Оборотная сторона НЭПа. Экономика и политическая борьба в СССР. 1923-1925 годы - Юрий Жуков

Затем предложил то, что и позволит преодолеть национальный шовинизм. Первое — «чтобы не только школы, но и все учреждения, все органы… действовали на языке, понятном для масс, чтобы они функционировали в условиях, соответствующих быту данного народа». Второе — «такая конструкция комиссариатов в союзе республик, которая дала бы возможность, по крайней мере, основным национальностям иметь своих людей в составе коллегий». Третье — «необходимо, чтобы в составе наших высших органов был такой орган, который служил бы отражением нужд и потребностей всех без исключения республик и национальностей», то есть предложил утвердить создание второй палаты ЦИКа СССР.

Завершая же доклад, резюмировал: «Мы стоим перед опасностью, что некоторые группы товарищей нас могут толкнуть на путь предоставления привилегий одним национальностям за счёт других… Мы на этот путь становиться не можем, ибо это есть развитие местного национализма в самой уродливой, самой шовинистической форме»{113}.

Построив доклад именно так, Сталин изрядно рисковал. Буквально накануне открытия съезда, 16 апреля, всплыло то, чего он опасался ещё в феврале. Почему-то именно в этот день Фотиева вдруг надумала послать Каменеву странное письмо. «31 декабря 22 года, — писала она, — Владимиром Ильичём была продиктована статья по национальному вопросу… Незадолго до своего последнего заболевания он сообщил мне, что статью эту опубликует, но позже… Единственный экземпляр статьи, имеющийся у меня, хранится по распоряжению Владимира Ильича в его секретном архиве»{114}.

Каменев, долго не раздумывая, тут же переслал записку Фотиевой в секретариат ЦК, то есть Сталину, а ей направил письмо, в котором вскрылась весьма странная подробность. «Сейчас, — недоумевал Каменев, — получил Вашу записку. Более месяца тому назад т. Троцкий показывал мне статью Владимира Ильича по национальному вопросу, указывая — с Ваших слов — на полную и абсолютную секретность её и на то, что она ни в коем случае не подлежит оглашению не только путём печати, но даже и путём устной передачи. Было это, по-моему, уже тогда, когда Владимир Ильич был лишён возможности давать новые распоряжения.

Я не могу поэтому не удивляться разногласию между тем, что Вами было сообщено т. Троцкому и что Вы сообщаете теперь мне по поводу воли Владимира Ильича…

Если Вы уверены, что знаете, в чём именно заключается воля Владимира Ильича в данном случае, Вы должны немедленно обратиться со своим конкретным предложением в ЦК»{115}.

Теперь Фотиевой пришлось идти на попятную. «Сегодня, — писала она уже Сталину, — я советовалась с Марией Ильиничной (сестрой Ленина. — Ю.Ж.) по вопросу о том, не нужно ли опубликовать пересланную мною Вам статью Владимира Ильича… Мария Ильинична высказалась в том смысле, что так как прямого распоряжения Владимира Ильича об опубликовании этой статьи не было, то печатать её нельзя, и что она считает возможным лишь ознакомить с нею членов съезда. Со своей стороны считаю нужным прибавить, что Владимир Ильич не считал эту статью законченной и готовой для печати»{116}.

Объясняться вынужден был и Троцкий, замешанный в этой тёмной истории. Всё в тот же день, 16 апреля, он обратился ко всем членам ЦК:

«Статья т. Ленина была мною получена 5 марта одновременно с тремя записками т. Ленина, копии которых при сём прилагаются (имелись в виду письмо Ленина Троцкому, записка Володичевой Троцкому и записка Ленина Мдивани и другим, якобы продиктованных Лениным 5 и 6 марта. — Ю.Ж.). Я тогда снял для себя копию статьи как имеющей исключительное принципиальное значение и положил её в основу как своих поправок к тезисам т. Сталина (принятых т. Сталиным), так и своей статьи в «Правде» по национальному вопросу…

При создавшейся ныне обстановке, как она окончательно определяется запиской т. Фотиевой, я не вижу другого исхода, как сообщить членам Центрального комитета статью, которая, с моей точки зрения, имеет для партийной политики в национальном вопросе не меньшее значение, чем предшествующая статья по вопросу об отношении пролетариата и крестьянства (имелась в виду статья Ленина «О кооперации», написанная 4 и 6 января, но опубликованная в «Правде» только 26 и 27 мая 1923 года. — Ю.Ж.)»{117}.

Разъяснение Троцкого выглядело маловразумительным. С одной стороны, статья имеет для партии огромное значение, с другой — он почему-то скрывал от той же партии, точнее от ПБ и ЦК, не только её саму, но и даже факт её существования, беззастенчиво используя для собственных работ.

Странная по времени инициатива Фотиевой порождала и куда более серьёзные вопросы. Во-первых, где хоть какие-нибудь доказательства авторства Ленина? Ведь то, что получил 5 марта Троцкий, как и то, что она хранила в секретном архиве, не было рукописью Ленина. Являлось машинописью, якобы надиктованной Владимиром Ильичём. Не имела ни подписи, ни иных доказательств причастности Ленина. Во-вторых, почему два человека, знавшие о статье, молчали вплоть до кануна съезда? До того дня, когда тезисы Сталина уже утвердил ЦК, а «Правда» их опубликовала, когда до выступления Сталина на съезде осталось всего шесть дней?

Наконец, вызывала вопрос, самый главный, шумиха после возникновения работы Ленина из небытия. Та, о которой написал Сталин членам ЦК в тот же день, 16 апреля:

«Об этих статьях (подразумевались две части статьи «К вопросу о национальностях или об «автономизации». — Ю.Ж.) говорят, как мне сообщают сегодня делегаты съезда, вокруг них складываются среди делегатов слухи и легенды, о них знают, как я узнал сегодня, люди, ничего общего с ЦК не имеющие, сами члены ЦК вынуждены питаться этими слухами легендами».

Сообщая о странном вбросе информации, Сталин категорически настаивал: «статьи тов. Ленина следовало бы опубликовать». Правда, вынужден был оговориться — «как это ясно из письма Фотиевой, их, оказывается, нельзя опубликовать, так как они ещё не просмотрены тов. Лениным»{118}. Поэтому, уходя от решения, в тот же день направил членам ЦК письма Троцкого, Фотиевой и саму статью Ленина.

Троцкому пришлось 17 апреля снова давать объяснения, повторившие в общих чертах данные накануне. Мол, статья прислана ему Лениным «в секретном и личном порядке», он хотел было передать её членам ПБ, но Ленин «категорически высказался против», а так как «через два дня после получения мною статьи положение т. Ленина ухудшилось, то дальнейшие сношения с ним по этому вопросу, естественно, прекратились»{119}.

Такое объяснение должно было бы насторожить. Уж слишком удачно всё совпадало по времени. Статью Троцкий получил 5 марта, когда Ленин ещё мог, хоть и с трудом, говорить. Ну, а мысль спросить её автора, можно ли сообщить о ней членам ПБ, возникла у него только 8 марта, когда Ленин окончательно потерял речь. Тем не менее президиум съезда, в который входили среди прочих Бухарин, Ворошилов, Зиновьев, Калинин, Каменев, Молотов, Орджоникидзе, Раковский, Рыков, Сталин, Томский, Троцкий постановил прочитать статью Ленина по национальному вопросу делегатам съезда, но конфиденциально, а также познакомить их с решением пленума по грузинскому вопросу.

Так что же содержала статья Ленина (или приписываемая ему), появившаяся столь загадочно и вызвавшая сразу же «слухи и легенды»? Оказывается, и ничего нового, и вместе с тем слишком много неожиданного.

В работе «К вопросу о национальностях или об «автономизации» её автор прежде всего ломился в открытую дверь. Упоминал об октябрьском и декабрьском пленумах, но вместе с тем ничего не знал о решении, принятом 6 октября ЦК, о провозглашении 30 декабря Первым Всесоюзным съездом Советов образования СССР.

Автор статьи не скрывал, что «вопрос миновал меня почти совершенно». Оговаривался так, но твёрдо настаивал на необходимости отвергнуть сталинский план автономизации, то есть вхождения независимых Белоруссии, Украины, Закавказской Федерации в РСФСР на правах автономных республик. Требовал образовать конфедерацию, их союз.

Но не это порождало и слухи, и легенды. Иное. Через обе части статьи красной нитью проходила ранее не свойственная Ленину русофобия. Открытая, навязчивая. Опровергавшая им же написанную в конце 1914 года статью «О национальной гордости великороссов». Содержавшую, в частности, такие слова: «Мы (русские. — Ю.Ж.) полны чувства национальной гордости, ибо великорусская нация тоже создала революционный класс, тоже доказала, что она способна дать человечеству великие образцы борьбы за свободу и за социализм»{120}.

Статья же, предъявленная Фотиевой и Троцким 16 апреля, оказалась до предела насыщена такими выражениями, как шовинистическая русская шваль», «русский держиморда», «великоросс-шовинист, в сущности подлец и насильник», «русское рукоприкладство». Мог ли Ленин отказаться от прежней оценки русского народа после того, что тот совершил в революцию и гражданскую войну? Вряд ли. И потому столь оголтелая русофобия должна была заставить членов ЦК задуматься либо об авторстве статьи, либо о состоянии душевного здоровья Ленина в момент диктовки.