Тартарен на Альпах - Альфонс Доде

— Eh bé! Что до меня, — сказалъ Бравида, — то я раздѣляю мнѣніе г. Бальте. Въ такихъ дѣлахъ всякій свою шкуру береги, чортъ возьми, и я отлично понимаю ударъ киркою по веревкѣ…

— Вы меня удивляете, Пласидъ! — строго замѣтилъ Тартаренъ, потомъ, наклонившись къ самому уху капитана, добавилъ:- Перестаньте… Что вы?… На насъ смотритъ Англія!

Храбрый вояка все еще злобствовалъ въ душѣ за экскурсію въ Шильонъ и отвѣтилъ выразительнымъ жестомъ, означавшимъ: "А наплевать мнѣ на эту самую Англію!" Онъ, навѣрное, дождался бы очень серьезной головомойки отъ президента за такой цинизмъ, если бы не вмѣшался въ разговоръ унылый молодой человѣкъ, переполненный грогомъ и скукой. Онъ тоже считалъ, что проводникъ хорошо поступилъ, перерѣзавши веревку: онъ такимъ образомъ сразу освободилъ отъ жизни четырехъ несчастныхъ, молодыхъ еще, то-есть обреченныхъ долго, пожалуй, влачить свое существованіе; онъ однимъ ударомъ кирки далъ имъ покой, погрузилъ ихъ въ небытіе… Что можетъ быть благороднѣе и великодушнѣе такого поступка?

— Какъ, молодой человѣкъ! — вскричалъ Тартаренъ. — Можно ли въ ваши лѣта говорить про жизнь съ такимъ отчаяньемъ, съ ненавистью?… Чѣмъ она васъ такъпрогнѣвила?

— Ничѣмъ, — она наскучила мнѣ.

Онъ изучалъ философію въ Христіаніи и, поддавшись вліянію идей Шопенгауэра и Гартмана, рѣшилъ, что жизнь мрачна, нелѣпа, безсмысленна. Готовый на самоубійство, онъ, по настоянію родныхъ, отложилъ всѣ книги въ сторону и отправился путешествовать, жалуясь вездѣ на ту же скуку, на ту же мрачную безцѣльность жизни. Тартаренъ и его товарищи казались тоскующему шведу единственными существами, довольными жизнью, изъ всѣхъ, кого онъ когда-либо видалъ на своемъ вѣку. Добрякъ П. А. K. разсмѣялся.

— Это уже дѣло племенной особенности, молодой человѣкъ, — сказалъ онъ. — Мы всѣ таковы въ Тарасконѣ, въ нашемъ Богомъ хранимомъ краю. Тамъ съ утра до ночи смѣются и поютъ, а въ остальное время пляшутъ фарандолу… вотъ такъ, вотъ! — и онъ началъ выдѣлывать антраша съ легкостью и граціей молодаго медвѣдя-муровлятника.

Но у делегатовъ нервы не были такъ устойчивы и воодушевленіе такъ неистощимо, какъ у ихъ президента. Экскурбанье ворчалъ недовольнымъ тономъ:

— Президентъ опять расходился… Время-то уже къ полночи.

— Спать пора, вотъ что! — вышелъ изъ себя Бравида. — Моихъ уже силъ нѣтъ… Ревматизмъ…

Тартаренъ согласился, вспомнивъ о предстоящемъ на завтра восхожденіи на Монъ-Бланъ. Тарасконцы забрали подсвѣчники и отправились на покой, а старикъ Бальте занялся приготовленіемъ припасовъ, наймомъ проводниковъ и муловъ.

---

— Té! Снѣгъ идетъ! — проговорилъ Тартаренъ, какъ только проснулся и увидалъ оконныя стекла запушенными инеемъ и всю комнату залитою бѣловатымъ отблескомъ. Но онъ скоро понялъ, что ошибся и что весь этотъ свѣтъ былъ отраженіемъ яркихъ солнечныхъ лучей, заливавшихъ возвышающійся противъ окна Монъ-Бланъ. Нашъ герой открылъ окно, чтобы подышать свѣжестью вѣтерка, вмѣстѣ съ которымъ ворвались въ комнату звуки колокольчиковъ идущаго на пастбище стада и завыванія пастушьихъ роговъ. Отъ всего вѣяло чѣмъ-то здоровымъ и первобытно-простымъ, чего Тартаренъ не видалъ въ Швейцаріи.

Внизу его дожидались проводники. Шведъ уже сидѣлъ на своемъ мулѣ; въ толпѣ любопытныхъ была вся семья пастора, его бойкія дочки пришли въ утреннихъ костюмахъ обмѣняться еще разъ chackenhand'омъ съ героемъ, которымъ онѣ пробредили всю ночь.

— Славная погода! Поторапливайтесь! — кричалъ хозяинъ, сверкая голою головой на солнцѣ.

Какъ ни поторапливался Тартаренъ, для него было не легкою задачей разбудить делегатовъ, которые должны были проводить его до Пьеръ-Пуантю, гдѣ кончается проходимая для муловъ дорога. Ни просьбы, ни убѣжденія не дѣйствовали на командира Бравиду; надвинувши ночной колпакъ на уши и уткнувшись носомъ въ стѣну, онъ на всѣ доводы президента отвѣчалъ циническою тарасконскою поговоркой:

— Кто извѣстенъ своимъ раннимъ вставаньемъ, тотъ можетъ спать до полудня…

Что же касается Бонпара, то онъ все время повторялъ:

— Ну, вотъ еще, Монъ-Бланъ!… Вранье одно…

Онъ поднялся лишь послѣ настоятельнаго приказанія П. А. K.

Наконецъ, караванъ двинулся въ путь и торжественно прослѣдовалъ по улицамъ Шамуни въ такомъ порядкѣ: Паскалонъ съ развернутымъ знаменемъ на переднемъ мулѣ; шествіе замыкалъ окруженный проводниками, важный, какъ мандаринъ, возсѣдающій на своемъ мулѣ Тартаренъ, нарядившійся для такого случая въ новыя очки съ выпуклыми дымчатыми стеклами и съ знаменитою авиньонскою веревкой у пояса. При выѣздѣ изъ села, Бонпаръ подъѣхалъ близко къ президенту, и съ какимъ-то необыкновенно значительнымъ видомъ сказалъ:

— Тартаренъ, мнѣ необходимо поговорить съ вами…

— Послѣ, послѣ,- отвѣтилъ тотъ, занятый философскимъ споромъ съ молодымъ шведомъ, мрачный пессимизмъ котораго онъ пытался разсѣять, указывая на чудесные, окружавшіе ихъ виды, на роскошныя пастбища, на темно-зеленые лѣса, надъ которыми высились ослѣпительные своею бѣлизной снѣговые гребни.

Послѣ двухъ безплодныхъ попытокъ переговортъ съ Тартареномъ особнякомъ, Бонпаръ былъ вынужденъ оставить его въ покоѣ. Перебравшись черезъ Арву по маленькому мосту, нараванъ двинулся дальше по узкой тропинкѣ, лентой вьющейся среди сосенъ. Мулы пошли гуськомь, карабкаясь своими цѣпкими копытами по крутизнамъ надъ обрывами, причемъ наши тарасконцы принуждены были сосредоточить все свое вниманіе на томъ, чтобы не потерять равновѣсія.

На привалѣ у Пьеръ-Пуантю, гдѣ Паскалонъ и Экскурбанье должны были дожидаться возвращенія экспедиціи, Тартаренъ былъ занятъ распоряженіями относительно завтрака, распредѣленіемъ проводниковъ и носильщиковъ, и опять не обратилъ вниманія на таинственныя шептанія Бонпара. Но, странная вещь, — на это, впрочемъ, обратили вниманіе только впослѣдствіи, — несмотря на прекрасную погоду, на хорошее вино, на прозрачность и чистоту воздуха на высотѣ двухъ тысячъ метровъ надъ уровнемъ моря, за завтракомъ настроеніе у всѣхъ было особенно меланхолическое. Въ въ кружкѣ проводниковъ и носильщиковъ слышались шутки, смѣхъ, а за столомъ тарасконцевъ полная тишина нарушалась только звономъ стакановъ, да стукомъ приборовъ. Происходило ли это отъ присутствія наводившаго на всѣхъ уныніе шведа, или же отъ очевидно тревожнаго настроенія Бонпара, или тутъ дѣйствовало какое-то предчувствіе… Какъ бы то ни было, въ дальнѣйшій путь къ леднику Боссонъ, откуда собственно и должно было начаться настоящее восхожденіе, общество пустилось въ очень уныломъ настроеніи, какъ батальонъ безъ музыки…

Вступая на ледникъ, Тартаренъ невольно улыбнулся при воспоминаніи о Гужи и о своихъ усовершенствованныхъ шипахъ Кеннеди. Какая разница между тѣмъ новичкомъ, какимъ онъ былъ тогда, и первокласснымъ альпинистомъ, какимъ онъ себя чувствовалъ теперь! Какъ спокойно и твердо стоитъ онъ теперь въ своихъ тяжелыхъ сапогахъ, которые въ это утро швейцаръ гостивицы подбилъ ему четырьмя большими гвоздями, какъ ловко управляется онъ съ киркою и если пользуется иногда рукою проводника, то не столько ради поддержки, сколько въ видѣ указанія пути! Дымчатыя очки ослабляютъ рѣзкость лучей, отраженныхъ ледникомъ, покрытымъ свѣжимъ снѣгомъ недавно обрушившейся лавины, сквозь который тамъ и сямъ мелькаютъ скользкія, зеленоватыя, предательскія прогалины. Совершенно спокойный, на опытѣ убѣдившійся въ томъ, что нѣтъ ни малѣйшей опасности, Тартаренъ смѣло идетъ по краю страшныхъ обрывовъ, среди нависшихъ массъ снѣга, озабоченный единственно тѣмъ только. чтобы не отстать отъ шведскаго студента, отличнѣйшаго ходока. Ихъ философскій споръ продолжается, несмотря на трудность пути, и надъ гладкою поверхностью глетчера звонко раздается слегка запыхавшійся голосъ: "Вы меня знаете, Отто"…

Бонпару, между тѣмъ, приходилось часъ отъ часу не легче. Убѣжденный даже въ это утро, что Тартаренъ никогда не осуществитъ въ дѣйствительности своей похвальбы взойти на Монъ-Бланъ, что онъ только хвастается мнимымъ восхожденіемъ на Юнгфрау, несчастный курьеръ одѣлся въ обыкновенный костюмъ, не подбивъ гвоздями сапоговъ и не взявъ даже альпенштока, котораго не употребляютъ горцы Чимборазо. Вооруженный легонькою тросточкой, очень идущей къ его шляпѣ съ голубою лентой и къ его ульстеру, онъ пришелъ въ ужасъ, очутившись передъ глетчеромъ; едва ли нужно говорить о томъ, что "враль" никогда въ жизнь свою не всходилъ ни на одну гору. Онъ нѣсколько пріободрился, увидавши, какъ легко управляется Тартаренъ на льду, и рѣшился слѣдовать за нимъ до стоянки "des Grands-Mulets", гдѣ предположено было переночевать. Не безъ труда добрался онъ до этого ночлега. Съ первыхъ же двухъ шаговъ онъ растянулся на спину, потомъ тотчасъ же упалъ впередъ на руки и на колѣни…

— Благодарю… это я такъ… нарочно, — увѣрялъ онъ проводниковъ, пытавшихся поднять его. — По-американски, знаете, какъ на Чимборазо!