Ярлыки - Гарольд Карлтон

Почему мода так привлекала его? Взглянув на него, можно было подумать, что он — футболист, но никак не модельер. На минутку он прикрыл от солнца глаза. Так вот чем все заканчивается!

Три года тщательно изучались его оценки, снимались фотокопии с налоговых деклараций семьи и все это пересылалось в приемную комиссию. Он прошел многочисленные собеседования. И наконец его письменно известили, что в сентябре начнется учебный год.

В то утро он проснулся в своей крошечной студии в Ист-Виллидж и понял, что сегодня начинается новая жизнь. Она будем посвящена делу, которым до сегодняшнего дня он занимался тайно. Разве поняли бы товарищи по футбольной команде его желание моделировать женскую одежду? Он даже сам его не понимал. Он просто знал, что очень хотел именно этим заниматься. И когда в «Макмилланз» заявили, что он безусловно талантлив, он убедился, что был прав.

Дэвид жил в Нью-Йорке с июля, сначала остановившись в гостинице. Просматривая рекламные объявления в «Нью-Йорк таймс», он наткнулся на огромное число, напечатанное черной краской — шестьдесят пять долларов; эта сумма и составила его ежемесячную плату за жилье. Раньше он и не слышал об Ист-Виллидж. Только приехав туда, он понял, почему плата была такой низкой. Он вымыл свою длинную узкую комнату щеткой и мылом, потом побелил ее, и все же в ней было полно разных насекомых, прямо как в зоопарке, многих из них никогда не видел парень из Сиракьюса.

В Нью-Йорке он не знал никого, но летом там трудно остаться одному. Он отбросил на время работу и занялся формированием своего нового имиджа. В конце концов в Нью-Йорке он мог быть тем, кем хотел. Следовало принять важные решения.

Одеваться ли ему в цветастую ультрасовременную одежду, мода на которую шла из Лондона? Или ходить в том, что так удобно: джинсы и хлопчатобумажная рубашка в полоску? И казаться чересчур коренастым. Или позволить себе костюм в стиле хиппи — а такую одежду продавали в Виллидж.

Оставайся самим собой, решил он, наблюдая, как его новые товарищи входят в школу. Он оторвался от теплой стены, заставил себя пересечь дорогу и переступить порог школы.

Женщина с выцветшими светлыми волосами склонилась над журналом. Отпивая кофе из чашки, она указывала студентам, где их шкафчики, туалет, классы. Время от времени она выпрямлялась, и все, о чем она думала, можно было прочитать на ее лице: еще один груз собственных «Я», с которыми надо бороться. Опять надо тактично отсеивать лишенных всякого таланта. А иногда растить талант, который действительно способен по-новому взглянуть на одежду, создать новую моду.

Некоторые индивидуальности из класса набора 1967 года уже о себе заявили. Там были эксгибиционисты и позеры, девушки, потерявшие свои пропуска и закатывающие истерики; один или два совершенно утративших мужественность парня с длинными волосами и в ультрамодных одеждах; парочка элегантных девушек с Востока и некто в шляпе с вуалью и длиной черной юбке как будто для костюмированного бала. Майя посмотрела на девушку и, поняв, что это Маккензи Голдштайн, быстро отвернулась.

Неорганизованная толпа просачивалась мимо уставшего организатора. Майя назвала свое имя и была направлена в комнату «А-2». Скоро она затерялась в толпе студентов, которая буквально принесла ее к лестничной клетке и целому лабиринту комнат.

Высокий парень легко дотронулся до ее руки.

— Потерялась? — спросил он.

Она вспомнила, что видела его на улице, когда он рассматривал школу. Она улыбнулась, глядя в его озабоченное лицо.

— Я — Дэвид Уинтерс, — сказал он и протянул руку.

— Майя Стэнтон. — Они пожали друг другу руки. — Мне велели идти в комнату «А-2».

— Мне тоже. — Он повел ее по коридору, спросив: — Будешь учиться три года?

— Может быть, два. А ты?

— А я хочу пройти полный курс — три года… если хватит денег. Я буду получать стипендию, но ведь приходится платить за жилье и тратить деньги на питание.

— А родители помогают?

— Мама пытается. А отец умер. Он бы никогда не согласился на мою учебу. Он твердил: «Мой сын не будет каким-то чертовым модельером!»

— Большинство великих модельеров — мужчины, — сказала Майя.

Он открыл дверь комнаты «А-2», и Майя почувствовала гордость от того, что входит в класс вместе с ним. Учитель нашел в списке их фамилии, велел сесть на табуреты и рисовать, пристроив на коленях доски для рисования. Натурщицей была девушка в японском кимоно.

— Передайте качество шелка, складки кимоно, — велел учитель. Когда натурщица принимала позу, дверь студии открылась и вошла Маккензи Голдштайн. Ее шляпа с вуалью и длинная юбка выглядели смешно, но Маккензи носила свой наряд с некоторым изяществом. Все подняли глаза и стали ее рассматривать, кроме Майи, которая сосредоточенно рисовала. Найдя табурет, Маккензи приступила к работе.

Во время перерыва в половине двенадцатого Дэвид наклонился к Майе.

— Хочешь посмотреть столовую? — спросил он.

— Я подожду до ленча, но все равно спасибо.

Он ушел, а она просматривала восемь рисунков, которые уже успела сделать.

— Вот так сюрприз! — театрально воскликнула Маккензи и усмехнулась. Майя пристально посмотрела на нее. — Ты меня помнишь, да? Маккензи Голдштайн? О, Боже, ты должна помнить, из-за тебя у меня было много неприятностей.

Майя покачала головой.

— Из-за тебя у меня было еще больше неприятностей!

— Правда? — Маккензи поставила руки на бедра. — Это была твоя идея — позвонить мне, помнишь? — Майя почувствовала, что ее щеки пылают. — Послушай, если я могу по-дружески относиться к тебе, ты, по крайней мере, можешь по-дружески относиться ко мне? Мои друзья называют меня Мак. — Маккензи протянула ей руку. Майя осторожно взяла ее. — Отлично! — Маккензи широко улыбнулась и пожала руку. — А теперь, поскольку я твой друг, моя первая обязанность посоветовать тебе не влюбляться в мужиков. Это ведет только к жестоким разочарованиям.

Майя сдержала желание схватить Маккензи за горло.

— Послушай, занимайся своим делом! Он не мужик, и я в него не влюбилась. Я только познакомилась с ним.

Маккензи покачала головой и вынула угольные карандаши из своей сумочки.

— Боже, какая ты еще зеленая! — сказала она и начала их точить. Закончив это дело, она вытащила огромную старинную заколку для шляпы, а потом сняла свой головной убор. У нее было круглое лицо и почти восточные глаза, раскосые и озорные. Она короче подстригла волосы, и они торчали, словно коричневые шипы.

— Думаю, эта шляпа была ошибкой, — сказала она и искоса посмотрела на Майю. — Но я, по крайней мере, не выглядела, как все.