Семья Зитаров. Том 1 - Вилис Лацис

Все провалившиеся на экзаменах уложили вещи и незаметно разъехались. Счастливцы — молодые капитаны — устроили на последние деньги складчину и отпраздновали прощальный вечер. Это была, пожалуй, самая шумная и буйная вечеринка из всех проведенных за время учения «сыгровок» и кутежей. Друзья собрались в квартире одного товарища и предались бесшабашному мальчишескому ликованию, хотя это совсем не подходило к их новому общественному положению. Тихая улица местечка содрогалась от удалых песен моряков, юноши танцевали на террасе с подругами школьных лет. Почти у каждого имелась своя дама сердца. Сегодня они все собрались сюда разделить радость друзей и с честью проводить их в новую жизнь. На улице у дома толпились любопытные. Мальчишки, сидя на заборе, ожидали, когда кто-нибудь из бывших учеников мореходного училища бросит им старые пуговицы с якорем. Матери, дочери которых удостоились счастья участвовать в торжестве, издали наблюдали, как веселятся на террасе их любимицы. Соседки, обойденные приглашением, собирались в кучки и злословили:

— Даже нечего думать, что возьмет. Так, пожил; а теперь уедет неизвестно куда. И где только у этих девушек ум?..

— Если Зитар женится на Лилии Кюрзен…

— Пожалуй, там что-нибудь выйдет. Говорят, они уже обручились. Мне Кюрзениете говорила.

— Уже так далеко зашло? Впрочем, она последнее время так вешалась ему на шею, что просто срам!

— Так он и взял ее! Ха-ха-ха! Неужели лучшей не найдет!

— Но они уже обручились.

— Это все равно, что у цыгана под кустом.

— Кто их знает! Лилии-то, наверно, он очень нравится. Такой интересный молодой человек, отец, говорят, владелец нескольких судов.

— Я еще помню его отца, он учился здесь же. Ну и весельчак был!..

И тут всплыло забытое прошлое. Сыновей сравнивали с отцами, дочерей с матерями, и слышались скептические возгласы умудренных жизнью кумушек:

— Ничего там не получится.

Вдруг раздался отвратительный вой. Вероятно, в саду опять разодрались коты. Сплетницы оборвали болтовню, испуганно отплевываясь. А источник их испуга Волдис Гандрис подошел к калитке и в последний раз продемонстрировал свое умение, открыв жителям местечка секрет кошачьих концертов. Теперь всем стало ясно, кто пугал их темными зимними вечерами.

— Вот ведь безобразник! Разве не следовало его как следует выпороть!

После этого, к великому восторгу мальчишек, Волдис — молодой штурман с золотой медалью — вскочил на забор и прошелся по нему на руках; повеселив таким образом публику, он легко вскочил на ноги, одним прыжком добрался до балкона и с кошачьей ловкостью взобрался на него. Оттуда он произнес речь в честь гостей, стоящих за забором.

Праздник продолжался всю ночь. Волдис Гандрис, поймав где-то на улице урядника Треймана, притащил его с собой, несмотря на энергичное сопротивление. Перед расставанием следовало помириться, забыть старые обиды. Как выяснилось, Трейман совсем уж не так был зол на них. Словом, кто старое помянет — тому глаз вон! Выпей, Трейман, и забудь прежние раздоры, но, смотри, новых учеников держи в ежовых рукавицах!

Как всегда после бурно проведенной ночи, к утру всех свалила усталость. Почти все бутылки были осушены до дна. Кое-кто, раскачиваясь в полудремоте, силился петь:

А русский трехмачтовик шел…

Но никто не подтягивал ему, и певец умолкал.

В утренних сумерках у калиток стояли утомленные парочки. Лица девушек выражали печаль.

— В далеких краях будешь обо мне думать?

— Конечно, буду.

Тяжелый вздох, затем горестный шепот:

— Ты только говоришь так. Полюбишь другую и забудешь меня…

— Этого никогда не будет, раз я дал слово.

Продолжительная пауза, потом более бодро:

— А когда мы поженимся?

— Когда заработаю деньги.

Старая песня, ставшая традицией в этом приморском местечке. То, что говорилось у одной калитки, с небольшими изменениями повторялось у другой; то, о чем двадцать пять лет назад говорил Зитар какой-нибудь Матильде, теперь повторяет Лилии его сын.

На следующий день молодые моряки уехали. Некоторые из них навсегда отправились в далекие страны, кое-кто, распрощавшись с морской жизнью, стал лоцманом или таможенным чиновником. Но большинство выпускников ожидали суровые морские будни. Вначале они еще присылали подругам письма из далекого чужеземного порта, потом переписка обрывалась, и девушкам приходилось искать новых поклонников или выходить замуж за отвергнутых в свое время местных парней. И спустя годы при воспоминании о капитане какого-либо судна у них вырывался счастливый вздох, и они показывали фотографию молодцеватого ученика мореходного училища:

— Когда-то он волочился за мной. Ужасно был влюблен…

И в их словах не было ни малейшей злобы или горечи; слышался разве только легкий оттенок грусти о пролетевших днях веселой юности.

Глава шестая

Уезжая в Ригу, Зитар распорядился, чтобы Ингус сначала пошел к первому причастию и только после этого последовал за ним. Здесь принято было конфирмоваться сразу после окончания школы, но у Ингуса всегда получалось так, что на это не оставалось времени.

За годы, проведенные Ингусом в мореходном училище, в Зитарах произошли кое-какие перемены. Фасад старого дома обшили тесом и выкрасили в светло-коричневый цвет. Комнаты оклеили новыми обоями, а в верхнем этаже, обычно пустовавшем зимою, сложили печи, чтобы подрастающие сыновья имели каждый свою комнату. За последние годы материальное состояние семьи заметно улучшилось и в настоящий момент достигло вершины. Столь зажиточным, как Андрей, не был ни один из прежних Зитаров. Об этом говорила каждая мелочь домашнего обихода. Капитан вырастил жеребца в яблоках, его держали только для выездов. В каретнике стояло двое дрожек и несколько саней. В саду построили беседку, края дорожек и цветочных клумб обложили белыми гипсовыми плитами. В столовой появился новый буфет, наполненный красивой заграничной посудой. Гостиную украшала нарядная висячая лампа. Против портретов царя и царицы, выполненных масляной краской, висели в массивных рамах увеличенные фотографии Андрея и Альвины, а в углу у окна возвышалось громадное трюмо. А великолепное новое пианино, подаренное Эльзе в день ее конфирмации прошлой весной! Оно стоило немало денег, но зато какой вид: полированная крышка блестела, как зеркало.

Эльзе минуло девятнадцать лет. Окончив приходскую школу, она проучилась еще два года в прогимназии, и родители решили, что этого образования вполне достаточно, чтобы найти себе порядочного мужа. Эльза жила дома жизнью состоятельной барышни: занималась рукоделием, брала уроки фортепианной игры у дочери пастора и там же практиковалась в немецком языке; умение говорить по-немецки в зажиточных латышских семьях считалось признаком хорошего тона. Многие даже онемечивали свои фамилии, прибавляя к ним окончание «инг». Любая барынька, какая-нибудь рыночная торговка при всяком удобном случае старалась блеснуть своими познаниями в немецком языке. Для «избранной» нации это было большим почетом, и каждый истинный немец умел надлежащим образом оценить это, извлечь из этого пользу. Он смотрел на толпу льстивых попугаев с сознанием своего превосходства; его самомнение бесконечно росло, поддерживаемое униженно согнутыми спинами латышских мещан, забывших чувство собственного достоинства. Пасторы-латыши произносили в церкви проповеди с сильным немецким акцентом. Служанки и горничные разговаривали с собачками своих хозяев на немецком языке.

У Эльзы не было возможности практиковаться в немецком дома, так как ее мать не служила в молодости у господ. Не находила девушка сочувствия и у братьев. А отец предпочитал другим языкам английский. Вначале Эльза еще надеялась на Ингуса, но и тут ее постигло разочарование. За шесть-семь лет он, правда, научился бегло говорить по-русски и по-английски, но еще не начал упражняться в благородном немецком диалекте. Интересно, как станет он разговаривать с образованной женой, когда женится?

В то же время Эльза была миловидной девушкой; стройная, здоровая, с правильными чертами лица, светловолосая, с сияющими глазами, в которых порой мелькали опасные огоньки, присущие роду Зитаров. У нее было несколько поклонников, но предпочтение она отдавала помощнику аптекаря Рутенбергу. Он занимался изучением фармакологии и летом проходил практику в аптеке своего дяди. Рутенберг был в достаточной степени сентиментален, временами надменен, любил пиво и студенческие песни. На правой щеке его виднелся шрам от рапиры — след какого-то студенческого поединка. Эльза по вечерам встречалась с Рутенбергом, и они гуляли по взморью, держась подальше от устья реки, — там можно было встретить братьев Эльзы, а они всегда подтрунивали над поклонником Эльзы. Особенно дерзок был Эрнест.