Ясень и яблоня, кн. 1: Ярость ночи - Елизавета Дворецкая

Его слушали в молчании, и ответом на его речь служил темный огонь, загорающийся в глазах. Все это была правда, и каждый из стоявших перед мысом Коней мог назвать десяток имен своих родичей, с которыми все это и случилось. Из речей Марберга постепенно вставал образ прежнего Квиттинга, независимого, многолюдного, могучего, процветающего. Становилось стыдно за отцов и дедов, которые сперва допустили поражение, а потом терпели жизнь в рабстве. Каждый чувствовал в себе желание и способность стать сильнее их и исправить прежнее зло. И казалось, снова вызвать к жизни прежний Квиттинг так легко – стоит только собрать войско и вернуть во Фьялленланд все то горе, которое однажды оттуда пришло… И когда Марберг хёльд от имени Бергвида снова призвал народ взяться за оружие, вся округа Фрейреслаг ответила ему единым криком согласия.

После этого Бергвид, по совету того же Марберга, три дня устраивал пиры в Конунгагорде, шумевшие день и ночь. Гостей обносили мясом и пивом, они хвастали друг перед другом оружием и рассказывали о ратных заслугах предков, и кубок Браги, поднимаемый в честь славных воинов прошлого, вызывал бурю восторженных воплей. Хильда, нарядная, с блестящими глазами и румянцем возбуждения на щеках, обносила пивом самых знатных из гостей, упивалась их речами и уже видела саму себя кем-то вроде тех валькирий, которые были сестрами и дочерьми древних конунгов и сами «носились в битвах над землею и морем».

Пелось много песен в честь павших героев, звучало много древних сказаний. Особенно Бергвиду нравилось одно: о древнем герое Вадараде, который победил дракона по имени Угг. Давным-давно, как выпевал витиеватыми стихами сказитель Брисир Умный, жил в пещере дракон, охранявший несметные груды сокровищ. Но однажды некий человек проник в гору и похитил, пока спал дракон, золотую чашу дивной работы. Проснувшись, разъяренный дракон бросился на поиски сокровища и, не найдя вора, стал каждую ночь наведываться к жилищам людей, жечь дома и уносить всех, кто попадется, чтобы сожрать в своей смрадной пещере. Семь долгих лет продолжалось бедствие, разорявшее земли престарелого конунга Хативульва, пока не явился из-за моря молодой герой Вадарад, сын конунга Видухунда, побратима Хативульва. Сперва он подстерег дракона в покоях Хативульва, где и отрубил ему голову. Но на другую ночь, прервав праздничный пир, явилась ужасная драконша, мать Угга, чтобы отомстить за него. Но и с матерью, затащившей его в подземелье, расправился доблестный Вадарад, вынес из пещеры все сокровища драконов, и тогда обрадованный Хативульв подарил ему ту самую золотую чашу и отдал в жены свою дочь, прекрасную Агиламунду. С коими дарами он и отправился назад за море, чтобы править своей землей достойно и счастливо.

Люди слушали песнь, а Бергвид хёвдинг с гордым видом, словно речь шла о его собственных подвигах, внимая и отпивал из серебряного кубка-дракона. Как та золотая чаша, Дракон Памяти вышел на свет, чтобы вызвать к жизни подвиг, о котором веками будут вспоминать с восторгом… Сперва дракон-сын, а потом драконша-мать, Торвард конунг и его мать-ведьма, кюна Хёрдис, падут от руки героя… И наградой ему будут честь и вечная слава…

Округа Фрейреслаг теперь полностью была на его стороне, но только ее войска не хватало для войны с фьялленландскими драконами. Через несколько дней, велев людям готовить снаряжение, корабли и припасы к первым летним дням, Бергвид хёвдинг со всем своим хирдом выехал на восток – туда, где думал найти себе новых союзников.

Год клонился к закату, в землях Морского Пути готовились к пирам Середины Зимы. На островах их называли праздником Возрождения Солнца. Приближались Пять Безымянных Дней, страшное Время Вне Времени – последние дни перед зимним солнцеворотом, после чего возрожденное солнце снова начинает набирать силу.

– Поглядим, как наша новая фрия справится с этими праздниками! – во всеуслышанье рассуждал в Северном Покое, покое воинов, Ниамор сын Брана. – Поглядим, как у нее хватит сил справиться с Безымянными Днями и не допустить к нам сюда всякой мертвой дряни – одной!

При фрие Эрхине-старшей Ниамор занимал исключительно почетное положение. Издавна фрие принадлежало право выбирать военного вождя, который от ее имени будет водить в бой дружины острова Туаль. И тот, кого она считала достойнейшим, обычно и бывал отцом ее детей. Конечно, не во все времена мнение фрии совпадало с мнением дружины, особенно если фрия, как сейчас, была молода и красива, а самый прославленный воин – стар и похож на кряжистый дуб с обломанными ветками. Певцы острова Туаль знали множество печальных и трогательных сказаний о соперничестве двух воинов, молодого и старого, в борьбе за любовь прекрасной девы. У всех этих песен был плохой конец, но от этого туалы любили их не меньше.

Но в конце концов каждый военный вождь погибает в битве или бывает побежден более молодым соперником – неудивительно, что каждая фрия переживает их несколько. У Эрхины-старшей их насчитывалось трое. От каждого из первых двоих она родила по одному сыну. Старший из них, по имени Эрх, стал со временем отцом Эрхины-младшей. Второй, Тальмарх, тоже произвел на свет дочь, которую звали Дер Грейне. Сейчас это была семнадцатилетняя девица, красивая и гибкая, с шелковистыми светлыми волосами серебристого отлива, ходившая всегда неслышно и редко подававшая голос. Эрхина не любила свою сестру, видя в ней соперницу.

Ниамор сын Брана был третьим. Со смертью Эрхины Старшей он «овдовел» и на ее погребальное ложе возложил свой голубой пояс, почетный знак брака с Богиней. Но отступать с почетного места он не собирался: крепкий, полный сил и привыкший главенствовать, Ниамор не видел причин, почему бы ему не получить другой такой же пояс из рук новой, молодой Эрхины.

– А если какой-нибудь щенок затявкает, то я ему шею сверну вот этими руками! – громогласно рассуждал он за столом в Покое Воинов и делал такие движения, будто сворачивает чью-то тоненькую и жалкую шейку. – Я – Медведь Широкого Леса, и кости врагов трещат в моих лапах!

Эрхина старалась не обращать внимания на этот шум. Ниамор, с его морщинистым красным лицом, медвежьей фигурой и такими же повадками, а главное, с его самовлюбленностью, с его привычкой распоряжаться и скорее требовать восхищения и преданности, чем выражать их, нимало ей не нравился и понравиться никак не мог. Сама будучи ревнивой и честолюбивой, она видела соперника, а значит, злейшего врага в каждом, кто хотел занимать на Туале хоть сколько-нибудь видное место.

Кроме того, она еще хорошо помнила Торварда сына Торбранда, и при воспоминании о его открытом, молодом лице, о восхищенном огне его глаз морщинистая и грубая рожа Ниамора казалась еще отвратительнее. И что он понимает в любви, старый кабан! А конунг фьяллей разбирался в этом тонком деле так хорошо, что в глубине души Эрхина сожалела о краткости их знакомства. Если бы Торвард был туалом, то все прочие искатели почетного звания могли бы отдыхать! Все, что ее беспокоило и смущало при нем, теперь, на расстоянии, забылось, осталось только хорошее, только его безграничное, чистосердечное восхищение, только его пылкая любовь. Он любил ее, любил всей душой в тот краткий день в Саду Богини, и именно любовь, а не просто желание, дышала в каждом его взгляде, в каждом прикосновении рук…