Христос был женщиной (сборник) - Ольга Новикова

Что имеем теперь в результате их идей? Свободный рынок, насаждаемый шоковыми методами.

У американской цивилизации исторические корни все-таки покороче европейских. Там уже было барокко, Просвещение, когда Новый Свет начинал с «чистого листа». Молодая социокультура, состязаясь со Старым Светом, пошла всем навязывать свои образ и подобие: мол, созидаем из ничего, из хаоса. Тоже ведь: кто был ничем…

А если это коллапс? Если прежнее навсегда рухнет?

Похоже на катастрофу без перспективы на спасение, потоп без праведника Ноя.

Кто-то спасется…

Бабка-дворянка надеялась пережить октябрьский кризис. Была уверена, что пролетарский бардак долго не продержится. А она-то выстоит и семью спасет. Припрятала бриллианты. Но… В начале голодухи велела верной прислуге снести пару серег в скупку. Выследили и обчистили. Все украли. Тогда бабуля вывезла семью на подмосковную землю. Питались тем, что вырастили. Бабуля дожила до восемьдесят девятого, ушла в конце депутатской говорильни. Успела обучить внучку искусству жить и не пенять на политику. Так и умерла, не поверив переменам.

«А! Буду на своем участке выращивать картошку!» – куражится Ева, вспомнив утро перед отлетом сюда, восход солнца…

Лучи были как пузырьки в шампанском. Взбудоражили. Она выскочила нагишом на крыльцо. Свет бьет прямо в глаза. Рука сама летит ко лбу и как козырек защищает от удара. Приноровившись, Ева оглядывает свои владения. С молоденькой яблони облетели последние листья, и на самой высокой ветке (на цыпочки встань – дотянешься) – светло-зеленый шар. Первый плод раннего материнства.

Ева с яблоком. Обнажена…

Никуда никогда не денется.

К американскому теплу Ева с Павлушей все-таки полетели. Из Нью-Йорка в Майами.

На океанском берегу захотелось услышать музыкальную фразу, рожденную Кристой, ее «ал-ло-о-о». Голос мира, не управляемого, а всего лишь удобряемого финансами. Отравляемого…

– Ева?.. – дребезжит в ухо.

Плоховато слышно. Да еще и технический прогресс лишил мелодии. Нет «алло-о-о». Вместо него Криста вслух прочитывает имя, высветившееся на экране мобильника. Ни звонкости, ни модуляций. Не отвечает на первое «как у тебя?», а спрашивает про Евины обстоятельства. Подробности хорошо слушает.

Когда и второе «как?», и третье остаются без ответа, Ева уже догадывается, знает, в чем дело. Бывший московский приятель, а ныне здешний туз говорил, что Кристина газета вообще может закрыться. Да и их Ефим в интернетовском интервью пощеголял отвязанностью: мол, каждый день увольняю по несколько человек. Цинизма теперь не скрывают, теперь это не стыдно. Распиная людей, осеняют себя и своих жертв словом «кризис».

– Мне пришлось расстаться с газетой, – наконец выдавливает из себя Криста.

Уже неплохо. Не униженно. И грамотно: не употребляет свое «я» в оскорбительном наклонении. С какой бы иронией ни говорилось: «меня сократили-выгнали», «мне коленкой под зад дали», – суть не скроешь: так говорит человек несамостоятельный, который низко себя ценит. Благородный уважает всех людей, но более всего – себя.

Эх, не миновала Кристу сия чаша…

И Ева тут же проговаривает все, что приходит в голову:

– Издали я мало что могу… Тебе нужно срочно найти работу. Сейчас везде пойдут сокращения и банкротства. Журналистское место… Вряд ли… Но через полгода вообще придется соглашаться черт знает на что. У тебя же с английским нормально… Моя бывшая ученица держит курсы иностранных языков. Там неплохо платят… Алло! Алло!

Тишина в трубке. Ева смотрит на неживой экран: батарейка… Чтоб ее! И Павлушка свою трубку оставил в номере. А ушли уже далеко, гостиницу не видно, впереди только береговая полоса, сзади – то же самое…

Она разворачивается, делает два вязнущих шага и – стоп. Решительно снимает кроссовки, подвертывает брюки, чтобы свободно, не заботясь о набегающей волне, идти по твердой кромке песка. Лететь.

Надо поскорее восстановить оборванную связь. Пусть на ум не приходит пока ничего конкретного в помощь Кристе, но хотя бы не усилить ее одиночество, брошенность – почти неизбежные чувства в ситуации распятия.

Выйдя из дома

Лина

В конце ноября в Цюрихе вдруг – снег. Дождавшись ночи, валит уж совсем щедро, по-русски. Его мягкий шепот будит Лину, она встает и завороженно смотрит в окно, пока не начинает свербить в носу. Зябко в одной-то ночнушке. Быстро зажимает рот, чтобы своим «апчхи» не разбудить мужа, выпучив глаза, проглатывает чих и возвращается в постель, а согревшись, снова засыпает под просветленные белоснежностью мечты.

В Москву хочется…

Еву бы повидать…

У Игумнова потусоваться, проект какой-нибудь забацать…

Но уже с рассветом в комнату проникают неприятные звуки. Не железом по стеклу, а лопатами по асфальту… Скребки методичные, через равные промежутки времени. Лину передергивает.

Раньше бы она сосредоточилась, пытаясь настроиться на новый ритм, чтобы выловить из хаоса слово, строчку, целый стих… Усилие – и ты в другом измерении.

Но сейчас она даже не пытается: страшат прилетающие обрывки. Все они – о конце. Не узнать бы – о чьем…

Матвей завтракает, как всегда, в спешке и, не глянув жене в лицо, вылетает из дома. Хорошо хоть дверью не хлопнул. Не в сердцах, значит. Может, и вернется незлой…

Снова одна.

В поисках белизны Лина выходит из дома.

Пригревает. На дорогах и тротуарах не видно даже жидкого месива, которое так раздражает в Москве, а здесь бы, кажется, обрадовало… Очистили город от снега – как будто обчистили, обворовали…

Надо запастись на ужин… Купить продуктов…

Никак не вспомнить, что есть в нутре шкафов, холодильника.

Ноги не идут в сторону магазина. Голо кругом, чисто, как в морге. Лучше уж обратно, домой… Недовольно урчит мобильник – когда и зачем сунула его в карман пальто? Фрау Шмидт, единственная ее ученица, единственный заработок, отказывается от уроков русского:

– Вы понимай, Линочка, дас ист кризис.

Эх, фрау, если бы ты и вправду хоть что-то понимала…

Мелкая в общем-то неприятность, насаженная на длиннющий рычаг отчаяния, бьет по голове с несоразмерной силой…

Лина вбегает в квартиру и, как была – в сапогах, в пальто и берете, хватает трубку стационарного телефона (по нему связь немного дешевле, чем по мобильному) и звонит первой же пришедшей на ум цюрихской знакомой.

Поможет опомниться от удара?

– Как ты? Наши выставляются в Кунстхаусе. Сходим вместе. Давай прямо сейчас! – бодро обманывая себя, зазывает Лина.

Изо всех сил стараясь не сбиться с мажора, соглашается на завтра и выпускает из рук трубку, которая вдруг становится неподъемно тяжелой. Глухой шлепок о ковер не заставляет нагнуться и вернуть предмет на место. Логические связи начали рваться…

Звонок в дверь застает Лину на том же месте – у вешалки. Сидит одетая.

– Матюша, ты сегодня рано… – еле ворочая языком, говорит она.

– Ты что, пьяная?! – Муж наклоняется к Лининому лицу. Громко сопя, вбирает ноздрями воздух, принюхивается.

Она молча мотает головой.

– Значит, совсем сбрендила, – добродушно констатирует Матвей. Незлой сегодня… – Какое рано – темнеет уже. Хотел позвать тебя куда-нибудь пообедать, но занято было – и дома, и твой мобильник… Сразу по двум телефонам сплетничаешь? – Он все еще не гневается.

Лина снова качает головой. Теперь только один раз. Подбородок упирается в подключичную ямку, невидящий взгляд – в пол. Загляни в пустые глазницы и увидишь дно души. Черноту, которую захочется просветлить даже постороннему, если у него есть хоть капля сердечности.

Но Матвей давно уже отвык всматриваться в Лину. В первый год после свадьбы объяснил, как надо вести дом, как ему надо, и потом только сверлил ее взглядом, если вдруг что-то лежит не на месте, каша не той консистенции получилась, нужная рубашка не выстирана… Вымуштровал и теперь не глядя бухается в кресло (его тело само знает, где оно стоит). Жена стала чем-то вроде удобного многофункционального агрегата.

У многих российских мужей так. Касательно домашнего хозяйства – почти у всех домострой, а у Матвея жена еще и секретарь с университетским дипломом, и спарринг-партнер для отрабатывания навыков харизматичного поведения…

Правда, здесь, на Западе, нет-нет и глянут косо, когда Лина торопливо отвечает на бытовой вопрос, заданный Матвею, когда она вскакивает, если его просят принести что-нибудь с кухни… Но их круг – люди воспитанные, вербально ни разу никто не удивился.

Да и они тут хороши! У всех почти мужиков висят на виду их собственные фартуки! Ладно бы еще по случаю надеть женин, нет, они свой заводят!

Потирая вымытые руки, Матвей идет на кухню, где его, конечно, ждет накрытый стол. Должен ждать!

Но там даже пустой тарелки не стоит…

– Черт, черт! Еда где? – кричит он, обнаружив, что на плите нет ни кастрюли, ни сковородки. На всякий случай заглядывает в духовку, но и там пусто. – Бездельничаешь тут целыми днями, совсем разленилась! Творческой личности из тебя не получилось, так будь хотя бы приличной фрау!