Стрелок - Стивен Кинг

Это были глаза стрелка.

Отец Роланда только что вернулся с нагорья. Среди портьер и декоративного шифона главной залы для приемов, куда мальчугана стали допускать лишь с недавних пор в знак того, что он стал учеником, Роланд-старший выглядел неуместно. Черные штаны из грубой бумажной ткани, синяя рабочая рубаха, небрежно переброшенный через плечо пропыленный и прорванный в одном месте до подкладки плащ — фигура отца дисгармонировала с элегантностью покоев. Он был отчаянно худ, и, когда сверху вниз поглядел на сына, густые, похожие на велосипедный руль усы под носом словно бы потянули голову книзу. Перекрещенные на бедрах револьверы висели под идеальным для рук углом. Потертые рукояти из сандала в томном свете покоев казались вялыми и сонными.

— Главный повар, — тихо сказал отец. — Представь себе! Взорванные в горах у станции снабжения рельсы. Мертвый склад в Хендриксоне. И, возможно, даже… да ты представь! Представь!

Он повнимательнее присмотрелся к сыну.

— Это терзает тебя.

— Как сокол, — сказал Роланд. — Терзает. — И засмеялся — скорее, из-за поразительной уместности образа, нежели от того, что уловил в ситуации какой-то просвет.

Отец улыбнулся.

— Да, — сказал Роланд. — Наверное, это… это терзает меня.

— С тобой был Катберт, — сказал отец. — К этому времени он уже наверняка все рассказал отцу.

— Да.

— Он кормил вас обоих, когда Корт…

— Да.

— А Катберт? Как думаешь, его это мучает?

— Не знаю. — Такой путь сравнений очень мало его интересовал. Мальчика не заботило то, как его чувства сравнивают с чувствами других.

— Ты терзаешься оттого, что чувствуешь себя убийцей?

Роланд нехотя пожал плечами, сразу же ощутив недовольство от такого зондирования своих побуждений.

— И все-таки ты рассказал. Почему?

Глаза мальчика расширились.

— Как же я мог промолчать? Измена…

Отец коротко махнул рукой.

— Коль скоро ты сделал это ради какой-нибудь дешевки вроде идеек из школьных книжек, ты поступил недостойно. Я предпочел бы увидеть отравленным весь Фарсон.

— Нет! — с силой вырвалось у мальчика. — Я хотел убить его… их обоих! Обманщики! Предатели! Они…

— Ну-ну, говори.

— Они обидели меня, — с вызовом закончил Роланд. — Что-то сделали со мной. Что-то изменили. Я хотел убить их за это.

Отец кивнул.

— Достойно. Не нравственно, но не тебе быть нравственным. По сути дела… — Он глянул на сына. — Морали всегда будут тебе не по зубам. Ты не такой смышленый, как Катберт или парнишка Уилера. Это сделает тебя грозным.

Мальчик, до этого пребывавший в нетерпении, и обрадовался, и встревожился.

— Его…

— Повесят.

Мальчик кивнул.

— Я хочу посмотреть на это.

Роланд-старший закинул голову и оглушительно захохотал.

— Не таким грозным, как я думал… а может, попросту глупцом. — Он вдруг закрыл рот. Вылетевшая вперед подобно стреле молнии рука больно ухватила мальчика повыше локтя. Парнишка скривился, но не дрогнул. Отец не сводил с него испытующего взгляда, и мальчик ответил на него, хотя это было труднее, чем надеть клобучок на сокола.

— Хорошо, — сказал отец и резко повернулся, чтобы уйти.

— Отец?

— Что?

— Ты знаешь, о ком они говорили? Знаешь, кто такой добрый человек?

Отец снова обернулся и задумчиво посмотрел на него.

— Да. Думаю, что знаю.

— Если бы ты поймал его, — проговорил Роланд в своей обычной манере — задумчиво, почти так, как если бы делал тяжелую работу, — кроме Повара, больше никого не пришлось бы… вздергивать…

Отец скупо улыбнулся.

— Какое-то время, возможно, нет. Но в итоге всегда приходится кого-нибудь «вздернуть», как ты оригинально выразился. Люди просто напрашиваются на это. Рано или поздно, если перебежчик не объявляется, люди его создают.

— Да, — отозвался Роланд, мгновенно схватывая мысль, которая уже не ускользала из его памяти никогда. — Но если ты поймаешь его…

— Нет, — решительно сказал отец.

— Почему?

Мгновение казалось, что отец вот-вот объяснит, почему, но он сдержался и промолчал.

— Я думаю, на данный момент мы уже достаточно наговорились. Оставь меня.

Роланду хотелось сказать, чтобы отец не забыл о своем обещании, когда Хэксу придет время шагнуть в люк, но мальчик чувствовал его настроения. Он подумал, что отцу хочется предаться плотским утехам, и быстро закрыл дверь. Он знал, что отец занимается этим… этим делом вместе с матерью, и был достаточно просвещен относительно того, в чем состояло действо, но картинка, неизменно возникавшая у Роланда в голове вместе с этими мыслями, заставляла мальчика испытывать чувство неловкости и в то же время — странной вины. Через несколько лет Сьюзан расскажет ему историю Эдипа, и он усвоит ее, погрузившись в спокойную задумчивость и размышляя о непонятном кровавом треугольнике, образованном его отцом, матерью и Мартеном… известным в некоторых краях как добрый человек. Или о прямоугольнике, буде желание прибавить и себя.

— Спокойной ночи, отец, — сказал Роланд.

— Спокойной ночи, сын, — рассеянно отозвался отец, принимаясь расстегивать рубашку. В его представлении мальчик уже ушел. Яблочко от яблоньки.

Виселичный Холм находился на Фарсонской дороге, что заключало в себе тонкую поэзию — Катберт бы оценил это, но Роланд нет. Зато он по достоинству оценил взбиравшийся в ослепительно голубое небо великолепно зловещий эшафот, черный угловатый силуэт, нависавший над проезжей дорогой.

Обоих мальчиков отпустили с Утренних Упражений — шевеля губами и время от времени кивая, Корт медленно, с трудом прочел записки от их отцов. Когда с обеими записками было покончено, он поглядел на сине-лиловое рассветное небо и снова кивнул.

— Обождите здесь, — сказал он и пошел к покосившейся каменной хижине, служившей ему домом. Он вернулся с ломтем грубого, пресного хлеба, разломил его пополам и вручил каждому по половинке.

— Когда все кончится, каждый из вас положит это ему под башмаки. Помните: сделать как велено, не то узнаете, где раки зимуют.

Они не понимали, пока на спине принадлежавшего Катберту мерина не приехали на место казни. Мальчики явились первыми, за четыре часа до повешения, опередив всех прочих на добрых два часа, и на пустынном Виселичном Холме не было никого, кроме грачей да воронов. Птицы были повсюду и, разумеется, все — черные. Они шумно устраивались на якоре смерти — жесткой, выдававшейся над люком перекладине. Они расселись в ряд на краю помоста, толкались, стремясь занять место на ступенях.