Цветы тянутся к солнцу - Лябиба Ихсанова

Когда мальчик подошел поближе, бай схватил его за ухо и больно крутанул.

— Ты, малый, без дела не шляйся по двору. Слышишь? — сказал он строго. — А то напущу собак, они живо штаны с тебя спустят. Да не вздумай ничего трогать. А то не только уши, а и голову откручу.

Гапсаттар вырвался, отскочил в сторону и стоял молча, глядя на важного бая. Ухо болело, но еще больнее была обида. Гапсаттар в жизни не брал ничего чужого, даже клочка сена никогда не украл на базаре, иголки чужой не брал, а тут такие слова. Ему захотелось что-нибудь обидное, злое сказать баю, он открыл было рот, но не нашел нужных обидных слов. Так и стоял, глотая, как рыба, холодный воздух, пока сани не тронулись и не выехали со двора.

— Ло-шадь, ло-шадь. Лошадь. Те-ле-га, те-ле-га. Телега.

— Что-то больно длинная у тебя телега, — засмеялась мать. — Зачем тебе такая?

— Это урок, мама.

— Странные у вас уроки! Раньше святые книги читали, а теперь про телегу. Далеко ли ты на телеге собрался?

— А вот тут и сани есть, — сказал Гапсаттар. — Видишь: са-ни, са-ни, са-ни.

— Телега да сани мужику нужны. А у нас ни земли, ни лошади, ни телеги нет. Ты бы другой какой урок учил.

— Что же, я их сам выдумывать буду, уроки-то? Тетя Тагира велела это выучить.

— А она-то не понимает, что ли, что нам телега да сани ни к чему?

— А она говорит, что у помещиков отобрали землю и отдали бедным людям. Может быть, и нам землю дадут.

— Ты смотри, — сказала мать. — Хорошо бы, если так-то. Да кто же нам землю даст?

Она и верит и не верит словам сына. Если учительница говорила, может, так и будет? И на базаре слышала она такие разговоры. Безземельным вроде землю будут давать, безлошадным — лошадей. Да где же столько земли взять, столько лошадей? А как бы хорошо! Была бы у нее хоть крошечная, с курятник, лачуга. Чем здесь в городе мучиться, жили бы в деревне, на земле. Там и лебедой можно прокормиться, и крапивой, если очень голодно. Все равно с голоду не помрешь. А здесь… Покойный муж перевез их в город. Говорил, когда ехали: «Хорошо будем жить, сытно». Да не успел пожить, как хотелось. Забрали его на войну. Месяца не провоевал — прислали извещение. Лежит он теперь где-то в чужой земле. И где могила его — неизвестно. Вот и пожили хорошо… Не суждено, значит…

Уставившись на белую пену в корыте, мать помолчала немного и сказала:

— Хорошо бы тебя на офицера выучить. Вот как Юсуфа, сына бая Гильметдина… Ходил бы ты в золоте, солдаты бы тебе честь отдавали…

— Не хочу я, мама, быть офицером. Они все злые. Вон Юсуф знаешь какой злой? А все равно их всех прогнали.

— Ну, учись, учись, сынок. Это я так. Кем захочешь, тем и будешь. Учи уроки, а я за водой схожу…

Обтерев руки о белье, лежавшее рядом с корытом, она взяла ведра и, громыхая ими, пошла было к двери. Но Гапсаттар тут же поднялся из-за стола и выхватил ведра из рук матери.

— Ну почему ты, мама, мне не сказала? Уроки я уже почти сделал. Успею, доделаю. Ты отдохни, я принесу, — сказал он и вышел во двор.

Жалеет Гапсаттар свою мать. Видит он, как нелегко ей растить четверых ребят. Хорошо еще, Исхак помогает им. Обещал найти работу и нашел. Устроил маму стирать белье красноармейцам. Теперь каждую неделю к ним домой привозят целый воз рубашек и штанов. Мама с утра до вечера стирает, полощет, сушит, гладит. Работа тяжелая. И Гапсаттару прибавилось дел. Он каждый день ходит с ведрами на колодец, носит воду в кадушку, которая стоит возле двери. И дрова тоже носит, и печку топить помогает. И ему тоже не легко, а все получше, чем прежде было. Тогда сидели, коченея, в сырой, полутемной комнате, голодные. А теперь у них тепло. Красноармейцы привозят дрова. И паек привозят. Особенно-то с этого пайка не разжиреешь, но и с голода не помрешь.

К колодцу идти недалеко. Он почти у самого дома. Гапсаттар даже и бешмет не стал надевать. Скользя по обледенелой тропке, он подошел к колодцу. Поставил ведра возле сруба, обросшего льдом.

Что это? Нет ни веревки, ни ведра. Как же достать воду?

Гапсаттар заглянул в темный колодец. Может, кто упустил веревку? Нет, и там ничего не видно. Гапсаттар поднял голову и тут услышал смех за спиной. Он обернулся. Около двери людской стояла служанка бая. Одной рукой она показывала мальчику кулак, а в другой держала ведро и веревку.

Гапсаттар подхватил кусок льда и изо всей силы кинул его в служанку. Но дверь далеко от колодца. Льдышка не долетела, упала и разбилась на множество кусочков. И так вдруг холодно показалось Гапсаттару, так заныли кости от озноба и от обиды, и слезы навернулись на глаза.

Он бросился домой и, стуча зубами, сказал:

— Мама, там сняли и ведро и веревку.

— Будь они прокляты! — ответила мать. — Кабы их воля, они и солнце заперли бы под замок. Иди-ка на печку, грейся. Да и ребят тащи туда же, чтобы под ногами не болтались.

Малыши прижались к брату, продрогшему на морозе, потом расползлись по широкой, как нары, печке, начали возиться. Гапсаттар отогрелся немножко и, вытянув шею, посмотрел на притихшую мать. Она сидела на нарах, положив на колени усталые, покрасневшие от стирки руки.

— Мам, а что же мы будем делать без воды? — спросил Гапсаттар. — Как же ты стирать будешь? Значит, нам и хлеба теперь не станут привозить солдаты?

Голос сына отвлек мать от невеселых мыслей. Она встала, принялась одеваться.

— Оденься, сынок, да сходи в кучерскую. Может, там дядя Хусаин. Спроси, нет ли у него лома или топора? Пробьем прорубь в озере, вот тебе и вода.

Гапсаттар принес топор и лом. Вдвоем с матерью они чуть не до вечера трудились на озере, но зато прорубили удобную прорубь и ступеньки вырубили во льду и носить воду стало еще удобнее и интереснее.

Вдоволь наработавшись на озере, Гапсаттар в ту ночь спал тревожно. Ему снился сон, будто опять осень и он опять на берегу Казанки. И будто пушки стреляют, и за ним будто бы гонится сам бай Гильметдин. Гапсаттар бежит с ребятами вдоль дамбы. Ноги так и мелькают, а с места сдвинуться не может. И тут прямо по ним стали бить пушки. Вот он упал. Земля под ним качается, вот-вот провалится. Он ползет на животе, стараясь отползти подальше, и вдруг проваливается в глубокую яму.

Тут Гапсаттар проснулся и открыл глаза. Он, оказывается, упал с постели и больно стукнулся головой об пол.

«Хорошо, что все это только сон», — подумал Гапсаттар, прислушиваясь к тишине.

Но тишина длилась недолго. С улицы донесся какой-то грохот, что-то посыпалось там. Гапсаттар кинулся к окну, но окно замерзло, и ничего разглядеть было невозможно.

В это время с охапкой дров в руках вошла мама.

— Мам, что там делают? — спросил Гапсаттар.

— За домом, что ли? Забор строят.

— Какой забор, зачем?

Мать до сих пор сдерживала в себе обиду, а тут не выдержала:

— Почему да зачем? А затем, что баи и бедняки все равно никогда не уживутся рядом. Не нравится им, что мы получше жить стали. Вот и решили нам навредить. Поставили забор, чтобы теперь к нам белье возили кругом.

«Как же так, — подумал Гапсаттар, — ведь когда дядя Исхак привез нас сюда, он сказал, что это теперь наш дом и двор наш. И власть, сказал он, теперь не у баев, а у рабочих…» Пока дядя Исхак заходил к ним, бай и правда помалкивал. Но последнее время Исхак не заходит, и бай осмелел. Гапсаттар уж не раз пытался повидать дядю Исхака. Выходя на озеро, он все тропинки просматривал, когда рабочие шли с фабрики. Много шло людей по льду озера, но высокой фигуры Исхака среди них не было. А как он нужен был именно сейчас! Он не побоялся бы, пошел бы к баю, велел бы ему вернуть ведро на место и забор велел бы сломать. Сказал бы, наверное: «Будете дальше так фокусничать, совсем прогоним вас».

Может, вместе с Матали сходить в казарму? Отец Матали, наверное, знает, где найти дядю Исхака?

Когда Матали очень скучал по отцу, он приходил к казарме и бродил там, пока не представится случай повидаться. Бывало, что у ворот стоял знакомый часовой, а иногда встречался знакомый красноармеец. Тогда они или прямо вели мальчика к отцу или вызывали Саляхетдина.

Саляхетдин всегда радостно встречал сына. Проводит его в столовую. Там у кашевара всегда на дне котла найдется немного теплой каши. Каша пустая, без масла, но все равно и она хорошо идет. Потом Саляхетдин достает воткнутую в подкладку шапки иглу, зашивает дырки на одежде сына, пришивает пуговицы и, пока шьет, наговорится с сыном досыта.

Но часто и так бывает, что Матали ни с чем приходится возвращаться домой. Придет, а в казарме говорят:

— Уехал отец.

— Куда? — спросит Матали.

— Отсюда не видно. Ступай, парень, домой. И об этом никогда у солдат не спрашивай. Это военная тайна.

Первый раз, когда так случилось, Матали думал, что отец опять на четыре года уехал в Германию. Но через неделю отец снова появился в городе. Он, оказывается, был в Лаишевском уезде. Матали не знает, где этот уезд — далеко ли, близко ли? Но, должно быть, все-таки поближе, чем Германия. Из Германии за неделю не обернешься.