Ярлыки - Гарольд Карлтон

Корал лежала на кровати совершенно расслабленная, словно тряпичная кукла. После массажа она чувствовала безразличие, инертность, но ум ее продолжал работать. В голове кружилось множество мыслей. Сейчас ей приходилось руководить работой младших редакторов журнала в Париже, Милане и Лондоне, да еще совершенно неожиданно ее побеспокоил Говард Остин. Она уже посмотрела его коллекцию в салоне на Восьмой авеню. Ей очень понравилось. Он создавал элегантные, притягивающие внимание модели, она могла бы с ними работать. На него следовало обратить внимание, даже если бы он не был так чертовски красив и очарователен.

После показа они пошли в театр, но это все еще называлось работой, потому что актриса, исполнявшая главную роль в экспериментальной пьесе, была в костюме, созданном Говардом, а «Дивайн» готовил о ней большую статью. После театра они зашли в тускло освещенный бар в довольно приличном отеле, и Говард дал ясно понять, что она интересует его как женщина, а не только как редактор модного журнала.

— У моих знакомых есть дом в Хэмптоне, и они практически не бывают там, когда кончается лето, — сказал он. — Иногда в выходные дни я набиваю машину книгами и альбомами и убегаю туда. Долго гуляю, смотрю на море…

— М-м-м-м… звучит божественно, — мягко сказала она.

Она сидела рядом с ним на банкетке. Он взял ее руки и не выпускал их. Ее тело взволнованно затрепетало. Она отняла руки и достала сигарету, он помог ей прикурить. Она рассматривала его сквозь дым.

— Вы уверены в своей привлекательности, Говард, не так ли?

Он нахмурился, хотел улыбнуться и остановился.

— Ну почему же, я… я считал само собой разумеющимся… между нами возникла взаимная симпатия. Я надеялся…

— На днях я познакомлю вас с моей дочерью, — сказала она и выпустила клуб дыма. — Вам она понравится. Она хорошенькая! И неиспорченная!

Говард сердито схватил ее за запястье, уронив пепел с ее сигареты.

— Вы пытаетесь меня разозлить? Корал обвела глазами помещение.

— Пожалуйста, Говард! Люди…

— Черт с ними! — сказал он.

Она увидела, что рот его неприятно искривился, такого она раньше не замечала. Но его страсть волновала ее. Она посмотрела в его темные глаза, которые так и впивались в нее, на его волнистые темные волосы.

— Что мы будем делать в Саутхэмптоне? — хриплым голосом спросила она.

Он засмеялся.

— Вряд ли мы поедем так далеко, чтобы поиграть в куклы Барби.

Она тоже засмеялась, ей захотелось провести пальцами по его волосам, потрогать пряди его волос там, где они касались шеи. Ей нравилась его кожа, ей хотелось к ней прикоснуться; хотелось ощутить на себе его сильные грубоватые руки.

— Вы — подающий надежды модельер, Говард, — сказала она. — Я могла бы быть вам полезна…

Он отпустил ее руку, но она опять потянулась к его руке.

— Нет, вы только послушайте меня. Если бы вы знали, сколько раз за мной ухаживали молодые нетерпеливые модельеры, фотографы, визажисты. И я взяла себе за правило не позволять им ничего по отношению ко мне.

— Только не я! — настаивал он. Его сияющий взгляд просто пронизывал ее насквозь. — Я знаю, я запал вам в душу, Корал. Я это чувствую. Вот так! — Он зажал ее руку между своими коленями, и она всем своим трепещущим телом ощутила его возбуждение. Она убрала руку и посмотрела на него. Он засмеялся. — Вот видите, Вы все во мне перевернули! Несмотря на то, что вы — знаменитый редактор. Многое бы я отдал, чтобы вы им не были… — Он поднес ее пальцы ко рту и быстро поцеловал. Его теплое дыхание, которое она почувствовала своими пальцами, будоражило ее. — Иногда, — сказал он, — между людьми проскакивает искра. Что-то на них нисходит. Это химическое или биологическое явление. Скажите мне, что вы этого не чувствуете!

Да. О Боже! Если бы только она этого не чувствовала! Прикосновение к ней его бедра. Его присутствие, его запах… Но это было чертовски опасно.

— Завтра у меня невероятно тяжелый день, — сказала она и взяла свою сумочку.

— Уверен, что все дни у вас невероятно тяжелые, — с горечью заметил он, а потом бросил на стол десять долларов.

У выхода фотовспышка неожиданно на некоторое время ослепила ее.

— Кто вы? — сердито спросила она фотографа.

— Не узнаете меня, миссис Стэнтон? Я — Элдо из «Уименз Уэр». — От кого это платье, которое на вас?

Она взглянула на Говарда, потом сказала:

— Платье Говарда Остина. Это новая молодая надежда Америки.

В такси по дороге к ней он пошутил:

— Надеюсь, фотография попадет на обложку, а не в раздел «Жертвы моды».

Она сердито повернулась к нему.

— Это вы вызвали туда «Уименз Уэр»? Он свирепо взглянул на нее.

— Разве похоже, что я настолько нетерпелив? Корал пожала плечами и ничего не сказала.

— Сегодня меня кем только не называли: и наемником, и жуликом, — сказал он. — Конечно, не прямо…

— Прошу прощения, — проговорила она. — Тот человек меня просто потряс.

Она взяла его за руку. Прежде чем такси остановилось у ее дома, она повернулась и поцеловала его. Она думала, что это будет мимолетный поцелуй, знак того, что она извиняется за свои слова. Но он быстро прижался к ней своим ртом, обхватил его своими губами. Чувство, разлившееся в ней под быстрым напором его губ, его языка, было в сотни раз приятнее, чем она себе представляла. Оно вызвало в ней прилив страсти, которую она с трудом могла сдерживать. Когда он помогал ей выйти из такси, она покачнулась и чуть не упала.

На мгновение она удержала его руку, заглянула ему в лицо и твердо сказала:

— Спокойной ночи, Говард. Спасибо. — И, не оглядываясь, вошла в дом.

Изысканная публика «Импрессионати», нового итальянского ресторана, где самые обыкновенные макароны стоили очень дорого, с удивлением рассматривала странную парочку.

— Никогда не думала, что буду обсуждать свои любовные приключения с тобой, Колин, — сказала Корал.

Она нетерпеливо стряхнула пепел с сигареты, пока официант убирал тарелки. Колин с любовью посмотрел на нее. На ней было белое платье-рубашка из мягкой шерсти от Куррежа. Он, как обычно, был в черном свитере с «хомутом» и черных вельветовых джинсах. Этот костюм да еще черный картуз, как у Джона Леннона, он носил постоянно.

— Он меня привлекает, Колин, — просто сказала Корал. — Если бы только он был старше на десять лет…

Колин похлопал ее по руке, на которой висели золотые, серебряные и бронзовые браслеты.

— Одному тебе во всем мире я могу об этом рассказать, — продолжала она. — Тебе действительно следовало быть психоаналитиком, Колин, или католическим священником. Я рассказываю тебе то, что не могу рассказать Уэйленду. Он бы или смеялся, или ревновал.