Братья-рыцари и камни Гроба Господня (СИ) - Никмар Алекс

— Говорите же, мессир!

— Я получил тайное письмо, в котором чётко указывается, что этот отряд будет сопровождать архив и реликвии ордена, которые будут перевозиться на телегах. Однако лично я уверен в том, что де Моле наконец определился со своей главной резиденцией — это будет французское командорство храмовников — неприступный Тампль.

— Если это и так, то что это нам даёт?

— А даёт нам это уверенность в том, что с архивом и реликвиями из Святой земли, тамплиеры привезут сюда, в свою новую главную резиденцию и ещё кое-что. Это — казна, и теперь она будет у нас под боком.

В кабинете коадьютора снова повисла тишина. Де Ногаре знал, что Ангерра́н де Мариньи так же относится к храмовникам, как и он сам. У него были основания так думать, и в этой своей уверенности он был прав…

Будучи мудрым и прозорливым политиком, коадьютор короля Франции не мог забыть о том, как Великий магистр Жак де Моле развеял в прах блестящую идею Филиппа Красивого стать следующим Великим магистром ордена Бедных рыцарей Христа и Храма Соломонова.

Дело было так. Король, прекрасно понимал, что после потери всех своих владений и крепостей в Леванте, тамплиеры — рано или поздно — будут вынуждены вернуться в свою главную провинцию, которая традиционно поставляла в его ряды новых рыцарей и воинов, то есть — во Францию. А раз так, то и все свои ценности, в том числе и свою огромную (по упорно наполнявшим Францию слухам) казну, они привезут с собой.

На то, чтобы отобрать накопленные храмовниками средства силой, осознавая мощь и влияние крестоносцев, а также всестороннюю поддержку их ордена Папами, Филипп решиться не мог. Его противостояние с нынешним Папой Климентом V было в самом разгаре. Даже с учётом того, что влияние понтифика на внутреннюю политику христианских государей сейчас было крайне слабо, а сам Папа оказался фактически запертым в Авиньоне и находился там под неусыпным контролем Французского двора, открыто напасть на один из главных папских военно-монашеских орденов было бы, со стороны французского короля, довольно опрометчивым шагом.

Действовать в такой ситуации нужно было как-то иначе, и Филипп Красивый, не без «доброго» совета Гийома де Ногаре, сделал очень интересный и неожиданный для всех политический ход.

Он задумал получить в своё распоряжение всё разом: не только орденскую казну, но и всю мощную военную систему крестоносцев, со всеми их крепостями, замками, домами и портами. Однако осуществить свой план он решил не силой оружия, как мог бы попытаться это сделать любой другой, не столь изощрённый в борьбе за власть монарх или влиятельный сеньор, а исключительно силой политической хитрости.

План французского короля был прост. Он основывался на том, что Великий магистр ордена Бедных рыцарей Христа и Храма Соломонова был уже в весьма солидных годах, и старые раны вкупе с лишениями военных походов основательно подорвали его здоровье.

Памятуя об этом, Филипп Красивый подал на имя Жака де Моле официальное прошение, в котором «смиренно» просил Великого магистра о своём приёме в орден, но только в качестве его почетного рыцаря.

Расчёт короля Филиппа был направлен на то, что Великий магистр, рассматривая его прошение, не сможет не учесть получаемые при его удовлетворении очевидные преимущества.

Например, имея в своих рядах такого, пусть и лишённого чёткого положения в орденской иерархии, но имеющего за своей спиной одно из сильнейших государств Европы, почётного рыцаря, орден безмерно укрепил бы свои позиции, уверенно выйдя на уровень межгосударственной европейской политики.

Более того, стань французский король почётным рыцарем-тамплиером, вполне реальной становилась и организация под руководством ордена Храма нового крестового похода, который, при деятельной поддержке французской короны, мог закончиться освобождением от мусульманского владычества не то что Гроба Господня, но и всего Леванта, с восстановлением на его землях уничтоженных сарацинами христианских королевств.

Однако, с другой стороны, всего этого могло и не случиться, и Жак де Моле, будучи мудрым и осторожным политиком, увидел в прошении французского короля куда как более реальные и грустные для ордена Храма перспективы. Для него, привыкшего раскрывать замыслы куда как коварнейших, чем Филипп Красивый, правителей Востока, они были очевидны преследуемой королём конечной целью.

Она — эта цель — заключалась в следующем. Во-первых — став почётным рыцарем ордена, французский король использовал бы всю свою силу и коварство для того, чтобы Великий магистр поскорее отправился на встречу с Петром и Павлом.

Ну а во-вторых, после этого, печального во всех отношениях события, он сделал бы так, что Капитул ордена выбрал бы именно его — Филиппа Красивого — следующим Великим магистром. В этом случае французский король получил бы в свои руки уже далеко не символичный магистерский жезл и большую печать ордена. А вместе с ними — полновластный и единоличный контроль, как над орденской казной, так и над всеми орденскими владениями, его войском и флотом.

Учитывая всё это, ожидаемо вышло так, что Жак де Моле, как мог более дипломатично, отказал французскому королю в его «душевном порыве» стать рыцарем Храма, а Филипп Красивый, со своей стороны, затаил за это на Великого магистра, а заодно и на весь орден храмовников, свою смертельную обиду…

Королевский коадьютор Ангерра́н де Мариньи был всем обязан Филиппу Красивому. Он жил и дышал его мыслями и замыслами, в том числе — и в отношении «несметной» казны ордена Бедных рыцарей Христа и Храма Соломонова. Естественно, что после упомянутого отказа Жака де Моле, он, вместе со своим сюзереном, впитал в себя глубокую неприязнь как к Великому магистру тамплиеров, так и ко всему ордену храмовников в целом. Так что лучшего союзника для осуществления своих планов Гийому де Ногаре найти было трудно.

— Давайте мы будем до конца откровенны. Вы что-то хотели предложить? — по голосу королевского коадьютора де Ногаре понял, что чтобы им сейчас не было предложено против храмовников, в лице Ангерра́на де Мариньи оно найдёт его полную поддержку: «Ну что ж, настало время показать королю, что Жак де Моле не просто сам пришёл в его руки, но и привёз с собой всю свою казну…»

— Да, мессир коадьютор. Я предлагаю распространить весть о том, что сегодня король Филипп, со всем своим двором, ещё до полудня уезжает на Большую королевскую охоту. Так и будет — он выедет на север, в направлении дубравы Руврэ. Место сбора давно определено и многие захотят прибыть туда первыми, чтобы оказаться на виду у короля и попытаться стать с ним в одну линию загона. Поэтому нам нетрудно будет сделать так, что двор поедет одним — кратчайшим путём, а король и мы вместе с ним — другим. По дороге, укрывшись в одном из принадлежащих короне домов, он сменит свой синий с золотом плащ на неприметный плащ странствующего рыцаря и, в нашем сопровождении, с охраной из нескольких, наиболее доверенных рыцарей, отправится на северо-восток в окрестности Тампля.

— Для чего это ему делать?

— Я хочу, чтобы король своими собственными глазами, а не из докладов лазутчиков, увидел орденский обоз. Учитывая наше шаткое финансовое положение, это укрепит его в твёрдой решимости покончить с зарвавшимся магистром и всем орденом храмовников.

— Мой дорогой де Ногаре! Это прекрасный план, и я его полностью поддерживаю! Когда наш благословенный король Филипп увидит, что этот лицемерный гордец Жак де Моле настолько уверовал в свою неприкасаемость, что прибыл сам, и привёз свою казну в самое сердце его владений, его уже ничто и никто не остановит!

— Да! Именно на это я и надеюсь! Пусть король определится в своём решении — это главное, а дальше мы уж сами всё продумаем, хорошо подготовимся и задушим змею в её логове, — Гийом де Ногаре пожал протянутую королевским коадьютором руку. — Идёмте к королю, мессир, не будем терять время.

— Да, идёмте, друг мой, нам действительно стоит поторопиться!

Несколько минут спустя, оба королевских советника быстрым шагом шли по галерее де Мерсье, направляясь к королевским покоям. В голове у давно «искренне раскаявшегося» еретика-катара Гийома де Ногаре в своих мечтах уже мысленно представлявшего себе грядущую расправу над орденом Бедных рыцарей Христа и Храма Соломонова, одна мысль сменялась другой.