Разведка - это не игра. Мемуары советского резидента Кента - Гуревич Анатолий Маркович

Мог ли в соответствии с утверждениями Леопольда Треппера Паннвиц спасти ранее арестованных заключенных, если он «бежал в Австрийские Альпы и скрылся там»? Из этого ведь следует, что он уже не являлся начальником зондеркоманды, скрывался от своего начальства, а следовательно, не обладал больше никакими правами. Кроме того, мог ли Паннвиц утверждать, что сохранение жизни ранее арестованных ему необходимо для совместной «работы» после ликвидации зондеркоманды и ее бегства из Парижа?

Как сопоставить ряд утверждений, имеющихся в книге «Большая игра», о том, что до бегства из Парижа Паннвиц лишил жизни всех ранее арестованных? Претендующий на осведомленность во всех вопросах, «успешно» проводивший расследование деяний Паннвица и гестапо, затратив на это много времени после своего бегства из гестапо, а в особенности после освобождения Парижа, Большой шеф не мог не знать, что все преданные и даже участвующие в «Большой игре» люди за ненадобностью для гестапо уже давно лишены жизни?

Мог ли Паннвиц прибыть в Москву с «пятнадцатью чемоданами» и теми материалами, которые перечисляет Леопольд Треппер? Не проще ли было бы сказать, что Леопольд Треппер очень боялся прибытия Паннвица в Москву, так как он мог разоблачить Большого шефа не только словесными показаниями, но и привезенными документами, в том числе и следственным делом, заведенным в гестапо на Леопольда Треппера, а также и следственным делом, заведенным на Кента?

Я мог бы на этом остановиться. Читатель может это понять, прочитав книгу «Большая игра». Радость захвата Паннвица и Кента, произведенного, видимо, только благодаря предложенному ГРУ или «Смершу» Леопольдом Треппером, тоже является сплошной выдумкой.

В приведенной цитате, как, впрочем, и в других местах в этой книге, Леопольд Треппер под псевдонимом Сукулов подразумевает только меня. Возникает вопрос: откуда Леопольд Треппер, его защитник французский писатель Жиль Перро и другие «писаки» взяли этот псевдоним? Мне представляется, что это служит блестящим доказательством обоснованности утверждения моего сына Мишеля и даже опубликованного в книге Шандора Радо «Псевдоним "Дора"» указания, что Жиль Перро и Леопольд Треппер несколько раз встречались с Хейнцем Паннвицем. Почему? В чем это выражается? О том. что, будучи в Австрийских Альпах и уже находясь в руках французской армии, я выдумал легенду, которой и придерживался, что я майор Красной армии Виктор Михайлович Соколов, знали только Паннвиц, Кемпа, Стлука, французские офицеры и ГРУ. Исказить эту мою фамилию – Соколов – мог только Паннвиц! В этом я совершенно убежден.

Я позволил себе довольно подробно остановиться на допущенной Леопольдом Треппером лживости, на искажении правдивой истории. Не могу, однако, не указать, что, чрезмерно доверяя ему и в целях распространения своего стремления превратить в героев не только Большого шефа, но и преданного Советскому Союзу не в меньшей степени криминального советника, начальника зондеркоманды «Красная капелла» Хейнца Паннвица, этот выдумщик Жиль Перро, французский писатель, счел возможным в своей книге «Красная капелла» допустить абсолютно лживые утверждения.

Он рассказывает, что наш дом в Австрийских Альпах был оцеплен взводом французской армии с «выдвинутым на огневую позицию орудием 37-го калибра». Уже только этот факт является ложным, а нужен был он только для того, чтобы показать «героизм» Паннвица, выразившийся в том, что он не решился воспользоваться возможностью «сразиться в честном бою», а предпочел доказать, что «он не настолько глуп, чтобы умереть за проигранное дело. Он помахал белой тряпкой, и его люди подняли руки» (с. 288).

Мне, по словам Жиля Перро, пришлось играть второстепенную роль, а все действия и переговоры предпринимал только Паннвиц. Ложью является и то, что за нами пришел через неделю другой взвод французской дивизии. А разве это не выдумка, что Паннвица принимал какой-то полковник, который у криминального советника спросил, «не слышали ли они о гестаповской группе со странным названием – зондеркоманда "Красная капелла"? Паннвиц заерзал на стуле и попросил уточнить...» (с. 289). Повторяю, я совершенно обоснованно утверждаю, что не с полковником, а именно с капитаном Лемуаном все переговоры вел я. С Паннвицем никто не хотел даже встречаться, так как он был всего лишь из немецкого движения Сопротивления и, будучи второстепенным лицом, только помогал мне.

Сплошной ложью является утверждение Жиля Перро и в очень важном вопросе. Он уверенно говорит о том, что в Париж нас доставили только потому, что «генерал де Латтр решил переложить заботы по выяснению этого дела на военное министерство».

Оказывается, военное министерство в Париже связалось с советским представительством и мы были переданы в это представительство. Из этого утверждения Жиля Перро следует, что изложенные мною факты о созданной мною легенде о майоре Соколове, высказанной в моих воспоминаниях, а также сам факт, что капитан Лемуан просил у меня найти способ подтвердить мои высказывания, что мною было сделано с помощью Стлуки путем направления подробной шифровки в «Центр» и полученного положительного ответа не только в мой адрес, но и в адрес военного министерства в Париже, являются вымыслом с моей стороны. Нет, вымыслом являются не мои утверждения, а выдумки Жиля Перро. Правдивость моих высказываний легко доказуема архивными материалами, в том числе и привезенным мною докладом на имя Директора.

ГЛАВА XXVIII. Париж – усиленная подготовка к возвращению на Родину.

Покинув Блуденц, машина, которой умело управлял капитан Лемуан, медленно набирая скорость, покинула территорию Австрии, освобожденной французской армией под командованием Жана Мари де Латтр де Тассиньи. Мы вновь на ставшей нам хорошо известной территории Германии, еще недавно принадлежавшей гитлеровскому Третьему рейху. Нас поражает спокойствие на дорогах, в пересекаемых нами городах и поселках и то, что многие жилые дома не только повреждены, но и полностью разрушены... И на этот раз меня удивляет то, что большинство промышленных предприятий почти не повреждено. Почти все время молчим. Иногда я вступаю в разговор с капитаном Лемуаном, но эта часть разговоров носит исключительно частный, личный характер.

Лемуан интересовался, тяжело ли мне приходилось действовать, выполнять задание командования по оказанию помощи тем военнопленным нашей армии, которые пытались бежать из лагерей. Мне пришлось вновь создать легенду, что мне помогали в этой тяжелой работе немцы антигитлеровского движения Сопротивления. Ведь надо было не только помогать бежавшим скрываться, но надо было их снабжать паспортами и другими, соответствующими установленному в Германии порядку документами, а иногда хоть и незначительными денежными средствами, а кроме немецких антигитлеровских источников у меня не было возможности добыть и деньги тоже. Что касается меня, подчеркивал я, то, как задержавшие меня представители французской армии могли убедиться, у меня и моих помощников были надежные паспорта и другие документы.

Внезапно я заметил, что Кемпа усиленно успокаивает Хейнца Паннвица, чем-то очень расстроенного. Мне даже показалось, что он тихо плакал. Я не стал вмешиваться и сделал вид, что не заметил происходящего. Не выдержал сам Паннвиц. Совершенно откровенно, не стесняясь, он высказал, что его так сильно волновало:

– Мы с вами едем по Германии, территория которой только что завоевана англо-американцами и французами. Все спокойно. Еще недавно Гитлер призывал к созданию народного ополчения, партизанских отрядов для сопротивления вражеским силам... Вы помните это, Виктор. А вот мы с вами без охраны, без оружия передвигаемся по Германии и не встречаем никакого сопротивления... Вспомните, после многих лет оккупации Бельгии, Нидерландов, Франции так спокойно передвигаться в дни боев, даже только закончившихся, не могли бы. Подумайте о Советском Союзе. Там мы без охраны, вплоть до броневиков, не могли бы спокойно ехать, там действовали настоящие партизаны, там весь, почти весь народ оказывал нам сопротивление. Посмотрите направо и налево, вперед, вы видите немцев, а они стоят совершенно спокойно... Вот в кого мы столько верили, и даже за кого, за чью политику мы сражались. Поверьте, даже мне тяжело смотреть на все это. Нет, не подумайте, что я хотел бы увидеть сопротивление с чьей либо стороны. Вы знаете мое отношение ко всему, что было в Германии. Тяжело потому, что мне, да и большинству казалось, что весь народ объединился вокруг Гитлера. Вы знаете, что я уже давно изменил свои взгляды, и сейчас мне хотелось бы только одного – чтобы мой народ, народ, к которому я принадлежу, быстрее бы оправился от всего пережитого и стал бы действительно счастливым!