Братья-рыцари и камни Гроба Господня (СИ) - Никмар Алекс

Алекс Никмар

Братья-рыцари и камни Гроба Господня

Глава 1

Святого нашего креста и ты достоин,

Когда твоя душа чиста, отважный воин.

Такое бремя не для тех, кто глуповат,

Кто в суете земных утех погрязнуть рад.

Ты плащ с крестом надел во имя добрых дел.

Напрасен твой обет, когда креста на сердце нет.

благородный миннезингер (средневековый германский поэт) Гартман фон Ауэ

Замок Консьержери́, резиденция короля Филиппа IV Красивого, остров Сите́, Париж, королевство Франция, весна 1306 года от Рождества Христова.

«Итак, с сегодняшнего дня, всё, собственно и начнётся! Это же надо, как всё неожиданно удачно сложилось! Вот уж не думал и не загадывал, а оно — вот как!.. Вместо того чтобы преспокойно себе оставаться под надёжной защитой своего многочисленного флота и мощных крепостных стен на Кипре, к которому французское королевство из-за своих скудных ресурсов не в состоянии послать ни свою армию, ни чей-то, нанятый им флот, Жак де Моле сам идёт к нам в руки! Да… — бывает же такое! Я-то считал — и на то у меня были серьёзные основания — что он значительно умнее, а вышло, значит, вот как!.. Ну что ж, господа тамплиеры, такие ошибки не прощаются!..» — размышляя таким образом, Гийом де Ногаре́ — главный королевский советник и хранитель большой королевской печати — внимательно рассматривал себя в высоком, выше человеческого роста зеркале.

Из зеркала на главного королевского советника внимательно смотрело его отражение. Вид у этого отражения был заметно усталым. Ещё бы, ведь оно, также как и сам де Ногаре, практически не спало всю минувшую ночь, забывшись тревожной, неспокойной дрёмой от силы всего на полчаса или немногим больше. А может оно и вовсе не спало, а то, что оно якобы спало — ему только казалось? Может на самом деле, его отражение всю ночь напролёт украдкой скашивало глаза на Гийома, сидевшего неподвижно за своим письменным столом и сосредоточенно смотревшего своими невидящими глазами в сгустившуюся по углам его кабинета ночную тьму? Может было и так, да разве теперь это было важно?.. — пожалуй, что нет.

«Ничего, ничего! Ещё отосплюсь. Теперь, зная о том, что проклятые тамплиеры рядом, в Париже, и мой карающий меч уже почти завис над их головами, мой сон будет куда как спокойнее, — встретившись взглядом со своим отражением, де Ногаре заговорщически подмигнул ему, и отражение подмигнуло ему в ответ. — Вот так-то: смотри веселее, старина Гийом, тебе всего-то и нужно, что немного потерпеть, ну и, конечно же — очень хорошо поработать — и тогда на твоей улице, наконец, настанет праздник, которого ты так долго ждал!..»

Закончив этот мысленный разговор со своим отражением, он привычно провёл ладонью по своей аккуратно подстриженной испанской бородке, придав ей привычную для него форму. Затем, удовлетворившись полученным результатом, пригладил твёрдой рукой черные как смоль длинные волосы, которых пока ещё не тронула благородная седина и, уже отворачиваясь от зеркала, не смог сдержать полной мрачного удовлетворения улыбки, совершенно непроизвольно растянувшей его тонкие аристократические губы в зловещую изогнутую линию.

Вообще-то, Гийом де Ногаре улыбался крайне редко, а если и улыбался, то делал это настолько холодно, что теплоты в его улыбке можно было найти не больше, чем в застывшей в лёд студёной зимней воде. Были на то у него свои особые причины, о которых он никогда и никому не говорил.

К тому же — главный королевский советник был твёрдо убеждён в том, что улыбка, натянутая на лицо без скрытого за ней основания, делает человека смотрящимся очень глупо. Что уж тут говорить, если этот человек — не кто иной, как хранитель большой королевской печати, лицо, обладающее огромным кредитом доверия не кого-нибудь, а самого французского короля?! Кто-кто, а вот он-то уж точно мог позволить себе улыбаться лишь в том случае, когда смеялся его сюзерен. Только вот всё дело было в том, что и за Филиппом Красивым, которого враги и друзья иногда справедливо называли ещё и «Железным», такой привычки, как улыбаться без повода, никогда не водилось…

Но сегодняшний, ещё только начинающийся день, для Гийома де Ногаре был не таким как обычно. Этот день был для него непривычно особенным. В такой день он мог позволить себе не то что улыбку, но и полный внутреннего удовлетворения смех — тот уверенный смех, каким смеётся человек, внезапно почувствовавший грядущую победу над своим старым, заклятым врагом — тем самым врагом, не победа над которым, а лишь безжалостное уничтожение которого, стало тайной целью всей его жизни.

Да, сегодня Гийом де Ногаре был несказанно доволен. Он так откровенно радовался столь удачно сложившемуся стечению обстоятельств, что не видел ни одной причины как-то сдерживать охватившее его холодное веселье. Ещё бы: как тут можно было не радоваться, если сегодня, не иначе как само провидение вдруг проявило к нему свою божественную благосклонность и сделало всё так, как ему было нужно?..

«Вот уж точно права старая пословица, что гласит: „Сегодня пир горой, а завтра пошёл с сумой“. Как ни богаты были гордые храмовники, как ни велики были их владения в Святой земле, а кривой сарацинский меч сделал своё дело — он выгнал их отовсюду, где они чувствовали себя полновластными хозяевами. Теперь они, как жалкие побитые собаки, возвращаются туда, откуда пришли двести лет назад. Смелые же они, однако — неужели можно так слепо уверовать в силу трухлявых папских булл, чтобы считать, будто и здесь — во Франции, они будут также продолжать жиреть на своих долговых расписках?! — отвечая самому себе на этот вопрос, де Ногаре медленно покачал головой из стороны в сторону. — Нет, лицемерные святоши! Всё! Теперь, господа-храмовники, время вашей беспредельной безнаказанности закончилось. Здесь вам не преданная и брошенная вами Палестина. Здесь нет ни пустынных дорог, которые надо охранять от лихих людей и сарацин, ни морских путей, по которым можно беспошлинно везти паломников и товары в Левант — здесь королевство Франция, и со всеми этими задачами хорошо справляются королевские вассалы, бальи и сенешали!»

От напряжённых размышлений в горле пересохло. Главный королевский советник подошёл к пылающему жаром горящих поленьев камину и, взяв в руки стоявший близко к огню кувшин, до краёв наполнил стоявший на каминной полке небольшой серебряный кубок. Минувшая ночь у него выдалась неспокойной — нужно было дождаться донесений от посланных к Тамплю людей, и в их ожидании сомкнуть глаз ему так и не удалось. Хотя… — сказать правды ради — даже если никаких вестей ему ждать бы и не пришлось, он и так бы ни за что не заснул от охватившего его волнения: «Впрочем: это всё ерунда. Высплюсь как-нибудь позже. Главное — хвала Святым Небесам — всё сказанное в письме оказалось чистейшей правдой. А раз так, то сегодня король всё увидит своими собственными глазами, и с них, наконец, спадёт плотная пелена доверчивости и морока, которую на них навесил этот лицемерный гордец де Моле…»

Небольшими глотками осушив кубок — а в нём была нагревшаяся от исходящего теплом камина вода, ибо вино, даже разбавленное, Гийом старался пить лишь по крайней необходимости — он подошёл к окну и, распахнув тяжёлые дубовые створки, вдохнул полной грудью свежий весенний воздух полноводной Сены.

Опустив взгляд на реку, Гийом увидел хорошо знакомую ему картину только-только зарождающегося дня, и по уже давно установившейся привычке, начал непринуждённо разглядывать её, примечая некоторые, необычные для его глаз детали. Это занятие помогало ему сосредоточиться на своих мыслях, и с какого-то времени стало своеобразным ритуалом начала каждого нового дня…

Несмотря на довольно ранний час, на реке уже вовсю кипела привычная для этого времени суток торговля.

Вдоль всего противоположного берега, насколько хватало глаз, выгружались прибывшие с рассветом небольшие гребные суда и пузатые грузовые лодки, пришедшие под парусом. Все эти судёнышки — от совсем маленьких, до достигавших в длину дюжины туазов, привезли расхожие в столице товары — в бочках, корзинах и грубых холщовых мешках. Эти товары сейчас рядами и штабелями выставлялись на берегу на специально сделанных для этой цели деревянных помостах и ждали своих покупателей.