Ева и головы - Дмитрий Ахметшин

Взрослые же жители не проявляли к пришельцам никакого интереса. Ева видела двух мужчин, подставивших голые спины первому за долгие дни солнцу. Они неторопливо беседовали, то и дело подёргивая на тощих бёдрах штаны. Откуда-то доносился мерный стук топора. За одним из заборов женщины делали в высоких бадьях творог и поминутно облизывали пальцы.

Эдгар выглядел как каменное изваяние. Первый же встреченный пастушонок, проводивший повозку и восседающего на ней великана напуганным взглядом, превратил его в то, во что весеннее солнце превращает снежный сугроб. Уголки рта опустились, брови потекли вниз, кожа на подбородке угрожающе отвисла. Движения стали более деревянными, как будто подражали той самой гигантской лошади.

— Почему ты так боишься? — спросила шёпотом девочка. Она протянула руку, чтобы коснуться запястья Эдгара, но внезапно увидела на месте кисти пугливую ящерку, готовую шмыгнуть в какое-нибудь укрытие, и вовремя остановилась.

— Страшусь всего, что может случиться, — таким же шёпотом ответил Эдгар. Глаза у него были как хрусталики речного камня, а зрачки будто бы не двигались совсем. Они смотрели немного мимо Евы. — Человече, дитя, ты не поймёшь моих страхов. Все люди деятельны, и этот хаос непредсказуем, не поддается счёту или какому-нибудь приведению к порядку.

Он бросал по сторонам затравленные взгляды, такие, что даже новорожденные щенки чувствовали себя рядом с ним храбрецами. Путники спешились и вошли в посёлок, ведя Господа под уздцы. Ослик не возражал, он помахивал хвостом, отгоняя мух, и вскидывал голову, когда улавливал в воздухе запах сородичей.

Ева же ловила своими ноздрями запахи еды. Подходило время ужина, а днём, не решаясь прервать фундаментального и, будто бы, вечного движения ослика к горизонту, они съели по горсти ежевики, которую Эдгар собирал на ходу с придорожных кустов, выбрасывая вперёд руки и метко, точно птица на лету, срывая крупные ягоды, да подъели крошки из вещевого мешка.

Возле первого же дома их встретил старец со скуластым лицом и сединой в бороде. Голова лысая, как коленка, и, в отличие от эдгаровской, более естественной формы. На Эдгара он смотрел без усмешки, но не враждебно: у Евы, отчего-то, сложилось впечатление, что так мог смотреть камень.

На вопрос девочки о деревянной лошади (отсюда были видны две дырочки у неё на морде — не то ноздри, не то глаза. Сложно было выяснить точнее, так как они располагались между тем местом, где должны быть глаза, и тем, где у нормальной лошади находятся ноздри) он ответил:

— Время в Конской голове течёт медленнее, малышка. Это все знают, кто наслышан о нашем маленьком местечке. Поэтому даже собаки здесь живут по тридцать лет. А такие как я и вовсе могут разваливаться до бесконечности. Попробовали бы, — на тонких, как будто жилистых, губах появилась усмешка, — это объяснить греческие философы. Хотел бы я потолковать хоть с одним, да вот незадача — родился немного позже.

— А лошадка… — несмело напомнила Ева.

— Лошадка осталась от одного из генералов Александра Македонского.

— Самого Македонского? Который захватил целый мир?

По глазам Евы было заметно, что он умудрился захватить ещё и её — через тринадцать столетий после своей смерти.

— А то. Только этот тысячник был достаточно никудышным. Не удивлюсь, если под его командой была не тысяча, а, скажем, девятьсот девяносто бойцов. Он отстал со своим войском — везли для императора боевые машины. На этом самом месте на тысячника напали варвары. Разбили наголову, над машинами посмеялись, не став даже поджигать. С тех пор они здесь и гниют. Штурмовой конь — вы только посмотрите на него! — до сих пор даже не накренился. Остальное, все эти хитрые штуковины для того, чтобы выбить чужие ворота, лестницы, баллисты и прочее, скоро совсем растворятся в земле. У нас с ними играют мальчишки.

— Как же здесь возник город?

По глазам Евы видно, что за красочная история разворачивалась у неё в голове.

Старик хитро улыбнулся. Буквально любое движение мышц, любое изменение голоса отражались на лице Эдгара, будто в кривом отражении, которое обычно видишь, когда смотришь в покрытую рябью лужу.

— Да с тех пор он никуда не исчезал. Те германцы, что разбили тысячника, разбили здесь лагерь. У императорского посланника было с собой столько провизии, что хватило на несколько месяцев… а потом никто не захотел сниматься — многие уже успели обзавестись жёнами, а потом и детишками. Знаете ли, римляне всюду возили с собой женщин, и они пришлись очень кстати новым владельцам… с тех пор мы так и не надумали сняться с места.

Теперь Ева смотрела на старца с тем же выражением, что и на деревянного коня. И в самом деле — кто знает, сколько ему на самом деле лет? Вдруг он лично принимал участие в этих событиях!..

— Сколько же вас было? — спросила она. — Всего на десять домов? И вы победили римское войско? То самое, которое умело строиться в черепаху?..

Домов было немного больше, но Ева умела считать только до десяти.

— Ну, войско — это сильно сказано, — скромно сказал старик. — Да и нас… точнее, наших предков было немного больше.

Эдгар наконец бросил стучать зубами (Ева ясно слышала «стук-стук-стук» его массивных челюстей) и спросил, по обыкновению, о церкви и питейном заведении. На что получил ответ:

— Церкви у нас нет. Ближайшая — в двух лигах к югу. На Седых холмах есть монастырь. Пить можете прямо здесь. У меня великолепная брага.

Старик крикнул кому-то, чтобы принесли гостям выпить, но Эдгар замахал руками:

— Не нужно пить. У нас есть вода. Я, милорд, не просто заблудился — руки мои знают дело. Это руки цирюльника и костоправа.

Несмотря на уверения старца в жизнеспособности местных жителей, больных тут оказалось предостаточно. Какой-то громогласный малец взобрался по приставной лестнице к хвосту стоящей здесь же старой кобылы и, взявшись за него, оповестил деревню о визите костоправа. Уже через двадцать минут под бормотание Эдгаром молитв к дому старца выстроилась небольшая очередь.

Ева знала, что Эдгар предпочитал работать, укутывая себя в кокон тишины и сумрака (даже если на улице сияло солнце), но проблемы жителей Конской головы оказались такими мелкими, что, в конце концов, обошлись бы без его, цирюльника, вмешательства. Кому-то требовалось удалить зуб. Кто-то жаловался на слабость в ногах; таким людям Эдгар мог порекомендовать только молитвы, жевать листья мяты, да пить отвар крапивы. Двое или трое продемонстрировали почти зажившие колотые и резаные раны на разных частях тела. Шрамы выглядели страшно, но видно, что несчастье случилось настолько давно, что даже не заслуживало упоминания. О нём и не упоминали. Разве что один, сверкая щербатой улыбкой и глядя на костоправа тёмными глазами, заметил: