Карл Маркс. Любовь и Капитал. Биография личной жизни - Мэри Габриэл

Узнав об этих планах, власти разместили 2500 полицейских на подступах к площади, а на самой площади — еще 1500 полицейских и 400 солдат. Пройдя мимо первой линии оцепления, безоружные демонстранты оказались бы зажаты между вооруженными людьми {31}.

Тусси и Эвелинг шли к площади в разных колоннах. Как только замысел полиции стал ясен, Эвелинг и его приятели попросту сбежали (или, как говорил Энгельс, «с самого начала планировали оба варианта» {32}), а колонна, в которой шла Тусси, строй не нарушила и двинулась в сторону полицейского оцепления. Тусси оказалась в самом центре столкновения; ей порвали пальто и шляпу, ударили полицейской дубинкой по руке и голове. Тусси говорила, что ее забили бы до смерти, если бы какой-то незнакомец с окровавленным лицом не помог ей подняться с земли.

Опыт Тусси можно было считать относительно удачным {33}. Один из очевидцев событий рассказывал: «Я видел, как полицейские — не по своей воле, а по приказам, которые торопливо выкрикивало начальство, — избивали женщин и детей… Когда я вырвался из толпы, какая-то несчастная женщина при мне спросила полицейского инспектора или сержанта, не видел ли он ее ребенка. В ответ он назвал ее проклятой шлюхой и сбил с ног сильным ударом» {34}. Дочь Уильяма Морриса, Мэй, вспоминала, как на крышах окрестных домов и гостиниц хорошо одетые люди аплодировали действиям полиции {35}.

В конце концов истерзанная Тусси, которая была арестована и отпущена, добралась до дома Энгельса {36}. Тысячи людей оказались в таком же или худшем состоянии: 60 человек было госпитализировано с ранениями и травмами, хотя, как ни странно, никто не погиб. Возмущенные и обозленные люди вышли на другую демонстрацию в следующее воскресенье; во время этой акции один человек был убит. Жертва — клерк по имени Альфред Линнелл, по всей видимости, даже не был участником демонстрации {37}. На его похороны 18 декабря собрались 120 тысяч человек.

Тусси, испробовавшая на себе тяжесть полицейской дубинки, стала стопроцентной радикалисткой. Всего год назад, в Америке, она уверенно призывала к всеобщему образованию и созданию организаций — теперь она звала на решительные действия против полиции. В ноябре, в Чикаго, четверо бомбистов, взорвавших Хеймаркет, были казнены, несмотря на свидетельства, что за взрывом стоял агент-провокатор — теперь пришло время жестокости Лондона. По словам репортера, слышавшего выступление Тусси, она заявила: «Вы должны объявить полиции социальную войну. Если вы видите, что полицейский зашел в магазин — не ходите больше в этот магазин… не ходите туда, куда хоть раз заходили полицейские».

Она призвала к акции гражданского неповиновения в день Рождества, чтобы заставить полицию работать в праздник, объясняя это своим желанием испортить рождественские обеды «жирным тварям» и «подлым убийцам» {38}.

За участие в событиях Кровавого воскресенья Тусси и Эвелинг заработали «открытый ордер» — это означало, что полиция может арестовать их в любой момент и по любой причине {39}. Тусси рассказывала об этом с гордостью. Ее готовность к борьбе выросла во много раз — в отличие от Эвелинга. В ноябре его «вторая сущность» — под именем Алека Нельсона — ожидала премьеру его второй пьесы, «У моря». Это была история молодой женщины, ее внутренней борьбы между долгом, привязывавшим ее к старому и нелюбимому мужу — и любовью к молодому матросу {40}. Тусси играла главную женскую роль, Эвелинг — мужскую.

Энгельс, как всегда, был весел и посмотрел представление в день своего рождения, отметив, что Тусси и Эвелинг играли прекрасно, и пьеса наверняка будет иметь успех. Критики же неожиданно обрушились на Тусси, одновременно восхваляя Эвелинга. Критика игры Тусси была настолько ядовита, что она заподозрила, не таилось ли в ней что-то личное — и если да, то почему {41}. Неуспех сломил ее — Тусси больше никогда не будет выступать на сцене.

Эвелинг же чувствовал себя триумфатором. В декабре он уехал из Лондона с гастролями своей пьесы, оставив Тусси встречать новый, 1888 год в одиночестве {42}. В январе ее роль в пьесе «У моря» сыграла актриса Фрэнсис Айвор. На этот раз отзывы были самые благоприятные, а Алека Нельсона назвали «лондонским журналистом, который уже завоевал репутацию хорошего драматурга» {43}.

Энгельс воспринял изменения во взглядах Эвелинга, возможно, с облегчением. Хотя он никогда об этом не говорил подробно, теперь можно было утверждать, что у него появилось больше чувства ответственности, чем в то время, когда Энгельс только готовил его в качестве игрока на политической сцене (одному приятелю Энгельс писал, что Эвелинг склонен «отрицать факты, если они не совпадают с его собственными желаниями, что простительно только в подростковом возрасте» {44}). Энгельс и Тусси много говорили о бойкотировании со стороны английских социалистов {45}, и существует достаточно обширная переписка между их товарищами, из которой ясно, например, что Эвелинга считали причиной разногласий внутри движения: так Сидней Уэбб, лидер социалистического фабианского общества говорил, что его группа не согласна не с идеями Маркса, а с тем, кто эти идеи проповедует. «Когда мы говорим, что отказываемся от марксизма, мы отказываемся от Эвелинга» {46}.

Тусси и Энгельс заявили, что их не особенно заботит разрыв с английскими социалистами, хотя Тусси и сожалела, что за это время потеряла некоторых из своих друзей. Она писала Джорджу Бернарду Шоу, примкнувшему к Уэббу и Эллису в фабианском обществе, чтобы спросить, с кем он: «Вы не приходите повидать нас, и временами я боюсь, не бойкотируете ли нас и вы» {47}. (У Шоу предыдущей весной был конфликт с Эвелингом, но Тусси либо не знала о нем, либо делала вид, что забыла.)

В любом случае серьезная работа Эвелинга в театре окончательно отлучила его от партийных дел. В июне его «Алую букву» стали давать по утрам. Отзывы критиков были смешанными, однако к концу месяца, после 5 спектаклей Энгельс поторопился и заявил с присущим ему энтузиазмом: «Как говорят янки, «он сбил масло» {48}. В июле Тусси и Эвелинг решили вернуться в Америку, чтобы попробовать продвинуть там его театральные работы. Энгельс писал Лауре, что Эвелинг должен «присматривать за мизансценами в трех своих пьесах, которые одновременно пойдут в Нью-Йорке, Чикаго и бог знает, где еще» {49}.

Такое путешествие должно было обойтись куда дороже того, что Тусси и Эвелинг могли себе позволить, и на этот раз у них не было спонсоров в лице социалистической партии; Энгельс с удовольствием дал денег на поездку. Тусси не хотелось принимать от него деньги, но в данном случае она, кажется, отступила от своих правил. Эвелинг по обыкновению убедил ее, что эта поездка должна иметь решающее значение для его карьеры — и станет хорошей инвестицией для Энгельса. Взволнованный Энгельс решил сопровождать пару в Америку вместе со своим старым другом, химиком Карлом Шорлеммером (одним из основоположников органической химии, которого в семье Маркса звали «Джоллимейер» {50}).