Последний удар - Эллери Куин

— Подоходчивей, — мрачно сказал Роланд Пейн.

— Порешительней, — сказал доктор Дарк, глядя на Джона.

— Помилосердней, во имя Господа, — еле слышно сказал мистер Гардинер.

— Да как угодно, черт возьми! — завопил Джон, уселся и залпом осушил стакан.

— Хорошо. В качестве предмета своего сегодняшнего выступления я изберу «Странные Совпадения с числом «Двенадцать», — сказал Эллери, подпустив ровно столько благожелательности, сколько требовала обстановка. Расти посмотрела на него с благодарностью.

— Я готова выслушать все, — сварливо сказала Эллен. — Но надо ли опять ко всему этому возвращаться?

— А мы от этого, мисс Крейг, и не отходили, — отвесив ей поклон, парировал Эллери. Джон поднял на него бессмысленный взор, после чего снова развалился в кресле.

— Продолжайте, Эллери, — взмолилась Расти.

— Двенадцать участников нашего празднества, — кивнув, сказал Эллери. — Сам праздник состоит из двенадцати дней — или ночей — Святок. Двенадцать человек представляют двенадцать знаков зодиака. И Джон каждый вечер получает подарки, сопровождаемые пародией на рождественский гимн, известный как «Двенадцать святочных дней». Кругом двенадцать! Слишком много для простого совпадения. И я задаю себе вопрос: может ли число «двенадцать» сознательно использоваться как некий указатель? Например, могу ли я кого-нибудь из присутствующих увязать с этим числом?

Сержант Девоу, который незаметно пришел из холла и слушал со всевозрастающим недоумением, теперь и вовсе облокотился о косяк с раскрытым ртом.

— Давайте посмотрим, — сказал Эллери, оглядываясь по сторонам. Взгляд его остановился на Роланде Пейне. — Что, если мы начнем с мистера Пейна?

— С меня? — Адвокат был явно застигнут врасплох. — Был бы вам очень признателен, Куин, если бы вы меня во всю эту чушь не впутывали.

— Ну нет, вас никак нельзя оставить в стороне. В этом-то и смысл нашего расследования. Подумайте, мистер Пейн, и хорошенько. Число «двенадцать» — в любом контексте — никаких ассоциаций из вашей личной жизни не вызывает?

— Разумеется, нет, — без особой любезности ответил Пейн.

— А из профессиональной? Вы юрист… Юрист… Ну, конечно, — просияв, сказал Эллери. — Что может быть ясней? Юрист — жюри присяжных. «Двенадцать мудрых и справедливых». Понятно?

— Я почти не бываю в судах, — огрызнулся седовласый поверенный. — Я все же занимаюсь гражданским правом, а не уголовным.

— Да бросьте вы, Пейн, — неожиданно сказал Фримен. — Все это даже занятно. Конечно…

— По я действительно ни о каких «двенадцати» понятия не имею.

— Роланд, как же ты мог забыть свою магистерскую диссертацию? — громогласно спросил Крейг. — Ты еще ею так гордился, что много лет спустя буквально вынудил меня набрать и напечатать частное ее издание для раздачи коллегам-юристам. Неужели забыл? Там было еще о своде римских законов пятого века до нашей эры.

— О, Господи, — простонал адвокат. — Артур, о чем ты?!

— Называлась она, естественно, — Крейг усмехнулся, краешком глаза глянув на Джона, — «Lex XII. Tabularum». У меня где-то есть экземплярчик. «Закон двенадцати таблиц». Автор — Роланд Пейн.

— Да-да, все верно, Артур, — со слабой улыбкой сказал Пейн. — Я забыл. Но тебя за напоминание не благодарю.

— Ну вот, — бодро сказал Эллери. — По крайней мере, теперь у вас прямая связь с числом «двенадцать». Кстати, надо же, вы ведь еще и douzeper.

— Я кто? — вздрогнув, спросил Пейн.

— «Дузепер», — заверил его Эллери. — Один из двенадцати палладинов Карла Великого. Вы наверняка помните самого знаменитого из них. «Песнь о Роланде» вам ни о чем не говорит? «Роланд за Оливье»? А «Чайлд-Роланд»? Дорогой, сэр, да вы по уши в «двенадцати». Ну, кто следующий? Доктор Дарк?

Джон улыбался. Расти прильнула к нему и клубочком свернулась у него на коленях. Она незаметно пожала Джону руку. Он поцеловал ее в кончик носа.

— Доктор, мы ждем, — с упреком сказал Эллери. — Что для вас значит число «двенадцать»?

— Это час, когда меня обычно пробуждают от здорового сна пациентки, уверенные, что они подхватили австралийский типун, — сказал толстяк. — Однако могу еще обратить ваше внимание на двенадцать черепно-мозговых нервов — непреложную часть курса анатомии. Заканчиваются они двенадцатым, или подъязычным, нервом…

— Холодно, холодно, — нахмурясь, сказал Эллери.

— Думай, Самсон, — Крейг издал смешок.

— Самсон? Вы сказали «Самсон», мистер Крейг? — воскликнул Эллери.

— Конечно, я сказал «Самсон». Его так зовут.

— А я думал, что его зовут Самуэл! Ну тогда совсем другое дело, — удовлетворенно сказал Эллери. — Вы, конечно, понимаете?

— Честно говоря, нет, — сказала Эллен.

— Чему вас только учат в Уэлсли? Самсон — это библейский аналог греческого Геракла. А Геракл — это что?

— Двенадцать подвигов! — сказал Фримен, широко улыбаясь.

— Теперь вы убедились в достоинствах широкой гуманитарной эрудиции.

— Какая уж тут эрудиция? Мне это напомнило миссис Жаботински, — сказал доктор Дарк. — Мне, во всяком случае, показалось, что я сотворил все двенадцать подвигов, прежде чем она у меня попала на родильный стол!

— И он еще утверждает, что подъязычный нерв — «холодно»! — взвизгнула Эллен.

Джон громко и гулко рассмеялся.

После этого все пошло легко. Мариус Карло подошел как музыкальный последователь Шенберга с его гаммой из двенадцати тонов; мистер Гардинер ассоциировался с двенадцатью апостолами, имя одного из которых — Андрея — он носил; сродство миссис Браун и двенадцати знаков зодиака было неоспоримым; Артура Крейга приняли в компанию благодаря одному из основных предметов его ежегодного производства — знаменитых «Календарей Крейга»; Валентина, хоть и отрицала, что когда-либо играла в «Двенадцатой ночи» Шекспира, все же настояла, чтобы и ее включили, поскольку она — Стрелец, а день ее рождения приходится на 12 декабря — двенадцатый день двенадцатого месяца. С Расти было посложней, пока Эллери не вызнал у нее, что окрестили ее вовсе не Расти, а Иоландой — имя из семи букв, которые, если их прибавить к пяти буквам фамилии, дают все то же магическое «двенадцать»; а Дэн З. Фримен, который был иудейского вероисповедания, был немедленно избран, по инициативе Джона, Великим Двенадцарием, поскольку его принадлежность к иудеям предполагала не только двенадцать колен Израилевых, но и их вождей, двенадцать сыновей Иакова, а само же его имя, Дэн, то есть Даниил, было именем одного из них, а среднее имя, Завулон («в память о дедушке по материнской линии, olav hasholem») было, как серьезно заверил их Фримен, именем другого.

К тому времени нижняя челюсть сержанта Девоу пришла в рискованную близость с грудью.

Эффект был в значительной степени испорчен, когда выяснилось, что ни Джон, ни Эллен в этот клуб вступить не могут. Несмотря на все усилия Эллен и ее дяди, никаких «двенадцати» в ее жизни они припомнить не смогли. Что же до Джона, то если кому-то и пришло в голову в этой связи вспомнить двенадцать ежевечерних даров, которые ему угрожали, то тот счел за благо воздержаться от их упоминания.

— А вы, мистер Куин? — Крейг улыбнулся. — Себя-то вы пропускать не должны.

— Себя? Я в одной лодке с Джоном и Эллен. Я никаких «двенадцати», имеющих ко мне отношение, вспомнить не могу.

— Ваше имя и фамилия, — предположил Фримен. — Еще парочку инициалов…

— К сожалению, у меня нет средних имен.

— Книги! — Крейг хлопнул себя по коленке. — Вы-таки попадаете в клуб, так как имеете отношение к книгам! Один из технических форматов книги — это «дуодецимо», или двенадцатая часть листа. Вот видите!

Эллери почтительно сказал:

— Мистер Крейг, по-моему, вы попали в точку.

— Тогда и я тоже подхожу, — сказал, ухмыляясь, Джон. — Я ведь написал книгу. Бедная сестренка! Одну тебя не приняли.

— Встретимся лет через двадцать, — процедила Эллен сквозь мелкие белые зубки. — Я тебе покажу. Двенадцать детей!

На этой счастливой ноте и завершился импровизированный сеанс куиновской чушетерапии. Пациент, со всеми признаками полного выздоровления, предложил совершить набег на холодильник и убедил сконфуженного сержанта Девоу этот набег возглавить; Мариус проковылял к фортепиано и забарабанил военный марш. Доктор Дарк ухватил за жилистую руку Оливетт Браун и настоял на том, чтобы «эскортировать» ее самым помпезным образом. Роланд Пейн незаметно пропихнул руку вокруг талии Вэл Уоррен, и вся компания весело промаршировала в направлении кухни.

Но позже, в спальне, делая запись в дневнике, Эллери приостановился и задумался, сколько из всего происшедшего действительно было чепухой и сколько — не было… или же чепухи вовсе не было.

Запись за этот день он закончил так: