Педагогическая непоэма. Есть ли будущее у уроков литературы в школе? - Лев Айзерман

Но и два года назад, и четыре, и шесть, когда я читал поэму в трех одиннадцатых классах, кто-то (нет, нет, не все, но все же кто-то) под партой посылал эсэмэску, кто-то тихо переговаривался с соседом, а кто-то, скучая, смотрел в окно. И прервать чтение, чтобы сделать замечание, не было душевных сил. И кончилось это тем, что однажды я сорвался: швырнул книгу на учительский стол, бросил классу: «Хамье!» и ушел с урока.

Нет, не только и не столько о стихах тут речь. Владимир Корнилов в «Покуда над стихами плачут…» (я написал о ней рецензию в «Учительской газете», и Корнилов был тронут) писал о том, что

«в русской поэзии запечатлен не только наш язык, но и наша история, культура, особенность и неповторимость России. Вот почему нелюбовь к стихам приводит к падению памяти не просто каждого из нас, но и нашей общей исторической памяти. Отвергая русскую поэзию, мы становимся беспамятным народом, а это пострашнее экологических бедствий».

В той же книге Корнилов высказал мысль —

«возможно, спорную, но, как мне кажется, важную мысль, что люди глухие к поэзии обделены природой больше, чем глухие к музыке. Равнодушие к музыке, на мой взгляд, свидетельствует лишь о неразвитости слуха, между тем как равнодушие к поэзии говорит о неразвитости души» [14] .

Так что не только и не столько в самих по себе стихах тут дело. И тем более важно, чтобы школа сделала все возможное, дабы пробудить поэтический слух. К этому и стремятся многие учителя словесности. Но слишком многое в школе убивает поэзию навсегда. К примеру, таблица, напечатанная для распространения по школам, «Схема анализа стихотворения». Не буду говорить уже о том, что сами слова эти – схема и поэзия – несочетаемы. Но вот и сама эта схема:

«1. Историко-биографический материал. 2. Место стихотворения в творчестве поэта. 3. Ведущая тема. 4. Лирический сюжет. 5. Проблемы. 6. Композиция. 7. Лирический герой. 8. Преобладающее настроение, его изменение. 9. Жанр. 10. Строфа. 11. Основные образы. 12. Лексика. 13. Изобразительные средства. 14. Поэтический синтаксис. 15. Звукопись. 16. Размер. 17. Ритм и рифма. Способы рифмовки».

А незадолго до того знакомая учительница прислала мне план анализов стихотворения, который распространялся в их губернии. Там двадцать два вопроса. Воспроизвожу лишь последние:

«16. Рифмовка, характер рифм. 17. Лексика. Языковые выразительные средства. 18. Поэтический синтаксис. 19. Звукопись. 20. Фонетическая окраска стиха. 21. Отзывы критиков о стихотворении».

В моей книге «Зачем я сегодня иду на урок» приведено множество таких планов. Доказывать, что подобного рода анатомирование стихотворений, идущее не от непосредственного восприятия, а от схем и схим, по то ли семнадцати, то ли двадцати двум обязательным пунктам, интереса к поэзии, а уж тем более любви к ней не вызывает, вряд ли необходимо. Каждый раз, когда я вижу эти схемы, мне хочется кричать, кричать во весь голос: «Караул! Убивают!».

Более семидесяти лет назад Корней Чуковский писал:

«О том, что поэзия может доставить радость, программа до сих пор не додумалась».

И еще:

«В некоторых (особенно московских показательных) школах щеголяют формальным анализом каждого произведения поэзии: “Перечисли эпитеты”, “Укажи приемы контраста”, – и проч. Этот анализ хорош лишь тогда, когда он сопряжен с эмоциональным отношением к поэзии. А сам по себе он окончательно убивает в ребенке всякий живой интерес к произведениям словесности» [15] .

А воз и ныне там.

38 лет назад, в 1972 году, в седьмом томе «Краткой литературной энциклопедии» была напечатана знаменитая статья Сергея Аверинцева «Филология». (Она воспроизведена сейчас в книге Аверинцева «София-Логос. Словарь», вышедшей в 2008 году в составе собрания сочинений.) Аверинцев писал там, что в филологии опасна «утрата интимного отношения к предмету». Еще ничего тогда не зная о ЕГЭ по литературе, ученый предупреждал:

«Для нашего времени характерны устремления к т. н. “формализации гуманитарного знания”, по образу и подобию математического, и надежды на то, что подобное преобразование не оставит места для произвола и субъективности в самом анализе».

«Но в традиционной структуре филологии, при всей строгости ее предмета, деловитости и здоровой сухости окружающей ее эмоциональной атмосферы, присутствует нечто, упорно сопротивляющееся подобным устремлениям. Речь идет даже не об интуиции, а о том, что прежде называлось житейской мудростью, здравым смыслом, знанием людей и без чего невозможно то искусство понимать сказанное и написанное, каковым и является филология».

Филология, говорит далее Аверинцев, нужна постольку, поскольку верна своей сущности.

«Ее строгость состоит не в искусстве точности математического мыслительного аппарата, но в постоянном нравственноинтеллектуальном усилии, преодолевающем произвол и высвобождающем возможности человеческого познания. Одна из главных задач человека – понимать другого человека. Филология есть служба понимания и помогает выполнению этой задачи».

Нужно ли говорить о том, что для школы, для юности, для преподавания литературы все это имеет значение особое? Понимание другого человека, понимание поэта и его стихотворения – вот в чем суть чтения поэзии на уроках литературы.

Сегодня, когда интерес к поэзии упал почти до предела (лишь 1% покупателей книг приобретают сборники стихов) самое главное в уроках, посвященных поэзии, – открыть перед учениками мир поэзии как мир прекрасного, волнующего, откликающегося в твоей душе. В одной из последних своих книг Станислав Рассадин приводит слова классика английской литературной науки Альфреда Эдварда Хаусмена, который как-то так сказал, чем подлинная поэзия отличается от подделки: «от нее по спине начинают бегать мурашки». И именно этот критерий предпочитает сам Рассадин: «мурашки при всей их ненаучности» [16] .

Меня это место в книге Рассадина заставило вспомнить очень давнюю историю. Более тридцати лет назад, закончив тему «Пушкин» в 5 классе, я на следующем уроке, точнее, сдвоенном уроке, провел вот какую работу, записи которой у меня сохранились. Вначале пятиклассники в грамзаписи прослушали «Сказку о попе и его работнике Балде» и стихотворение «Бесы» (тексты этих произведений лежали на парте). А затем они должны были письменно ответить на два вопроса: как изображены бесы в сказке и как в стихотворении? каким настроением, чувством пронизаны эти произведения?

На мысль сопоставить эти произведения натолкнула меня лекция В. С. Непомнящего о сказках Пушкина. Как известно, «Бесы» были написаны 7 сентября 1830 года. Это было первое произведение, созданное в знаменитую Болдинскую осень. А 10–13 сентября поэт пишет «Сказку о попе и его работнике Балде». Здесь вновь он обращается к «Бесам», и стихия юмора, смеха помогает преодолеть ужас и отчаяние первого болдинского стихотворения. Естественно, об этом мы им поведаем лишь через несколько лет, когда будем говорить о Пушкине в старших классах. Сейчас же задача другая: увидеть, как по-разному изображены бесы в стихотворении и сказке, почувствовать различную атмосферу произведений. (Кстати, это был единственный класс в моей жизни, который я провел от четвертого до десятого.) Работали пятиклассники с увлечением, и подавляющее большинство работу выполнили неплохо. Приведу полностью три сочинения пятиклассников.

«В сказке бесы вызывают чувство жалости. Они изображены немощными, жалкими, глупыми, трусливыми. Даже старший бес, когда младший рассказывает ему, что Балда победил во всем, очень испугался. Особенно когда младший бесенок поднимал кобылу. В сказке есть такие скова: “Бедненький бес под кобылу подлез, поднатужился, поднапружился, приподнял кобылу, два шага шагнул, на третий упал, ножки протянул”. А в стихотворении “Бесы” черти показаны страшными, они воют. Здесь есть такие слова: “Страшно, страшно поневоле средь неведомых равнин”. Бесы из сказки совсем не похожи на бесов из стихотворения. А бесы из стихотворения, они злые, от них остается впечатление, что они сильные, могущественные».

«В стихотворении “Бесы” выражается чувство страха, одиночества. Картина очень печальная. Кажется, что бес корчится без конца перед тобой, хохочет, плюет тебе в лицо, дует так, что мурашки бегут по телу. (Не верю своим глазам: тридцать пять лет назад мой пятиклассник (или пятиклассница) употребил то же самое слово, что для обозначения воздействия поэзии на человека использовал английский ученый! – Л. А.) И ты сидишь в санях, и становится все жутко и страшно. Тобой одолевают страхи, кажется, что рядом с тобой носятся бесы. Глаза чертей сверкают, горят, они так и толкают тебя в яму. Кажется, что летишь в яму. Глушь. Темнота.