Голос призрака - Виктория Холт

Когда мы уходили, хозяин серьезно посмотрел на Дэвида.

— Надо незамедлительно оповестить вашего отца, — сказал он.

Дэвид кивнул.

— Мы уедем в Эверсли завтра же.

Было немного обидно, что мы уезжаем на два дня раньше, чем хотели.

— Это уже свершилось. Королева мертва, — пожаловалась я Дэвиду. Какая польза будет от того, что мы возвратимся так рано домой?

— Отец должен знать об этом, — сказал он. Я была рассержена.

— Но что он может сделать?

— Это больше, чем казнь королевы, Клодина.

— Что больше?

Мы сели в экипаж и вскоре оставили Лондон позади.

— Пока королева, хотя и пленная, была жива, во Франции существовала монархия. Теперь монархия кончилась.

— Есть дофин.

— Мальчик, бедный ребенок… в руках садистов-мучителей, намеревающихся заставить его страдать за то, что он — сын короля. Я боюсь за него.

— Это во Франции, Дэвид, а мы в Англии.

— Все случившееся влияет и на всех нас, особенно когда это происходит так близко. В стране волнения. Революция, как огонь. Стоит ему только раз вырваться из-под контроля, как он распространится повсюду.

— Думаешь, люди боятся, что у нас может произойти то же самое?

— Немногих правителей в Европе настолько поддерживает народ, чтобы они чувствовали себя уверенно. Я думаю, что мы в Англии можем оставаться спокойными более, чем жители других стран. Наш король не деспот. Он добр. Люди не должны его ненавидеть. Они могут обращаться к нему, как, например, это сделал Фермер Георг, правда, в этом больше любви, чем уважения к этикету. Они не могут ненавидеть такого мягкого человека… человека простых вкусов, который намерен выполнить свой долг, даже если не совсем знает, как сделать это. Нам нужны реформы, и многие считают, что мы их получим. Но менее всего нам нужна революция.

— Несомненно, это самое последнее, что нужно любой стране.

— Я искренне верю, что люди не хотят революции. У нас под боком пример того, что это может означать. Французы просто поменяли одних хозяев на других, и я твердо верю, что многие здравомыслящие люди предпочтут первых, хоть и деспотичных. Страной могли управлять люди, которые были эгоистичны, избалованы, равнодушны к нуждам народа, слишком потворствующие себе, но даже они были лучше, чем эти кровожадные, жаждущие власти убийцы, которые теперь правят ими.

— Тогда, если народ знает это, почему мы должны спешить домой?

Несколько секунд он молчал, потом сказал:

— Есть смутьяны — люди, которые сделали много, чтобы поднять революцию во Франции. Их цель сделать то же самое по всей Европе. Они хотят уничтожить церковь, государство и монархию.

Ты имеешь в виду, что эти люди, эти смутьяны, действительно есть в нашей стране?

— Уверен в этом. Их количество теперь возрастет, и мы должны быть готовы ко всему.

— А что твой отец может сделать?

Дэвид пожал плечами, и я задумалась, насколько много он знает о тайной жизни Дикона.

Больше нечего было сказать. Медовый месяц закончился.

Дэвид снисходительно посмотрел на меня.

— Не забудь, — сказал он, — когда дела поправятся, мы отправимся в Италию.

Я прижалась к нему.

— Это будет замечательно. Я верю, Дэвид, что когда-нибудь стану знать так же много, как ты.

— Чем дольше ты будешь знать меньше меня и не будешь презирать меня за невежество, тем счастливее я буду.

Я смотрела на проплывающие мимо сельские пейзажи. На деревьях оставалось не так уж много листьев, но они поражали своими красками. В некоторых садах собирали последние фрукты. Зима почти подошла к нам.

Мы хотели добраться домой до того, как наступит темнота, а в это время года темнеет рано. Мы ехали быстро, и сумерки только начали опускаться, когда я увидела высокую стену Эверсли. Мое сердце, как всегда, радостно подпрыгнуло в груди.

Когда мы въехали в ворота и подъехали к дому, грумы вышли из конюшен, удивленные нашим скорым возвращением.

Дэвид помог мне выйти из экипажа, и я направилась к дому. Я с трудом могла дождаться того момента, когда увижу маму и расскажу ей о замечательном времени, проведенном в Лондоне.

Я опередила Дэвида и вбежала в холл, любимый холл с его высоким сводчатым потолком, каменными стенами и фамильным деревом около камина.

Холл был пуст. Конечно, они не знали, что мы вернемся в этот день.

Я поднялась по ступеням.

— Мама, — позвала я. — Это Клодина… и Дэвид. Мы дома.

Мой голос отозвался эхом, и тут неожиданно на вершине лестницы я увидела незнакомую фигуру в сером. Увидев на ней капюшон, я подумала, что там стоит монах или монахиня, и почувствовала, что холодею от ужаса. В этот момент я действительно поверила, что оказалась лицом к лицу со сверхъестественным.

Я окаменела и если бы даже и попробовала пошевелиться, то уверена, не смогла бы сделать этого.

Фигура слегка пошевелилась, пара горящих темных глаз, казалось, сверлила меня.

Затем раздался голос:

— Это Клоднна… О, Клодина, ты не узнаешь меня? Тетя…

Тетя Софи! — закричала я.

Только теперь я поняла что она вернулась. Джонатан, Шарло и Луи-Шарль спасли ее.

Джонатан всегда выполнял то, что намеревался сделать.

Что это было за возвращение домой!

Когда Софи обняла меня, я услышала голос матери.

Она появилась на лестнице вместе с Диконом.

— Клодина!

Дэвид!

Мы не ждали вас сегодня. — Матушка крепко обняла меня. — Моя дорогая, ты выглядишь прекрасно. Как хорошо увидеть тебя снова!

— Есть важные новости, — сказал Дэвид. — Они отправили королеву Франции на гильотину.

Дикон промолчал. Он стоял неподвижно, и я видела, что он нахмурился.

— Мы были у Кренторнов, — продолжал Дэвид, — и новости сообщил Джон Кренторн. Они хотели, чтобы ты как можно скорее узнал это.

Дикон кивнул, и матушка тревожно посмотрела на него.

— Мы поедем в Лондон, — сказал он. Наступила тишина, которую нарушила моя мать:

— Видишь, что произошло…

— Тетя Софи… — начала я.

— Это хорошо, что она здесь.

— А Шарло?

Моя мать выглядела печальной.

— Шарло не вернулся. Луи-Шарль тоже. Они присоединились к армии… французской армии.

— О нет! — закричала я. — Они будут сражаться против нас!

— Дураки, — сказал Дикон.

Моя мать положила свою руку на его.

— Шарло всегда не покидала мысль вернуться, — сказала она. — По крайней мере, он жив, и у нас наконец есть от него вести.

Был еще один вопрос, который я хотела задать, однако чувствовала себя слишком взволнованной, чтобы произнести его имя. Но матушка сама ответила на него: