыгивать? «Ах, для чего живём, если всё прахом станет? Ах, а может, всё-таки что-то есть там?» Вот тут-то и начинаются метания: «Дайте нам Истину»…

— Ну, а разве это не естественно? — вздохнул я.

Отец Леонид ответил уже без насмешки.

— Однако и мальчиком быть — тоже естественно. А мальчики… они не думают о конце, жизнь для них впереди, и кажется им, что перед ними вечность. А кто верит в вечность, для того она существует. И может быть, Истина… или одна из истин… в том, чтобы не терять Мальчика в душе? Тогда не страшным будет путь… Уж если кому-то суждено спасти мир и познать смысл бытия, то именно мальчикам — тем, кто владеет вечностью.

— Но ведь вечность их обманчива…

— Откуда ты знаешь? — усмехнулся отец Леонид. — Непохоже, что ты пытался быть мальчиком до конца.

— Ты уверен?

— Прости меня: вижу. Иначе ты, как истинное дитя, не ведал бы страха.

— Разве дитя не ведает страха? Я в детстве был весьма трусоват…

— Дурень. Я говорю не о страхе разбитого носа, двоек или темноты, а о страхе перед миром. Перед его загадками, перед бесконечностью Вселенной. О боязливом сознании, что ты микроб в непостижимой громаде бытия. У детей этого нет…

Прислушавшись к себе, я понял, что не ощущаю страха перед бесконечностью Вселенной (по крайней мере в данный момент). И горделиво поведал об этом отцу Леониду. Он улыбнулся:

— Ну, значит, я ошибся. Не совсем погиб в тебе мальчик.

— Ты считаешь, что мальчикам не должны быть ведомы никакие «космические страхи»?

— Настоящим мальчикам…

— А страх Божий? — коварно спросил я. — Он ведь тоже явление космического порядка. Но как же без него?

— Я же говорил: не трогай религию, поскольку ты профан!

— Вот видишь, уже и ругаешься…

— Грешен, прости… Но всё-таки ты туп, если считаешь, что страх Божий — это страх перед Богом. Неужели ты думаешь, что Отец Небесный — это вроде папаши с ремнём? Будто ему только и дела, что проверять твой дневник… Бояться следует собственной совести, а Создателю надо помогать, творя добро и совершенствуя свою душу. Чтобы хоть капельку внести в сотворение общей гармонии, к которой стремится мир.

— Всё логично, — покивал я. — Кроме одного: зачем помогать Создателю, если он и так всемогущ?

— Ты болв… больно умён. Но умён, извини, как-то по-обывательски… Создатель сотворил мир вместе с его законами. Конечно, единым мановением он мог бы заменить эти законы на другие. Но отчего другие будут лучше прежних?.. Он мог бы отменить из совсем. Но разве хаос лучше системы развития?

— Да я не о том…

— Знаю, о чём ты! Почему Господь в своём всемогуществе не дал нам всеобщего счастья! Так… Но этот вопрос люди задают испокон веков, а что такое счастье, объяснить не умеют. Часто получается, что счастье одних — это беды других. А чтобы такого не было, люди сами должны пройти дорогой суровой науки и совершенствования. Именно в соответствии с законами развития мира. Этот мир — не инкубатор для беззаботных птенчиков, а непостижимый в сложности часовой механизм. Пружина закручена, маятник пущен… И кстати, стрелка делает ещё первый круг…

— А что будет, когда сделает последний?

— А вот это уже зависит от нас…

— От нас или от пружины с маятником?

— А мы сами — и маятник, и пружина…

— Мы?.. Или те, кто остался мальчиком в душе?»

Можно ли сказать об этом яснее… И какой светлой заботой-любовью звучат его слова: