Фаворит - Валентин Пикуль

Скоро жить стало невмоготу. Кормились близнецы копеечными сайками с лотков уличных торговцев. Дорого далось им взятие «Измаила»! Выручил их флотский бригадир Слизов, приехавший на побывку из Фридрихсгама; заметив мичманское убожество, он кормить их не стал, зато пожалел — от чистого сердца:

— Эх, беднота наша флотская! Сам бывал в таких случаях, ребятушки… Неужто вы каждый день хотите обедать?

— Хотим, — жалобно отвечали близнецы.

— Тогда научу я вас, как за счет царицы кормиться…

Слизов открыл им секрет. Оказывается, балтийские офицеры давно кормятся с царской кухни, что расположена в подвалах Зимнего дворца. Слуги и повара дворцовые воруют безжалостно, от свиты тоже много чего остается вкусного, потому офицеры флотские там обедают чуть ли не каждый день.

— Только меня не выдавайте! — сказал Слизов. — Берут за обед гривенник, но всего там горой. И вина царские текут по усам, виноград да дыни, иной день и ананасы бывают…

Когда близнецы Курносовы спустились в подвал кухонь дворцовых, там столы были уже накрыты, за ними в ряд сиживали господа офицеры, иные уже в чинах, но бедность флотская всему миру известна… Петр шепнул Павлу:

— Гляди, и вино и фрукты — ого! Теперь заживем…

Но в самый разгар дешевого пиршества, громко шелестя одеждами, в подвал кухонный спустилась императрица. Все едоки мигом вскочили из-за стола, начали кланяться.

— Так вот куда мои денежки вылетают! — сказала Екатерина. — По мундирам вижу, кто вы такие: щит и надежда столицы моей, флот славный Балтийский… Что ж, — усмехнулась императрица, — на флоте всегда было много науки, зато денег мало платят. Я не сержусь. Виноваты не вы, а воры мои дворцовые… Прошу вас всех, господа, продолжать кушать.

Очень плотная, с высоким бюстом, величавая в жестах, она старалась не раскрывать рот широко, чтобы офицеры не заметили отсутствия передних зубов.

— Вы какой фамилии? — спросила она близнецов.

— Курносовы. Дворяне херсонские.

— О! Не ваш ли батюшка флота сюрвайер?

— Так точно, ваше величество. Он и поныне в Николаеве у строительства фрегатов состоит на верфях тамошних.

— А ваша мать из какого роду вышла?

— Из турчанок. Была женой янычарской. Ее наш папенька в Кафе за пять рублей выторговал.

Это заинтересовало императрицу:

— Турецкий говор ведом ли вам?

— Понаслышке. От матушки научились.

— Так вам, молодые люди, прямой резон остаться сейчас на флоте Балтийском — на галерах послужите мне…

Курносовы получили назначение: провести до Выборга колонну пленных турок, взятых еще при Очакове, для служения их на гребной флотилии принца Нассау-Зигена. Турки были удивлены, когда мичманы сказали им, что у них маменька из турчанок. Хотя конвоя и не было, до самого Выборга ни один турок не убежал.

Они вышли из столицы пешком как раз в день коронации императрицы — 22 сентября, когда Екатерина объявила при дворе — в присутствии всего дипломатического корпуса:

— Шестьдесят лет мною прожито, но у меня наберется сил царствовать еще двадцать лет! Уж я постараюсь конечно же, чтобы никакая Европа не посмела задеть престиж России, ставший за эти годы моим личным престижем!

6. ПОД МУЗЫКУ

В ставку Потемкина атаман Платов с казачьим конвоем доставил плененный при Рымнике янычарский оркестр — со всеми инструментами, сваленными на телегу. Но даже сейчас, опутанные веревками, янычары еще рыпались, рассыпая плевки в сторону неверных. Молодой Матвей Платов, белозубый ухарь и пьяница, сказал Потемкину, что башибузуков в Россию везти боязно: они же по дороге весь конвой передушат.

Потемкин велел ему пленных развязать:

— И пусть разберут с телеги погремушки свои…

Он взял медные тарелки, сдвинул их с удовольствием выслушав звон, завершенный таинственным «шипением».

— Ага! — сказал Потемкин. — Не эти ли турецкие тарелки и употребил Глюк в опере своей «Ифигения в Тавриде»?

Янычар развязали. Один из них рассмеялся.

— Ты разве понял меня? — спросил его Потемкин.

— У меня бабушка была… калужская.

— Это твои тарелки?

— Мои. Вот как надо! — И он воспроизвел гром, в конце которого загадочно остывало ядовитое «шипение» меди.

Потемкин пригляделся к лицам янычар. Лица вполне европейские, иные как у русских парней. Янычарский корпус турки формировали из детей христиан. Похитив мальчиков у матерей, турки обращали их в свою веру, а фанатичное воспитание превращало их в озверелых головорезов. Нехотя они разобрали инструменты с телеги. Над головами янычар качался шест с перекладиной, на шесте висели, позванивая, колокольчики.

— Ну, играйте! Хотя бы свой знаменитый «Марш янычар»…

Разом сомкнулись тарелки, заячьи лапки выбили первую тревогу из барабанов. Полуголый старик лупил в литавры с такой яростью, словно убивал кого-то насмерть. Звякали треугольники, подвывали тромбоны, звенели триакгели и колокольчики. В это варварское созвучие деликатно (почти нежно) вплетались голоса гобоев, торжественно мычали рога, а возгласы труб-нефиров рассекали музыку, как мечи. Янычары увлеклись сами, играя самозабвенно, словно за их оркестром опять двигались в атаку боевые байраки…

«Марш янычар» [39] закончился. Платов спросил:

— Ну дык што? Опять мне вязать эту сволочь?

Потемкин взял «нефир» и выдул из него хриплое звучание.

— Не надо. Лучше мы их покормим, дадим выспаться. А утречком вместе с инструментами поедут они в Петербург, и пусть наши гудошники еще поучатся, как надо играть, чтобы кровь стыла в жилах от ужаса, чтобы от музыки шалел человек, не страшась ни смерти, ни черта лысого, ни ведьмы стриженой…

Столичные аристократки, падкие до низменных удовольствий, слетались в ставку Потемкина, как мухи на патоку. Образовался гарем из женщин, мужья которых, будучи в чинах генеральских, состояли в подчинении светлейшего. Среди рогоносцев один только князь Василий Голицын посмел вступиться за свою жену. Это дорого ему обошлось: Потемкин запустил в князя шахматной доской:

— Я ее не принуждаю — она сама тому рада!

Была поздняя осень. Усталые лошади едва вытаскивали разломанный шарабан из грязи молдавских дорог. Кое-где еще догнивали разбухшие тела убитых и скотины. Каркало воронье. Потемкин грыз чеснок, а доктор Массо сказал ему:

— Подумайте о своей печени, раздувшейся от угождения вашей светлости. Вчера вы осилили кадушку соленых огурцов, утром почтили светлейшим вниманием жареного гуся, сопроводив его в дальнюю дорогу кастрюлькою шоколада. Сейчас чеснок, а в ближайшей деревне вас ожидает ветчина с ведром винограда… Какой организм выдержит все это?

— Плевать, — хмуро отозвался Потемкин и послал казака, чтобы нарвал для него с поля гороху. — Мой желудок подобен самой великой России, которая способна переварить все, как переварила она и татар, и шведов…

После побед Суворова воевать стало легче. Матвей Платов с казаками взял Аккерман (Белгород на Днестре), молдаване радостно встретили русских в Кишиневе, австрийцы вступили в Белград, но тут Вена выклянчила у турок перемирие, очень невыгодное для русских… Потемкина сейчас беспокоило поведение Берлина: при войне на два фронта опасно заиметь третий — с Пруссией.

— Где-либо, — рассуждал он, — то ли здесь, то ли на Балтике, но одну лапу из грязи надо скорее вытаскивать…

Эски-Гасан, сидючи в Измаиле, тоже подумывал о мире. Он слал курьеров к Потемкину, выведывая в письмах его настроение. Потемкин с учтивостью дипломата отвечал «крокодилу», что Россия не ради удовольствия войну начала и согласна к миру прочному, но с земель освоенных назад не сдвинется…

Он приехал в Бендеры, выбрался из шарабана. К нему, выдирая ботфорты из слякоти, поспешал племянник Самойлов.

— Ну, что у вас тут, Санька?

— Деремся по малости. Вылазки отразили. В атаке взяли сераскира, который открыто сказывал мне, что жители Бендер склонны сдаться, да паши побаиваются.

— А лишней крови не надобно, — напомнил Потемкин.

Он представил гарнизону Бендер все ужасы сопротивления, заслал в крепость жителей Аккермана, которые поведали осажденным о добром отношении русских, — и паша бендерский сам выехал к Потемкину на белом коне:

— Можете войти в Бендеры, и я надеюсь на ваше благородство. Но в Серале султана меня ждет шелковая петля.

— Не волнуйтесь, — утешил его Потемкин, — я напишу Эски-Гасану, что вы отчаянно и храбро сопротивлялись…

О бескровном взятии Бендер он сообщил Екатерине, как всегда, забыл письмо датировать. (Часов тоже при себе не носил: «Зачем, если часы имеются у моих адъютантов!») Бендеры казались страшным захолустьем. Но если здесь после Полтавы резиденствовал шведский король Карл XII, почему бы не пожить тут и Потемкину? Ставка его перебралась под Бендеры.