Нет на земле твоего короля. Часть 1 - Сергей Щербаков

Лика замялась. Мотнула головой. Свекровь яростно следила за ее мимикой.

— Надо ограничить нагрузку на работе и избегать стрессовых ситуаций, иначе ремиссии будет трудно добиться.

Врач вышел. Лика стояла спиной к Елене Павловне, и спину жгло от ее взгляда.

— Что ты ему сказала? — прошипела свекровь.

Лика пожала плечами.

— Убить его решила?

— Елена Павловна, вы прекрасно знаете, что это не так.

Она отвернулась и почувствовала, как ее схватили за руку.

— Лика, как мать, как женщина, я тебя умоляю — дай Анатолию завершить его открытие, дай ему защититься, а потом поступай, как знаешь. Я обещаю тебе, что потом я сама поговорю с Толиком, чтобы все решить мирно. Забудь все, что я тебе говорила. Я помогу тебе, я ускорю развод, если понадобиться, но не сейчас, прошу тебя. Потерпи пару месяцев, умоляю тебя, Лика!

Лика удивленно смотрела, как ее неприступная, высокомерная свекровь унижается перед ней, как в ее глазах выступили слезы. Через открытую дверь было видно, как спит Толик на больничной кровати, увешанный капельницами и кислородными трубочками. Да что происходит? Зачем же так? Это жестоко. Несправедливо. Она всхлипнула и выбежала из отделения.

В итоге пришлось проваляться дома еще два дня, как и предполагала Люба. Мало того, что болело горло, и постоянно гудела голова, так еще положение осложнялось тем, что Толик тоже отлеживался дома, а свекровь чуть не ночевала у них. Усердно ухаживала за сыном, и даже за Ликой пыталась присмотреть. Привела свою домработницу, чтобы та готовила им и убирала квартиру. Как-то заглянул и свекор. Сергей Вениаминович сделал вид, что не знает ни о каких проблемах между Ликой и Толиком, привез корзину фруктов и чаевничал у них на кухне, как ни в чем ни бывало. Елена Павловна сидела со скорбным видом у кровати сына и держала руку на его лбу. И хотя Толик пришел в себя и свободно мог передвигаться, она велела ему лежать и набираться сил. Лика старалась не выходить из комнаты, поменьше сталкиваться ней. Дождалась момента, когда свекровь ушла, а муж еще не спал. Тихо зашла к нему в комнату. Толик поднял на нее глаза. В них читались удивление и настороженность. Он приподнялся на локте.

— Что-то случилось?

— Нет. Я хочу с тобой поговорить.

Он молчал.

— До твоей защиты я не буду возвращаться к той теме. Ты понимаешь, о чем я.

Понимает или нет? Конечно, понимает. Дернулся, как будто кто-то больно сжал его за горло.

— Ты пообещаешь не вмешиваться в мою жизнь, дашь мне разобраться, что к чему, а я обещаю не торопить события.

Он сглотнул.

— Ты остаешься?

— Да. Пока остаюсь. Только не трави мне душу. Ты должен понимать, что это не решение проблемы, это вынужденно затишье.

— Я понимаю.

— Не вмешивай никого. Даже маму, прошу тебя.

— Это нереально, ты же понимаешь.

— Да, — кивнула она, — но все же поговори с ней.

— Хорошо.

— Значит, так и решим пока. Спокойной ночи.

На следующий день Анатолий заперся с матерью и долго говорил с ней. Она вышла с заплаканными глазами, но Лике ничего не сказала. Так и мелькала по квартире, решая между делом миллион проблем по телефону. Тетю на операцию положить, подруге посоветовать, где лучше кредит брать, брату помочь лицензию получить на частный бизнес. Лику разговорами не доставала. Лика постоянно ловила на себе ее взгляд, чуть ли не заискивающий. Ей казалось странным ее поведение, неестественным. Она ощущала себя очень неуютно и как только температура спала, побежала на работу.

На завод пришла пораньше, задержалась у проходной. Мишу заметила издалека, радостно вздохнула.

— Ты? Наконец-то.

Он схватил ее за руку, и так они и стояли, не отрываясь, смотрели друг другу в глаза и улыбались, как дети. Мимо проходили заводчане, задевали их, здоровались, окликали, но они ничего не слышали. Потом она разжала ладонь.

— Пятница, — прошептала она.

— Что?

— Сегодня пятница. Завтра увидимся?

— Ты еще спрашиваешь? Я так соскучился.

— Я тоже.

— У тебя синяки под глазами.

— После болезни.

— Ты похудела.

— Мне идет?

— Нет. Ты совсем прозрачная.

— Это же хорошо. Не загораживаю свет.

— Это плохо. Так ты исчезнешь, и что я буду делать?

— Голова кружится. Пойдем?

— Ты еще не выздоровела. Зачем выскочила из постели?

— Тебя увидеть.

— Завтра я тебя вылечу.

— Тогда до завтра.

— Нет. Я еще загляну сегодня.

Она не стала говорить, что он опять раздразнит гусынь из их бюро. Пусть хоть один их них любит без оглядки на окружающих. В конце концов, разве это проблемы? Это все пройдет, они и забудут, как переживали по этому поводу. Это все мелочи. Главное — они есть друг у друга.

Глава 18

Письма моему правнуку.

Мама с моим отцом были очень счастливы. Родилась я, жизнь на какое-то время вошла в колею и не приносила серьезных потрясений. А потом началась война. Война все перевернула в нашей жизни. Наступили совершенно другие дни, полные тревоги, тяжелой работы, ожидания вестей. Нас эвакуировали в Казахстан и меня направили помогать воспитателям в детский дом, что находился на улице Нариманова, названной в честь советского партийного деятеля, как это было принято у нас в стране. Детский дом представлял собой большое одноэтажное здание с дворовыми постройками — кухней, изолятором, кладовой. Невеселое это было место. Сюда привозили детей 5-ти лет и старше из детского приемника, потерявшихся или осиротевших.

Внешне все выглядело благополучно — чистые комнаты, кроватки заправленные бельем, комната для игр, были даже цветы и какие-то игрушки. Поначалу мне очень понравилось, казалось, мы делаем такое благородное дело. В группах было по пятьдесят — шестьдесят человек, дети спали по двое, а если маленькие, то и по трое на кроватках. Потом я стала замечать, как скудно кормят детей, и это тех детей, что поступали в уже сильно истощенном состоянии, а у многие к тому же были больны разными заболеваниями. Голод — это страшное явление. Бедные дети постоянно крутились у кухни, ожидая, когда тетя-повар, пышнотелая, румяная тетка с золотыми зубами, сверкающими при улыбке, выйдет на крыльцо и позвонит в колокольчик. Время обеда! Дети бросались в столовую, обгоняя друг друга, чтобы быстро усесться за столики и ждать, когда им будут разносить еду в глиняных мисках и кружках из-под консервных банок.

Тебе, слава Богу, незнакомо чувство голода. Тебе трудно представить, как бережно дети в детском доме держали кусок хлеба — не дай бог, упала крошка со стола, все бросались найти и завладеть ею. Бывало, некоторые хитрили, выжидали, когда все съедят свою норму и будут с завистью наблюдать за тем, у кого еще остался хлеб. Хитрец отщипывал маленькими кусочками, смаковал, дразнил рядом сидящих, которые не отводили голодных глаз от «счастливчика».

В один из жарких сухих летних месяцев, присущих казахстанскому климату, мы расширили нашу семью. В то лето особо остро встала проблема с водой. Ее не хватало, водопровода не было, воду привозил рабочий хромоногий кореец, который весь день на коляске с бочкой возил воду с городской колонки. Дети ходили грязными, на умывание воды не хватало. За состоянием дел в детском доме, конечно, следили соответствующие органы, и когда ожидалась очередная проверка или комиссия, тогда начиналась срочная подготовка — детей купали в одном большом котле в пристройке, до тех пор, пока вода не превращалась грязную жижу, потом им выдавали из кладовой, где работала полька Соня, одежду — девочкам платья, мальчикам рубашки, всем носочки и обувь.

К моменту проверки все было «на высоте», комиссия обходила комнаты, удовлетворенная чистотой, обедом чуть сытнее обычного, и уезжала. В красном уголке проявлялась грамота с благодарностью заведующей детским домом. Комиссия уезжала, детей раздевали, все сдавали в кладовку до следующей проверки, и жизнь продолжалась. Дети продолжали голодать. Детдом стоял на окраине города, и прогулки в город для детей были большими событиями. Но самым трудным было пройти мимо раскинувшихся за городом огородами, откуда люди несли овощи. Дети кричали, выпрашивая морковку или чего-нибудь еще, заглядывали женщинам в корзину. Мне всегда было ужасно стыдно, что наши дети такие голодные, это было жутко неправильно, даже в такое тяжелое время.

В одном из помещений напротив самого дома находился изолятор, старое серое деревянное здание с высоким крыльцом в несколько ступеней. В изоляторе лежали больные дети. Окна были занавешены простынями от палящего солнца, но масса мух проникала внутрь и жужжала в темноте, находя свои жертвы, облепляя глаза и губы спящих ребятишек. Чем болели дети, вряд ли кто знал. Был у нас фельдшер, грузный усатый, немолодой мужчина, уставший от жизни и равнодушный ко всему. Когда я привела к нему из своей группы мальчика, у которого резко отекло все тело, фельдшер ткнул его во вздутый живот и произнес: «Меньше есть надо!». Мальчика все же поместили в изолятор, но не лечили, и через несколько дней он умер.