Сквозь время - Павел Коган

Уходя, он в своих стихах точно предупредил нас, что останется неотъемлемой частью пережитого нами. Так оно и случилось. Он вошел в разряд незабываемого. И навсегда помнится, что он был.

Борис Слуцкий

Последняя встреча

Был октябрь 1941 года, один из самых тяжелых для Москвы дней октября — 16 или 17 число.

Немцы наступали где-то у Можайска. Их еще не удавалось остановить. Кое-где над центром города падал странный серый снег, вялый, медленный. Это был пепел. Эвакуируемые учреждения жгли бумаги. Каждый час тысячи людей уходили на запад, на юго-запад, на северо-запад — на фронт. Другие тысячи уходили и уезжали на восток, в эвакуацию.

Вот в такой день на улице Герцена я и встретил, в последний раз в жизни, Колю Майорова.

Какой он был тогда — помню: хмурый, лобастый, неторопливый, с медленной доброй усмешкой на губах.

— А я вот иду в военкомат, записываться в армию.

Постояли мы на улице, на самой важной для нас обоих улице Герцена — больше трех лет проучились мы на ней, через два дома друг от друга. Поговорили о товарищах: кто как и кто где. Торопливо, в двух словах, рассказал я Коле о фронте и о госпитале. И — разошлись, чтобы никогда более не увидеть друг друга.

В книге Майорова, которая вышла год назад, и в этом сборнике собраны почти все известные мне стихи Коли — последних трех-четырех лет его жизни. Почти все, но не все.

Я хорошо помню стихи о деревенской гулянке, со строкой:

Я сам любил ходить в такие игры.

Может быть, когда-нибудь вспомнятся, приснятся другие стихи, другие строки, а может быть, и не вспомнятся. Мы, наверное, слушали в те годы друг друга не очень внимательно. Все написанное и читанное казалось присказкой. «А сказка будет впереди». Главное еще напишется. У иных так и случилось. А у иных вместо сказки впереди была смерть.

Я перечитываю стихи Майорова тридцать девятого, сорокового, сорок первого годов. Многое вспоминаю, со многим встречаюсь впервые и думаю, что нет, это уже не присказка.

Мы никогда не прочтем того, что Коля написал бы о войне, о нашей победе. Но он сказал свое честное и точное слово о том, что думали и чувствовали люди его поколения за день, за год до войны. О буре истории, ревевшей за окнами наших студенческих общежитий. И о том, как

…были высоки, русоволосы

те, кто шагнул навстречу буре. Победа начинается с решимости ее добиться, с уверенности в правоте нашего дела. Об этой решимости, об этой правоте — всё, что написал Майоров.

Михаил Луконин

Коле Отраде

Я жалею девушку Полю.   ЖалеюЗа любовь осторожную:   «Чтоб не в плену б!..»За: «мы мало знакомы»,   «не знаю»,     «не смею»…За ладонь, отделившую губы от губ.Вам казался он:   летом — слишком двадцатилетним,Осенью —   рыжим, как листва на опушке,Зимою —   ходит слишком в летнем.А весною — были веснушки.А когда он поднял автомат —   вы слышите?.. —Когда он вышел,   дерзкий     такой, как в школе,Вы на фронт   прислали ему платок вышитый,Вышив: «Моему Коле!»У нас у всех   были платки поименные,Но ведь мы не могли узнать   двадцатью зимами,Что когда   на войну уходят     безнадежно влюбленные —Назад приходятлюбимыми.Это все пустяки, Николай,   если б не плакали.Но живые   никак представить не могут:Как это, когда пулеметы такали,Не встать,   не услышать тревогу?Белым пятном   на снегу     выделиться,Не видеть,   как чернильные пятна     повыступали на пальцах,Не обрадоваться,   что веснушки сошли с лица?!Я бы всем запретил охать.Губы сжав — живи!   Плакать нельзя!Не позволю в своем присутствии плохоОтзываться о жизни,   за которую гибли друзья.Николай!С каждым годом   он будет моложе меня,     заметней.Постараются годы   мою беспечность стереть.Он останется   слишком двадцатилетним,Слишком юным   для того, чтобы дальше стареть.И хотя я сам видел,   как вьюжный ветер, воя,Волосы рыжие   на кулаки наматывал,Невозможно отвыкнуть   от товарища и провожатого,Как нельзя отказаться   от движения вместе с Землею.Мы суровеем,Друзьям улыбаемся сжатыми ртами,Мы не пишем записок девочкам,   не поджидаем ответа…А если бы в мартеА если бы в марте   тогда     мы поменялись местами,Он   сейчас     обо мне написал бы       вот это.

Юрий Окунев

«В актовом зале…»

В актовом зале нового педагогического института в Волгограде Михаил Луконин читает притихшим студентам свое стихотворение «Коле Отраде»…

Он читает, а перед моими глазами всплывают далекие годы и старое здание довоенного учительского института на Академической. В коридоре после лекций по-молодому шумно, весело, бестолково. Из аудитории литфака выходит восемнадцатилетний веснушчатый парень. Он держит в руке книгу. Это стихи Багрицкого.

Он подмигивает мне и делает шутливый, приглашающий жест: «А вам не хотится под ручку пройтиться?»…

Николай Отрада.

Самый близкий его друг — Михаил Луконин. Я знаю: они вместе учились в школе, поступили в учительский, одновременно начали печататься в газетах, зачитывались стихами любимых поэтов и увлеченно занимались своеобразной «стратегией» и «географией»: раскладывали перед собой географическую карту и жадно распределяли «сферы» и «зоны», огромные пространства и территории нашей планеты, на которые должно было распространиться их тематическое освоение и поэтическое завоевание. Владения музы одного поэта торжественно объявлялись неприкосновенными для другого.

В то время мое воображение полностью захватила республиканская Испания, ее борьба, ее героические люди. Прочитав в областной комсомольской газете мои стихи «Лина Одена» и «Я кулаки сжимаю и клянусь», Коля Отрада по «высшим стратегическим соображениям» предупредил меня: