Рома едет в Кремль - Роман Трахтенберг

Трибуны как будто обвалились. В фанатских секторах загорелись тайком пронесенные на стадион файеры, заревели дудки, барабанный бой и звуки трещоток дополняли крики болельщиков российской сборной. И в этот момент торжества россиян полторы сотни бойцов отряда «Память „Эрны“», сидевшие кучками в 16-м секторе, встали, построились в боевой порядок и плотной группой пошли на не ожидавшую ничего подобного жиденькую цепь милиционеров. В одну минуту она была смята, и эстонцы стали перелезать через барьеры, отделявшие их от 15-го сектора «Невского фронта». Увлеченные отмечанием забитого гола, питерцы заметили опасность слишком поздно, когда первые болельщики, сидевшие ближе всего к противнику, стали один за другим падать под нокаутирующими ударами боксеров, которые составляли авангард «Эрны». Отряд северных соседей шел почти классической «свиньей»: самые сильные и крепкие бойцы были на острие и по краям клина, врезавшегося в «невских», а те, кто был послабее, толпились в середине. У эстонской «свиньи», в отличие от практиковавшейся псами-рыцарями, даже были своего рода «уши»: справа и слева от «рыла» шли по паре почти двухметровых блондинов, — они били кулаками, как молотами.

Лишь в центре сектора свинячье движение, которое, казалось, невозможно остановить, несколько замедлилось. Перегруппировавшиеся «невские», чувствуя, что проигрывают профессионалам в драке голыми руками, стали отрывать пластиковые сиденья и использовать их одновременно как щиты и как ударное оружие. Через их головы в толпу эстонцев полетели сиденья и сверху. Опомнившиеся сотрудники милиции, постепенно приходившие в себя после нокаутов и нокдаунов, тоже сгруппировались и взялись за дубинки с явным намерением напасть на «свинью» с тыла. А из-под трибун уже выбегали омоновцы в камуфляже, бронежилетах и с металлическими щитами. Не разобравшиеся в сути происходящего радикальные болельщики из соседнего 14-го сектора стали забрасывать сиденьями и их. Сдвинув щиты, бойцы спецподразделений медленно пошли к центру драки.

В это время прозвучала короткая команда по-эстонски, и парни в черных куртках стали организованно отходить к выходу в подтрибунные помещения. Сначала там скрылась средняя часть «свиньи», а потом постепенно стали отходить преследуемые «невскими» основные бойцы. Казалось бы, их вот-вот сметут и затопчут (численно аборигены превосходили «Эрну» раз в десять). Но тут случилось непредвиденное: ОМОН наконец добрался до дерущихся и врезался в толпу россиян, рассеяв ее буквально за несколько минут. Воспользовавшись этим, эстонцы «всосались» в подтрибунное пространство и побежали к выходу. За ними ринулась часть «невских», но преимущество во времени, имевшееся у эстонцев, не позволяло им войти в непосредственный боевой контакт.

План, разработанный руководством отряда имени Альфонса Ребене, был почти безупречен, но почему-то не учитывал того, что стадион «Петровский» расположен на одноименном острове. При первом же сообщении о массовых беспорядках милиция перекрыла мосты через Ждановку и Малую Неву, равно как и другие возможные пути отхода. Атаковать стражей порядка в полной боевой экипировке бойцы «Эрны» не решились и стали рассредоточиваться по территории стадиона. Но тут со стороны 12–15-го секторов повалила пробившая милицейский заслон толпа «невских» и примкнувших к ним фанатов из других групп. Эстонцев отлавливали и, несмотря на отчаянное сопротивление, избивали. Наконец их оттеснили к реке Ждановке, и парни в черных куртках и джинсах стали прыгать в воду, чтобы переплыть на другой берег. Но там их уже встречала милиция и прорвавшиеся через кордоны фанаты из «Невского фронта». Кого-то из гостей Северной столицы грузили в милицейские автобусы, других увозила «скорая».

Мы с Шуриком ехали на арендованном «мерседесе» по Большому проспекту Петроградской стороны, направляясь ужинать, и слушали по «Маяку» рассказ Геннадия Орлова о происходящем на стадионе. Вдруг глазам нашим предстала следующая картина: молодой белобрысый парень в эстонском шарфе и с окровавленным лицом, чуть припадая на левую ногу, но еще довольно быстро несся вдоль проезжей части. За ним бежала толпа молодых ребят, человек пятнадцать-двадцать. Шурик вопросительно взглянул на меня: «Возьмем гада? Убьют ведь…» Я согласно кивнул. Мы притормозили, я опустил стекло и крикнул: «Садись!» Шурик в это время разблокировал двери, и побитый боец «Эрны» буквально упал на заднее сиденье. Тут же в багажник машины угодил здоровенный булыжник, так что мы не стали испытывать судьбу и рванули с места, доказав в очередной раз превосходство автомобильного транспорта перед гужевым, не говоря уж о пешеходах.

— Спассиипо! Фы мне очень помокли, — с неподражаемым эстонским акцентом сказал чуть повеселевший блондин. — Я фас снаю, фы Трахттеннперк. А я Тыну. Тыну Вилль из Вильянди. Я тут полел са наших, но неутачно. Мы потрались хорошо, но фаших мноко было. Спассиипо фам!

— Ты давай-ка кровь с лица вытри, а то выглядишь как-то не по-шенгенски.

Сказав это, я дал поверженному противнику упаковку салфеток. Через пару минут он смотрелся уже гораздо лучше, и раны оказались не столь уж и страшными — так, небольшой порез на скуле, синяк под глазом и разбитая бровь.

При более тщательном осмотре потерпевшего от моего внимания не ускользнула маленькая сережка в виде свастики, красовавшаяся в левом ухе у Тыну.

— А это еще что за гадость? Вытащи и выброси немедленно, а то обратно тебя отвезем!

Эстонец объяснил, что маленькая фашистская сережка — это отличительный знак «Памяти „Эрны“», который надевается во время той или иной акции. Но поскольку ему явно не хотелось общаться с представителями «Невского фронта», он охотно вытащил ее из уха и сунул в карман.

— Вот теперь ты на человека становишься похож. А то свастики всякие, так ведь и до настоящего фашизма недалеко…

— Этто не софсем так. Мы за национальное самососнание и восстановление исторической памяти. И мы не протиф фсех русских, только радикальных и тех, кто хочет поработить нашу Эстонию.

— А кто вас поработить-то хочет? Уж очень мне интересно…

— Мы, эстонцы, хоть и спокойный народ, но иногта нам тоже нужна, как это по-русски, разнарядка?

— Разрядка вам нужна, хотя на таких, как ты, я бы и разнарядку организовал: на песчаный карьер — два человека и так далее…

— Так фот, этим и пользуются нечистые на руку русские, сотержатт икорный бизнес, а эстонцы становятся азартными и все проигрывают. Мой отец фсе проикрал, таже потаренную мне золотую монету проикрал, потом украл еще и тоже проикрал. Сейчас в тюрьме сидит. Из-за русских.

— А не из-за своей глупости он сидит? Можно ведь было и не играть…

— А как разрядка? Не фсектта же только алкоколь, натто еще и культурное расвлеченние. А этто у нас в казино есть… А влательцы — русские. Вот я и пошел в «Эрну», чтобы отомстить за отца. Ему еще два гоота ситеть… Он перед арестом мне гофорил, что в России я встречу того, кто мне поможет. А, Трахттенперк, вы окасались етинственным, кто помок тут педному Тыну.

Бывший фашистский прихвостень достал из кармана довольно большую медную монету и приложил ее к синяку под левым глазом. Я сразу же узнал в ней «ленинский» рубль. И тут мне стало ясно, почему эстонец бежал именно по Большому проспекту, где двигался наш «Мерседес», и почему Шурику взбрело в голову остановиться. Все, похоже, было уже предопределено.

— А монета эта у тебя, Тыну, откуда? Хотя я и не специалист, но думаю, что оголтелые фашисты вряд ли таскают с собой советские юбилейные рубли с Лениным…

— Это етинственное, что от отца осталось ценного, остальное судепные чинофники сапрали. Отец гофорил, что ему эту монету один друг передал, сказал: русские монеты все белые, а наша — эстонская — одна метная. Мы ее «метяшка» зовем. Ее надо беречь для важной миссии и носить с сопой. Отец, правда, не носил ее никокта, она всегда в ящике стола лежала. А мне наказал брать метяшку с сопой. Вот я и взял…

— Ну, насчет того, что это эстонский рубль, друг твоего папы заблуждался, происхождение у него другое, но не менее солидное. Вот погляди-ка сюда. — С этими словами вытащил из кармана лежавшие у меня наши с Шуриком монеты и показал Тыну. — Ты понял теперь, что тут не случайно оказался и что должен подчиняться мне?

Тыну убрал монету с того места, на котором еще пару минут назад был здоровенный синячище, и приложил ее к разбитой брови.

— Мне эта монетта сильно в боксе помокала. Разобьют лицо, а в переыффе секунтант приложит ее к ране, и все затякивается. Вот как сейчас. — С этими словами эстонец продемонстрировал подсыхающую корочку на разбитой брови. — Та, мне отец гофорил, что мне кто-то поможет в России, но не гофорил кто. Сказал только насчет того, чтобы покасать метяшку и слушаться того, у кофо такая же будет…