Фаворит - Валентин Пикуль
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Что деньги? Вздор, а люди — все!
— И я такого же мнения, — отвечал Ушаков, — паче того, сколь человечество существует, а умнее денег для расплаты за труды еще не придумало. Но возымел я желание денежными призами поощрять канониров пушечных за каждое меткое попадание. Пусть азарт явится и соревнование похвальное. А матросу, сами ведаете, каждая копеечка в кошельке дорога. Ежели, ваша светлость, деньги вздор, а люди — все, так вот и давайте мне денег!
— Еще чего? — хмуро спросил Потемкин.
— Якоря нужны тяжелее. Канаты крепче.
Незаметно вошел Попов, и Потемкин велел ему:
— Федору Федоровичу давать все, что просит…
Ушаков был предупрежден: турки снова рассчитывают взять Крым десантами, уничтожить Севастополь и весь флот Черноморский. Светлейший с адмиралом пришли к убеждению, что прежде надо бы штурмовать Анапу, как ближайшую базу турок на Кавказе, и разгромить Синоп, откуда турецкие «султаны» плывут к Севастополю. Напутствие Потемкина было таково: «Требовать вам от всякого, чтоб дрались мужественно, или, лучше скажу, — по-черноморски. Я молю создателя и поручаю вас ходатайству господа нашего».
7. КОЛЛИЗИИ ВРЕМЕНИ
К 1790 году незаметно для многих сложился круг людей, которым в XIX веке предстояло стать придворной элитою (Ливены, Бенкендорфы, Адлерберги), но эти пришлые господа крутились пока что вокруг «малого» двора в Павловске или в Гатчине, мало кому известные, а будущий граф Аракчеев в чине подпоручика артиллерии натаскивал в арифметике сыновей Николая Ивановича Салтыкова… Павел, мучимый давним недовольством, утешался мыслями о своем превосходстве над матерью, которой однажды и сознался:
— Я внутренне чувствую, что все меня любят.
— Хуже быть того не может, — отвечала мать. — Очень опасное заблуждение думать, что ты всеми любим. Готовься, сын мой, выносить и всеобщую ненависть…
Невестка заказала для печей в Павловске заслонки железные, но с мастером за работу не расплатилась. В ответ на упреки в крохоборстве оправдывалась:
— Но я же великая княгиня, да и дорого ли стоят эти заслонки? А сделав их для меня даром, мастер невольно выказал тем самым преданность моему высочеству.
— Заслонки — тьфу? — согласилась Екатерина. — Но революции с того и начинаются, что с человеком плохо расплачиваются…
Граф Сегюр был отозван на родину, из Парижа приехал новый посол Эдмонд Женэ, которого императрица всячески третировала, как представителя новой Франции — революционной. Павел тоже избегал Женэ, а матери он сказал:
— О чем там спорят в Париже? Будь моя воля или имей я власть вашу, я бы их всех усмирил пушками.
— Вы, — ответила Екатерина, — плохо кончите, осмеливаясь думать, что с идеями можно бороться пушками…
Дела становились день ото дня хуже! Россия скатывалась в кошмар политической изоляции, и уже потому так дорог был для нее союз с Австрией. Екатерина в раздражении писала Потемкину: «Каковы цесарцы бы ни были и какова ни есть от них тягость, но оная будет несравненно менее всегда, нежели прусская, которая совокуплена со всем тем, что в свете может быть только поносного…» Берлинский посол Келлер вел себя при дворе нагло, общаясь более с цесаревичем Павлом, нежели с Безбородко; Екатерина в гневе говорила своему «визирю»:
— Иосиф-то умирает, всеми ненавидим, и не оттого ли занемог, что болтал много, пустяками народ беспокоя. Однако нам без Вены хуже будет. Смотри, сколько врагов у России: Турция, Швеция, Англия, Пруссия, Франция… А где сейчас армия Пруссии? — вдруг спросила Екатерина.
— Она квартирует уже в Силезии.
— Тогда ясно: в Берлине ждут смерти Иосифа…
Иосиф II скончался. На престол заступил его брат Леопольд I, бывший тосканский герцог. Берлин потребовал от него немедленного мира с Селимом и чтобы Австрия вернула полякам Голицию. За эту вот «милость» Польша подарит Пруссии Торн и Данциг.
— Кто автор этого дурачества?
— Очевидно, Герцберг, — отвечал Безбородко.
— А я-то думала, что маркиз Луккезини…
В апреле гром грянул: Пруссия заключила союз с Польшею, и Фридрих-Вильгельм немедля потребовал от поляков уступки Торна и Данцига. Через варшавских шпионов Петербург сумел перехватить прусских курьеров; вот что писал Луккезини своему пьяному королю: «Польша теперь в безусловном распоряжении вашего величества. Можете ею пользоваться, как удобным театром для войны с Россией или Австрией или же как оплотом для сохранения Силезии». Екатерина была подавлена:
— Александр Андреич, никак мы сели в лужу?
— Надо скорее отправлять Булгакова в Варшаву…
В беседе с Александром Воронцовым, братом Дашковой, Безбородко жаловался на все растущее всесилие фаворита Зубова:
— Вот уж не думал, что подобный Зубову мизерабль столь укрепится близ государыни. По опыту знаю, что всяк куртизан желает в дела иностранные клювик просунуть. Но еще ни один из них не болтал столько глупостей, как этот дурачок…
Зубова грызла зависть к авторитету Потемкина; он решил превзойти его, создавая «проекты», которые именовал «приятными умоначертаниями». Зубов призывал императрицу включить (!) в состав Российского государства Берлин и Вену, на карте рисовал новые страны «Австразию» и «Нейстрию». Мало того! Он предлагал Екатерине ехать в Севастополь — там они сядут на корабли и со шпагами в руках поплывут в Босфор, где и продиктуют султану условия мира…
Воронцов подозревал Зубова в хамелеонстве.
— Уверен, — говорил он, — если бы государыня похвалила якобинцев, Зубов таскал бы в своих зубах «Декларацию прав человека», яко верный Трезор носит туфлю хозяйскую…
Все учитывал Потемкин в настроениях императрицы. Не учел только того, что Екатерина позовет первого попавшегося… Великолепный князь Тавриды пребывал еще в зените своего величия, черви только начинали копошиться в корнях его могучего дуба.
Императрица, поначалу делившая ложе с тремя братьями Зубовыми, кажется, склонялась более к Валериану. Между братьями вспыхнула вражда, и Платон Зубов, самый хищный и коварный, добился того, чтобы Валериан уехал на войну. Потемкин принял красавца в Яссах, прочел наказ императрицы, просившей предоставить Валериану Зубову случай отличиться. Потемкин сказал, что воля государыни для него священна — и послал Зубова под огонь турок, на явную погибель, но Валериан остался цел. Так же светлейший поступил и с Николаем Зубовым, тоже искавшим на войне отличия. Вернувшись в столицу, братья жаловались, что Потемкин хотел убить их. Екатерине они внушали: фельдмаршал постоянно увеличивает армию, полки его сделались двухкомплектны. У него якобы собран уже колоссальный резерв из солдат, которые его обожают, временно он разместил их по деревням. Молдаване с валахами, болгары с греками преданы лично Потемкину — и это опасно! Николай Салтыков, мастер придворных интриг, нашептывал Платону Зубову:
— О гетманстве не забывай, о гетманстве напомни…
Платон Зубов нашептывал императрице:
— Не пойму, зачем Потемкину гетманство дали? У него там ватага собралась атаманов запорожских, и стоит им только свистнуть, как новая гайдаматчина возникнет, а затем и новый Емельяка явится… Эдак-то все умные люди говорят!
Постоянно твердя о своей пламенной любви, Платон Зубов приучил Екатерину верить в искренность его страсти, и теперь для нее не было дороже этого молодца с красивыми глазами, который охотно дурачился с ее внуками, а между молодыми людьми скакала, визжа, облезлая старая обезьяна — любимица фаворита. Этой обезьяны побаивались все придворные: она прыгала по их головам, раздирая лица и парики, но все терпели, делая вид, будто очень рады этой забаве. Зубов в истоме возлежал на диванах, поигрывая на флейте; он принимал просителей за туалетом, и, не умея подражать Потемкину в его деяниях, он подражал ему тем, что принимал просителей в исподнем. Фаворит часами просиживал перед зеркалом, любуясь собою, а в туалетной, затаив дыхание, сгущалась толпа придворных, и если кто встречал в отражении зеркал надменный взор фаворита, то бывал счастлив, рассказывая об этом, как о большой жизненной удаче. К сожалению, в этой толпе появился и Гаврила Державин; извинить его нельзя, но понять можно: Потемкин был далек, а громадная усадьба Зубовых на Фонтанке примыкала к дому поэта…
Заметив фаворита грустным, Екатерина спрашивала:
— Отчего печален, дитя мое?
— Сестрица родила, а… что подарить ей?
Екатерина дарила. По-царски! Из сумм казенных.
Зубов прыгал перед нею на одной ноге, резвясь.
— А с чего ты весел сей день?
— У тетушки племянник в корнеты вышел…
Ослепленная Екатерина уже не понимала, что ее превратили в дойную корову. Вокруг престола кормилось громадное, ненасытное семейство Зубовых, их дальних и ближних сородичей. Александр Николаевич Зубов, отец фаворита, приехал в Петербург — обогащаться! Салтыков устроил его прокурором в Сенате — есть ли что слаще? Злобный корыстолюбец, прокурор торговал протекцией своего всемогущего сына. За взятки он оптом скупал в Сенате тяжебные дела, тяжебщикам говорил — без стыда:
