Николай I Освободитель. Книга 7 (СИ) - Савинков Андрей Николаевич

А мы меж тем палили из всех доступных в эти времена орудий пропаганды. Газеты выходили с заголовками, призывающими записываться в ополчение и помогать стране в тяжелое для нее время. Девушек — и это была вообще феерия эмансипации — приглашали участвовать в формировании полевых госпиталей для ухода за раненными.

Этот порыв был настолько сильный, что даже моя пятнадцатилетняя Ольга пришла с желанием записаться с сестры милосердия. Естественно отпускать на фронт императорскую дочь обычной санитаркой никто бы не стал, поэтому специально для нее оборудовали поезд-госпиталь для эвакуации раненных в тыл, благо железная дорога продолжала работать более-менее стабильно аж до Белостока. Эту идею я честно увел у Николая под номером два, и в данном случае такой «пиар» оказался как нельзя к месту.

Серьезнейшие подвижки — и это в-третьих — были в церковной плоскости. С началом польского восстания Московский патриарх — при моем согласии естественно — разорвал конкордат от 1816 года, регламентировавший последние 20 лет подчинение католических приходов империи Папе римскому.

Одновременно с этим в Полоцке был спешно проведен собор униатского западнорусского духовенства, по результатам которого была провозглашена отмена решений Брестского собора 1596 года и, по сути, упразднена Брестская уния, а в лоно Московского патриархата — добровольно-принудительным способом — вернулись почти два миллиона прихожан.

Естественно собор готовили сильно заранее, переговоры об этом велись уже лет двадцать и активизировались с появлением на Руси собственного патриарха. Ну а события лета 1837 года стали только последним камушком, пустившим по склону лавину дальнейших событий. Просто именно в этот момент быть католиком — а униатов повсеместно воспринимали именно как католиков, а не как православных — в России стало резко неуютно. Иногда неуютно смертельно.

Более того в недрах православной церкви появилась идея Брестскую унию вывернуть наоборот. Привязать польских католиков, с оставлением им собственного обряда, к Московской патриархии. На момент начала осени 1837 года было непонятно, чем все это закончится, но идея выглядела более чем перспективной.

Забавный эпизод психологической войны произошел несколько позже. Папа Римский Григорий XVI отмену Конкордата и упразднение Брестской унии, а также репрессии против польских католиков естественно осудил в самой резкой форме — резню православного населения этими самыми католиками по понятным причинам предпочтя не заметить — на что тут же получил ответку от Патриарха Филарета. Глава русской православной церкви обратился к римскому коллеге с открытым письмом, где спрашивал, как понтифик относится к планам Лондона и Парижа вернуть христианские святыни Константинополя туркам-мусульманам. А также вернуть под иго султана христианские народы Балкан. И какова в таком деле официальная позиция католической церкви. Мол мы с вами конечно не дружим, взаимные отлучения и вот это вот все, но ведь это не повод же саму христианскую веру предавать…

Обращение наделало много шума особенно в северной Европе, где большинство населения исповедовало протестантизм, и Папу Римского исторически любили не сильно. Понятное дело, никакого внятного ответа на это письмо мы не получили, однако идеологическая победа была явно на нашей стороне.

— Откуда у вас такие данные, ваше императорское величество? На сколько мне известно, подобных экспериментов никто не проводил, во всяком случае я о них ничего не слышал. Могу ознакомиться с исследованиями самостоятельно, — начал было Пирогов, но под моим выразительным взглядом быстро сдулся. — Хорошо, все сделаем, в точности, как вы приказали.

— Экспериментируйте, Николай Иванович, материала у вас под рукой много. Раненные потоком идут, руки-ноги им все равно чинить нужно, не только же ампутациями заниматься. Наберетесь немного опыта и моей Машей займетесь… — Напутствовал я великого в будущем хирурга.

Когда посетители покинули мой кабинет, я встал, аккуратно придерживая все еще висящую на перевязи левую руку, и подошел к окну, держась правой ладонью за специально привинченные перила. Сотрясение мозга все еще иногда — правда уже гораздо реже — давало о себе знать, и чтобы не упасть в минуты накатывающей дурноты приходилось страховать себя здоровой рукой.

За окном светило солнце первых дней осени. По настоянию Багратиона, который заявил, что не способен обеспечить полноценную безопасность императора в Михайловском замке, — вернее сам замок был безопасен, а вот прогулки с выходом на улицу из него — уже не очень, — пришлось временно переселиться в Царское Село, и теперь пространство вокруг Екатерининского дворца буквально кишело патрулями, перекрывающими всю территорию в радиусе целого километра. Облажавшись один раз — я его особо не винил, слишком мало времени прошло со времени учреждения охранной службы, да и выдумку террористы проявили завидную, вряд ли кто-то смог бы тут сработать сильно лучше — Роман Иванович теперь со всем возможным усердием дул на воду, «закладываясь» в своих расчетах не только на возможный выстрел снайпера, но, кажется, даже на возможность артиллерийского обстрела.

Мне, впрочем, шутить по этому поводу хотелось не очень сильно, поэтому я — во всяком случае до конца собственного выздоровления — решил быть паинькой и не мешать людям делать их работу. Понятно, что до конца жизни сидеть затворником без возможности входа наружу я не собирался, но пока приходилось терпеть.

Я постоял немного в задумчивости, потом вернулся за рабочий стол, достал из ящика документ над которым работал последний месяц и, подхватив авторучку, поставил в положенном месте дату и подпись.

«2 сентября 1837 года. Царское Село. Николай».

Подписанный Манифест иначе как историческим назвать было просто невозможно. Проблему Польши и поляков нужно было как-то решать — отдельные несознательные граждане, которых СИБ тут же брало на карандаш предлагали даже дать полякам независимость, мол интегрировать западных соседей в империю все равно не получится, и нет смысла мучать себя и их — поэтому тут я решил пойти по максимально жесткому сценарию.

С этого момента на территории Российской империи запрещалось любое публичное использование польского языка, нельзя было использовать польский в учебных заведениях, издавать на нем любые печатные материалы, ставить пьесы и даже просто пользоваться присутственных местах.

Ограничивались права католиков в занятии государственных должностей и ведении бизнеса. На территории западных губерний католики лишались права принимать участие в государственном управлении. Все классные чиновники, исповедующие католицизм должны были в течении двух лет быть переведены в центральные и восточные губернии, а на их место переведены русские, исповедующие православие. Полякам запрещалось становиться купцами первой гильдии и заниматься экспортом и импортом.

Переименовывались города. Варшава теперь — и это мой был мой личный привет от всего сердца — переименовывалась в «Суворовск». Помнится, когда-то я обещал Александру Васильевичу назвать в его честь город. Ну вот, мне кажется, Варшава, как город, который генералиссимус когда-то брал на штык, вполне заслуживает этой чести.

Волна переименований затронула не только бывшие польские земли. Были города, которые давно мозолили мне глаза польскими или немецкими именами. Вот скажите, почему исконно русский Юрьев, в русском же государстве носит немецкое имя «Дерпт»? Эта несправедливость тоже была исправлена. Ревель стал Колыванью, а Шлиссельбург — Орешком, Динабург — Двинском, а Нарва — Ругодивом. Переименовывались улицы в честь русских генералов, ученых, исследователей, писателей и художников. Глобально же в следующие несколько лет было переименовано больше десяти тысяч топонимов совершенно разного уровня значимости.

Кто-то тут может сказать, что это глупость, однако я, как человек переживший все волны переименований буквально всего и вся после развала Советского Союза, так не считал. Не зря говорят, что вначале было «слово». Слова формируют картину мира и образ мысли человека. Невозможно вырастить русского человека в местности, где все названия имеют польское происхождение, висят польские вывески на магазинах, издаются газеты на польском языке и на нем же разговаривают люди.