Миледи и притворщик (СИ) - Ванина Антонина

Я подошла к поручням и осмотрелась. Кажется, воды реки стали прозрачней, меньше ила и взвеси. А вот зелени на берегу заметно поубавилось. Всё больше каменистых проплешин с жалкими кустарниками, больше скалистых возвышений. Ещё немного и пейзаж станет похож на тот, что я видела в бреду. Горы, камни, "пойдёшь – пропадёшь"... Бр-р-р, надо уже выкинуть эти галлюцинации из головы.

Рин Реншу прошёл мимо и приветственно поклонился. Так, что там вчера я видела про него в своём персональном кинофильме? Залез в мою каюту и искал какую-то записку?

Я машинально нащупала сквозь ткань рукава бусины-капсулы на кожаном браслете. Как же хорошо, что я всегда ношу украшение с собой и снимаю лишь перед сном. Правда, продиктовано это опасением случайно забыть или потерять важную вещицу. А что если эти опасения не беспочвенны?

Рин Реншу – соглядатай генерала Зиана, а генерал Зиан – тюремщик губернаторской жены… Что, если генерал всё-таки прознал о нашем с Гилелой разговоре? Кто знает, может во дворце и у стен есть уши. Тогда генерал мог поручить нашему толмачу приглядывать за мной и на всякий случай проверить багаж. Неужели, Гилела не в первый раз пытается передать послание своему отцу?

Гадать можно бесконечно. Для себя я решила, что Рин Реншу вполне мог наведаться в мою каюту в ночь, когда мы с Леонаром были на празднике в Шангути. Если так, то он ничего не нашёл и теперь со спокойной душой может доложить генералу Зиану, что заезжая аконийка не угрожает семейной идиллии губернаторской четы. Вот и славно.

Деревня, в которую мы прибыли днём, выглядела удручающе. Ни намёка на воспеваемую губернатором модернизацию. Кругом деревянные, местами обмазанные глиной, хижины, окна в них маленькие и оклеены бумагой. В бумаге виднеются дыры, будто кто-то совал туда палец и подглядывал в щелочку за домочадцами.

Извивающиеся улочки как на городском рынке утопают в мусоре и грязи, по обочинам стоят кадки с отходами и навозом, вонь от них идёт умопомрачительная. Сарпальцы предусмотрительно ходят по этой свалке, именуемой улицей, в деревянных сандалиях на высокой платформе и не пачкают полы своих халатов.

Кажется, аконийцы никогда ранее не появлялись в этом месте. При виде Леонара женщины закрывали лица и бежали прятаться в свои хижины. На меня же прохожие с интересом таращились и приговаривали:

– Большая северная женщина… какая же она высокая… как северный мужчина…

Дети хвостиком следовали за мной и всё норовили потрогать мой штатив. Рин Реншу время от времени разгонял их, но через пару минут делегация любопытных ребятишек снова окружала нас.

Леонар решил последовать совету нашего толмача – сделать репортаж о жизни чахучанской деревни. Контраст с Шангути и, тем более, Синтаном здесь налицо. Ни одного аконийского строения, ни одного аконийского лица – кругом первозданный Чахучан, а мы с Леонаром просто чужеземцы, лишь по воле случая оказавшиеся здесь.

Леонар за весь день не сказал мне ни слова, даже распоряжений о съёмке не отдал. Просто потрясающий инфантилизм. У меня тоже нет никакого желания с ним общаться, но личные дрязги работе мешать не должны.

– Что мне снимать? – спросила я его прямо.

– Что хочешь, – отмахнулся от меня Леонар.

Просто замечательно. Журналисту всё равно, какие фотографии будут украшать его статью. Ну, а мне – тем более.

Рин Реншу нашёл самую смелую семью, которая согласилась пустить в свой дом северных чужаков. Разгадка смелости оказалась очень простой – отец семейства, плотник, в прошлом году был на заработках в Шангути, потому аконийцев уже видел и технических новшеств в виде моей фотокамеры не боялся.

Мне разрешили снять скудное убранство хижины: голые стены, увешанные связками лука и диких сушёных плодов, низенький столик с неприглядной утварью, жёсткие циновки и шерстяные коврики на полу. Удручающая нищета. Зато глава семьи безмерно счастлив, что когда-нибудь железная дорога пройдёт и через его деревню, и тогда он и его соседи заживут лучше прежнего.

– А что вы думаете о телеграфе? – спросил его через Рина Реншу Леонар, – если его проведут в вашу деревню, будете ли пользоваться его услугами?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Лично я услышала, как толмач перевёл этот вопрос работяге как: "Ты слышал о телеграфе? Знаешь, как он работает и для чего нужен?" И плотник мечтательно ответил:

– О, телеграф, это хитрая вещь. Люди благодаря ему общаются. Один город с другим. Напишешь записочку, отдашь её телеграфисту, а он свернёт её в тонкую-тонкую трубочку, положит в дупло на столбе, а из дупла записочка та попадёт в железный канат и внутри того каната как молния полетит к другому столбу, перелезет в другой железный канат и дальше полетит. А если дождь начнётся, записочка спрячется в маленькой такой коробочке, куда канат примотан, переждёт непогоду, чтобы не намокнуть, и дальше полетит. Потом в другом городе её снимут со столба и отдадут, кому послали.

Леонар записывал перевод и ухмылялся. Мне тоже было весело слушать, про телеграмму-записочку, провода-канаты и изоляторы, где прячется бумажка.

Беседа обещала быть долгой и интересной. Я бы осталась послушать её до конца, но поймала себя на мысли, что голос Леонара да и он сам меня ужасно раздражают. Сказочника-телеграфоведа я сняла, его семью во дворе тоже, так что можно оставить штатив на попечение Рина Реншу и отправиться на экскурсию по деревне.

Однообразные хижины и чахлые сады между ними быстро приелись глазу. Впереди замаячили лавки рынка, и я пошла к ним.

Первым на глаза попался мясной ряд и… он выглядел очень странно. Непонятные животные, запечённые на манер поросёнка, лежали в ряд на прилавке. Негнущиеся крысиные хвосты торчат в сторону, задние лапы вывернуты назад, подрумяненные бока поблёскивают на солнце. Не могу понять, что это за зверь? Какая-то лесная живность размером с лисицу? Может это лисы и есть?

Мясной ряд петлял вместе с кривой улочкой, и я пошла дальше. Над следующей лавкой закопчённые туши с распоротыми животами уже висели в полный рост, и я смогла разглядеть вытянутые морды животных. Точно, лисы. А может и шакалы. Стоп, а что это за звуки за поворотом? Похожи на стон или даже плач.

Я завернула за угол и увидела двух белых собак в тесной низенькой клетке. Обе лежат на металлических прутьях, даже пошевелиться и встать толком не могут. В тёмных блестящих глазах читается испуг. Одна собака при виде меня даже просунула лапу через прутья, словно просит о помощи.

А в паре метров от клетки раздетый по пояс мужчина насаживает на вертел освежёванный собачий труп и ставит его на распалённый костёр. О нет, куда я попала? Слышала ведь, что в Чахучане едят собак, но смотреть на это мне совсем не хочется.

Я ускорила шаг, думала, что тут же покину рынок, но мне на глаза попалась пара дровяных печей. На одной стоит чан с кипящей водой, а из воды торчат собачья морда и лапы. Содранная шкура валяется рядом. Повар отчего-то держит порозовевшую собачью тушу за шею, но не макает в кипяток. Чёрные от ужаса глаза смотрят на меня и внезапно мигают. Собака живая! Её, живую, с содранной шкурой варят в кипятке!

Я сорвалась на бег, но не смогла в один миг покинуть это страшное место. Ища выход из лабиринта улицы, я уловила взглядом, как на прилавке женщина рубит тесаком подкопчённую после варки тушу, а молодой симпатичный парень тащит ещё живую собаку на удавке и осыпает её голову и рёбра ударами палки.

Предсмертный вой ещё долго стоял в ушах, а боль и ужас преследовали и настигали, даже когда я добежала до окраины деревни и спустилась по травянистому склону вниз к изгибу реки. Я села на траву, обхватила колени руками и расплакалась. Всё, не хочу больше этой командировки, не хочу чахучанской экзотики, местных обычаев, правды жизни и документальности. Хочу обратно на Камфуни, а потом домой.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

– Госпожа Эмеран, госпожа Эмеран, – послышалось сверху.

Это Рин Реншу каким-то непостижимым образом выследил меня и теперь спускался к реке. Пришлось вытереть слёзы, подняться на ноги и повернуться к толмачу.