Письма. Часть 1 - Марина Цветаева

Пра и Макс Вас очень ждут. А если Вы не уживетесь здесь — дорога моя.

Здесь трудно, но возможно. Но сегодня второй день нет газет, и я чувствую, что не выживу здесь без детей, в вечном беспокойстве. Любу соблазняйте морем, хлебом, теплом, спокойствием.

Да! Необходимо взять в вагон чайник, кружку и детский предмет, а то пропадете! Не забудьте губку, клизму, частый гребень.

Если ехать невозможно — что делать! Если есть малейшая возможность — поезжайте. А то мы расстаемся с детьми — Бог весть насколько!

М. б. дороги уже встали, м. б. письмо мое напрасно — что делать! Я сделала всё, что могла, я так просила тогда С<ережу> взять Алю.

Чтобы уменьшить тюк, пусть Люба наденет поверх своего платья мое коричневое летнее пальто (висит в гардеробе, длинное, масса пуговиц), а сверху своего пальто — еще мое зеленое с тремя пелеринками. Если можно, возьмите и Алино осеннее, с серебр<яными> пуговицами, и летнее желтенькое. Здесь ничего нельзя купить. Берегитесь дорогой воров!!!

Ну, поручаю всё это на Божью волю! Если ехать страшно — не поезжайте, если трудно — всё-таки поезжайте. Здесь проживем.

Если выехать не удастся — устройте это с моими банковск<ими> бумагами и драгоценностями и передайте Никодиму или Тане. Особенно — бумаги. Если не поедете, сдайте детскую!

Целуйте детей. У нас всё хорошо. Погода теплая, гуляем без пальто, но по ночам холодно. Пра и Макс очень зовут Вас.

МЭ

P. S. Ключи я Вам дала, они с Вашими ключами у Жуковских. 3 связки.

Ради Бога! Пусть не сломают мою синюю люстру!

Ключ от моей комнаты передайте в надежные руки (Лиле? Никодиму? Мише?)

Коричневую куртку, я думаю, Вы можете надеть на себя?

Мы ехали совсем не страшно. Велите носильщику занять хоть одно верх<нее> место.

Попросите Таню помочь с укладкой, она непременно поможет, и очень. Возьмите у нее С<ереж>ин коричневый портсигар на ремне, наденьте его на дорогу. Пусть Таня — если хочет — возьмет к себе грамм<офон> и пластинки. Пусть проводит Вас на вок<зал>.

<На полях:>

Ответьте тел<еграммой> на имя Макса.

NB! Несш<итые> материи (4) везите непременно, лучше уж скатертей не надо. Белой — арш<ин> 15, другие — отрезы: голубая, красная, крэм.

Дайте Никодиму на хранение (если он твердо ост<ается> в М<оскве>) мал<енький> сундучок с фотогр<афическими> принадлеж<ностями>. Он у меня в комнате, зеленый.

Пусть Таня уговаривает Любу, если та заартачится. Она молодец, — сумеет! И пусть вообще Вам помогает, скажите, что я очень прошу ее. Она с удовольст<вием> всё сделает!

Непременно!

Сдайте, на всякий случай, в багаж одно корыто, похуже. Берите с собой побольше денег, часть зашейте на Любу. Спишите № или №№ ломбард<ных> квит<анций>.

Ох! — мэ

1-го февраля 1940 г.

Милая Вера!

Очень большая просьба. Мне предлагают издать книгу избранных стихов. Предложение вполне серьезное, человек с весом. Но — дело срочное, потому что срок договоров на 1940 г. — ограниченный. Хочу составить одну книгу из двух — Ремесла и После России. Последняя у меня на днях будет, но Ремесла нет ни у кого. — Ремесло, Берлин, Издательство Геликон, 1922 г.

Эта книга есть в Ленинской библиотеке, ее нужно было бы получить на руки, чтобы я могла ее переписать, то есть ту часть ее, которая мне понадобится.[271] А может быть у кого-нибудь из Ваших знакомых — есть?

Главное — что меня очень торопят.

Целую Вас, привет Коту.[272]

МЦ.

Ремесло в Ленинской библиотеке — есть наверное, мне все говорят.

— Нынче (1-ое февраля) Муру 15 лет.

ЭФРОН Е. Я. и В. Я.

Москва, 17-го авг<уста> 1913 г.

<В Коктебель>

Милые Лиля и Вера,

Пишу Вам в детской, перед отходом в банк. Ночевала я в Трехпрудном, где сейчас Ася, Борис и Андрюша.[273] Андрюша очень вырос, с длинными золотистыми волосами и очень темными серо-зелеными глазами. Ася с ним и Б<орисом> на зиму едет в Феодосию.

Сегодня же дам обьявление о доме.[274] Комната у нас сдана за 20 р. Дворник очень милый и расторопный, с пламенной мечтой о хозяине. Сейчас я говорила по тел<ефону> с Салтыковым. Он трогательно беспокоится о Сереже. Пока всего лучшего, спешу.

Привет всем. К<а>к Аля? Не позволяйте Груше[275] уходить с ней далеко и вообще без вашего ведома.

Скоро напишу еще.

МЭ

19-го авг<уста> 1913 г., понед<ельник>

<В Коктебель>

Коктебель, т. е. Лосиный Остров.

Милые Лиля и Вера,

Сейчас я у Аси на новой даче до завтра. Завтра — первое объявление о доме. В Москве — хорошо, свежо, в доме всё исправно, дворник очень милый, кур всех зарезали, 2 собаки сбежали. Какие-то 2 господина заходили до моего приезда к дворнику. Один хотел снять дом, другой — купить. Ася пока здесь, через месяц едет в Феодосию с Борисом и Андрюшей на всю зиму. Андрюша — очень хорошенький, с золотистыми длинными волосами и очень темными — серо-зелеными глазами. Глаза и губы — Асины. Скажите Груше, что мы его сняли в фотографии в ее костюмчике. Пишите об Але. Лиля, пож<алуйста>, отодвиньте Алину кроватку от стены т<a>к, чтобы она не могла достать до подоконника, где всегда валяются иголки и разная дрянь. Купается ли она через день по 10-ти мин.? Лучше смотреть по часам. К<а>к ее зубы? Скажите Груше, что у меня есть материя ей на платье. Пока всего лучшего, из Москвы напишу всем. Пока всем привет.

Не позволяйте Груше водить Алю без шляпы. Пожалуйста!

Целую. Пишите мэ

Андрюша — совсем большой и очень милый. Совсем другой, чем Аля.

Феодосия, 28-го февраля 1914 г. — пятница.

Милые Лиля и Вера,

Вчера получили окружное свидетельство, может быть, оно зачтется Сереже, если кто-нибудь похлопочет. Но влиятельных лиц здесь очень мало и хлопочут они неохотно, — противно обращаться, тем более, что это все незнакомые.

С<ережа> занимается с 7-ми часов утра до 12-ти ночи, — что-то невероятное. Очень худ и слаб, выглядит отвратительно. Шансы выдержать — очень гадательны: директор, знавший папу и очень мило относящийся к С<ереже>, и инспектор — по всем отзывам грубый и властный — в контрах. Кроме того, учителя, выбранные С<ережей>, никакого отношения к гимназии не имеют. Все это не предвещает ничего хорошего, и во всем этом виноват П<етр> Н<иколаевич>,[276] наобещавший бог весть каких связей и удач.

У нас весенние бури. Ветер сшибает с ног и чуть ли не срывает крышу. Последние дни мы по утрам гуляем с Максом — Ася и я. Макс очень мил, приветлив и весел, без конца рассказывает разные истории, держа нас по 11/2 часа у входных дверей. — „А вот я еще вспомнил“…

— Але скоро 11/2 года. Посылаю Пра ее карточку. Она говорит около 70-ти слов, почти все верно — и понимает почти все повелительные наклонения. Недавно водила ее к доктору. Сердце и легкие отличные, но есть малокровие. Доктор прописал железо.

Пока до свидания! Всего лучшего, пишите.

МЭ.

ФЕЛЬДШТЕЙНУ М. С

<В Москву>

Yalta, le 20 septembre 1913, samedi

Cher ami,

Voici que l’idée me vient — irrésistible et jolie — de Vous écrire en français. Nous en sommes à une nouvelle époque de nos relations — époque tranquille et charmante, où deux âmes se séparent sans tristesse et se revoient avec plaisir.

— Il aurait fallu commencer par cela! —

J’ai une offre à Vous faire, — offre que Vous êtes libre de repousser et dont moi la première ne ferai peut-être aucun usage, — sans engagement aucun. Puisque Vous êtes un curieux d’âmes humaines et comme la mienne me semble faite exprès pour de tels amateurs — je Vous offre d’être mon confesseur, — confesseur charmant et charmé et complètement discret, comme s’il y avait des secrets d’Etat à faire.

— Commençons par dire que les beaux yeux et la maladie et le mauvais coeur de Pierre Efron m’ont fait rêver pendant deux jours et me font rêver encore — une fois par semaine, cinq minutes avant m’endormir.

La face amaigrie — point belle, ses yeux fatigués — très beaux (quoi qu’il n’aie pas seulement pris la peine de les bien ouvrir) auraient pu me faire vraiemant mal, si mon âme ne se cambrait tant contre toute souffrance, tout en allant à elle les bras ouverts.

— Que Vous dirai-je encore? —

Connaissez-Vous l’histoire d’un autre jeune homme, qui se révéilla un beau matin, front ceint de lauriers et de rayons? Ce jeune homme était Byron et cette histoire — on m’a dit qu’elle serait la mienne. Je l’ai cru et je n’y crois plus.

— Est-ce cela — la sagesse de l’âge?

Ce que je sais encore — c’est que je ne ferai rien ni pour ma gloire ni pour mon bonheur. Cela doit venir tout seul, comme le soleil.

— Agréez, Monsieur, l’assurance de ma profonde confiance, que Vous tromperez peut-être?