Цветы тянутся к солнцу - Лябиба Ихсанова

А мать, склонившись над веретеном, не отрываясь от работы, говорит скучным голосом:

— Вот допряду и схожу к дяде Исхаку.

Это она просто так говорит. Чтобы ребят успокоить и себя успокоить немножко.

Она-то знает, что и у Исхака лишнего куска не найдется. Во всем городе хлеба не хватает. Всем голодно. Но Исхак — член городского комитета. Он большое начальство теперь, и к нему все, кто живет поблизости, идут со своими бедами. Исхак охотно дает всем умные советы, да ребятам-то не совет нужен. Им бы хлеба, хоть по кусочку, чтобы под язык положить. На вечер есть немножко картошки. До вечера не умрут ребята, а вот что завтра делать?

«Ох, ребята, ох, горе вы мое», — думает мать и говорит беззлобно:

— Уйми-ка их, Гапсаттар!

У Гапсаттара проверенный способ: он хлопает не больно, но все-таки чувствительно братьев по загривкам, и рев прекращается.

И в это время открывается дверь, и в густом облаке морозного пара, пригнув голову, в дверь входит Исхак.

— Мам, дядя Исхак пришел! — кричит Гапсаттар.

— Вижу, что пришел, нечего кричать, — говорит мать и, прикрыв подолом фартука рот, добавляет: — Проходи, Исхак.

— Да можно и не проходя, соседка, я на минутку. Хорошую весть вам принес, — говорит Исхак, а сам тем временем, едва сгибая замерзшие пальцы, расстегивает свою шубу.

Мальчишки во все глаза смотрят на большого дяденьку, ожидая гостинцев. Но Исхак только маленькую бумажку достает из-за пазухи, и глаза ребят потухают.

— Решили, соседка, вас на новую квартиру перевести. Вот видишь, это решение городского Совета. Послали меня, сказали: переведи этих сирот в хорошую, теплую квартиру.

— Эх, Исхак, квартира бы еще и так ничего. Вот дровишек нужно бы. С дровишками перезимовали бы, а как без дров зимовать, не знаю. И с хлебом плохо. Осталось на один раз картошки. Сварю нынче, а завтра что будем делать — ума не приложу.

Повертев в руках бумажку, она сложила ее вдвое и сунула за фартук на грудь. Потом достала, оглянулась и засунула в щель на стене, где с давних пор торчали пожелтевшие, засиженные мухами и тараканами бумажки.

И вдруг она засуетилась, кинулась сюда, кинулась туда, споткнулась, уронила горящую лучинку в лохань с водой, огонь зашипел, в комнате стало совсем темно.

— Да ты не суетись, соседка, — сказал Исхак.

Он вынул из кармана кремень, вынул огниво и стал высекать огонь. Вот одна искорка попала на трут. В комнате едко запахло паленым. Гапсаттар поднес к ватке лучину. Вдвоем с Исхаком они принялись раздувать огонек. Вот он уже вспыхнул было, но Гапсаттар, у которого от радости рот до ушей растянулся, дунул неудачно, и огонек погас.

— Ладно, парень, я сам справлюсь, — сказал Исхак, — а ты одевайся пока.

Совенку одеваться — не байскому сынку. Ни узорчатых валенок у него нет, ни теплого шарфа, ни шубы. Пока разгорелась лучина, он уже надел все, что у него было, и подошел к Исхаку.

А тот, передав хозяйке лучину, сказал убедительно:

— Такое время, соседка. Пока всем нам тяжело. Богачи да кулаки хлеб прячут. И цены вздули на базаре. А все-таки не такое время теперь, чтобы горевать в одиночку. Вот видишь, и о вас мы подумали. Ребятам паек будем давать, тебя на работу определим. Полегче будет…

Мать Гапсаттара молчала.

«Хорошо бы, — думала она, — как сосед-то говорит, да только получится ли это?»

А Гапсаттар и на месте стоять не может. Смотрит на Исхака снизу вверх и глазами как бы говорит: «Ну пойдем же скорее. Что вы тут разговоры развели…»

И верит мальчик, что будет у них новый хороший дом, и не верит. Кажется, вот уйдет Исхак и не вернется больше, и все так и останется, как было. И они останутся тут, в этой холодной, сырой комнате, куда и солнце-то не заглядывает…

А Исхак и сам торопится. Достав из щели бумажку, он сунул ее в карман и сказал:

— Бумажку-то показать придется, когда приедем на новую квартиру. Вы собирайтесь пока, а я пойду поищу сани, что ли. На себе-то всего не перевезти.

Застегнув шубу, он вышел. А мать и ребята стали собирать и связывать в узлы нехитрое хозяйство. Впрочем, особенно и собирать было нечего в этом доме. Тут только ребят было много, а добро с посудой, тряпьем, с постелями убралось в четыре небольших узла. Одежду всю, какая была в доме, мать накрутила на ребят, чтобы не замерзли по дороге.

Посидели на узлах молча, озираясь по сторонам, словно прощаясь со старым жилищем, в котором столько тяжелых дней прожили. Наконец Совенок не выдержал:

— Мама, а мама, а не потеряет дядя Исхак ту бумажку?

— А чего же ему терять? Он же не маленький.

— Ну вынет посмотреть, а ветром ее и унесет.

— Зачем ему вынимать?

— А если потеряет, другую уже не дадут, правда? Скажут: что же ту не сберегли?

— Сиди спокойно, сынок. И так голова разболелась.

Но Гапсаттар спокойно сидеть не может в такую минуту.

— Пусть бы лежала там, в щели. Когда нужно, достали бы. Вон все бумажки, которые папа туда сунул, целы. А эта, может, и потеряется.

— Помолчи, говорю.

— А почему дядя Исхак так долго?

— Не знаю, сынок, помолчи.

Исхак заставил-таки себя подождать! Но зато привел подводу с сильной лошадью и с возчиком. Сложив все добро на сани, он сверху посадил и ребятишек.

— Горшки продаем, горшки! — пошутил он, когда увидел соседей, вышедших провожать новоселов.

Мать всплакнула в последний раз, осмотрев двор, где прожила всю жизнь. Хоть и несладко здесь жилось, а все равно жалко было покидать насиженное место.

Наконец распрощались, возчик тронул лошадь, и сани покатились, скрипя полозьями по мерзлому снегу.

Поехали. А куда поехали, никто и не спросил: ни мать, ни дети. А когда лошадь подвезла их к узорчатым воротам красивого дома на берегу озера Кабан, и мать и дети испугались не на шутку.

— Да ты куда же нас привез, Исхак? Это же дом Хакимзян-бая. Не ошибся ты, случаем?

Исхак спрыгнул с саней, смело, по-хозяйски раскрыл настежь ворота и, взяв лошадь под уздцы, повел ее во двор.

— Не ошибся, соседка, — сказал он на ходу. — К баю и приехали. Не все ему одному жить в хоромах. Мы тоже люди. Поживем и мы в хорошем доме. Власть наша теперь.

Но в байский дом Исхак их не повез. Двухэтажный дом с желтым крыльцом остался в стороне, а они направились к одноэтажному домику с пятью окнами, стоявшему возле самого озера. Когда проезжали мимо байского дома, видно было, что там в каждом окне, чуть отодвинув кисейные занавески, кто-то выглядывал.

— Надолго ли нам это счастье? — сказала мать Гапсаттара, когда они подъехали. — Может, ты вот уйдешь, а хозяин нас тут же и прогонит?

— Пусть только попробует! Его время кончилось, — сказал Исхак. — Теперь ты хозяйка. А сырость не разводи, — пошутил он. — Давай заноси узлы, развязывай да начинай хозяйничать. Поняла? Топи печь, вари картошку, накорми ребят, а завтра посмотрим, что будет. С новосельем, хозяйка. Вот так.

Стали затаскивать узлы. Ребята тут же разбежались по углам просторной, светлой комнаты и закричали:

— Это мой угол!

— А это мой!

— А это мой!

— А это тоже мой!

— Не шумите, ребята, все теперь ваше, всем хватит, — засмеялся Исхак.

А Гапсаттару не терпится скорее выбежать во двор, посмотреть места, где он теперь будет жить.

Немного он уже знает этот двор. Прошлым летом он приходил сюда с Газизой, но много ли он увидел? Фатыйха дала им тогда по маленькому кусочку хлеба и сказала, чтобы они шли на озеро. Они шли как раз мимо этого дома, но Гапсаттар и не взглянул на него. Он больше смотрел на красивый двухэтажный байский дом и на зеленый сад.

«Счастливые люди тут живут, — думал он тогда. — У них повсюду цветы, не то что у нас — дровяники да мусор».

А теперь сам он живет здесь, и вот эта тяжелая дубовая калитка — его калитка, и эта дорожка к озеру — его дорожка. Здорово! Непременно нужно будет позвать сюда ребят, только вот потеплеет немножко. А сейчас на берегу озера и на прибрежных тропинках пусто. Холод всех загнал в теплые дома. А ветер тут еще хуже, чем на улицах, так и дует, так и свистит. Тут и не постоишь долго.

Гапсаттар бегом бросился назад, спрятался за высоким забором, где не так пронзительно свистал ветер, и вдруг где-то заржала лошадь. И тут же, цокая по широким каменным плитам тщательно подметенного двора, въехали и остановились у парадного подъезда байского дома черные легкие сани с крыльями, запряженные красивым вороным конем.

С подъезда спустился сам бай в теплой шубе с лисьим воротником. Степенно усаживаясь в санях, бай заметил Гапсаттара и громко спросил у кучера:

— Не знаешь, что за оборванец тут шляется? Кто его пустил во двор?

— Должно быть, сын той женщины, что сюда во флигель переехала, — сказал кучер.

— А-а, те нищие, — откликнулся бай и пальцем подозвал Гапсаттара.

Когда мальчик подошел поближе, бай схватил его за ухо и больно крутанул.