Открытие себя (сборник) - Владимир Савченко

– Что-о-о-о?! – Я подскочил к нему. Он смотрел на меня с интересом, в глазах появились шкодливые искорки.

– Да, ведь мы теперь соперники! Послушай, ты как-то примитивно к этому относишься. Ревность – чувство пошлое, пережиток. Да и к кому ревновать, рассуди здраво: если Лена будет со мной, разве это значит, что она изменила тебе? Изменить можно с другим мужчиной, непохожим, более привлекательным например. А я для нее – это ты… Даже если у нас с ней пойдут дети, то нельзя считать, что она наставила тебе рога. Мы с тобой одинаковые – и всякие там гены, хромосомы у нас тоже… Э-э, осторожней!

Ему пришлось прикрыться дверцей шкафа. Я схватил гантель с пола, двинулся к нему:

– Убью гада! На логику берешь… я тебе покажу логику, гомункулус! Я тебя породил, я тебя и убью, понял? Думать о ней не смей!

Дубль бесстрашно выступил из-за шкафа. Уголки рта у него были опущены.

– Слушай, ты, Тарас Бульба! Положи гантель! Если уж ты начал так говорить, то давай договоримся до полной ясности. „Гомункулюса“ и „убью“ я оставляю без внимания как продукты твоей истеричности. А вот что касается цитат типа „я тебя породил…“ – так ты меня не породил. Я существую не благодаря тебе, и насчет моей подчиненности тебе лучше не заблуждаться…

– То есть как?..

– А так. Положи гантель, я серьезно говорю. Я, если быть точным, возник против твоих замыслов, просто потому, что ты не остановил вовремя опыт, а дальше и хотел бы, да поздно. То есть, – он скверно усмехнулся, – все аналогично той ситуации, в которой и ты когда-то появился на свет по небрежности родителей…

(Все знает, смотри-ка! Было. Матушка моя однажды, после какой-то моей детской шкоды, сказала, чтобы слушался и ценил: „Хотела я сделать аборт, да передумала. А ты…“

Лучше бы она этого не говорила. Меня не хотели. Меня могло не быть!..)

– …Но в отличие от мамы ты меня не вынашивал, не рожал в муках, не кормил и не одевал, – продолжал дубль. – Ты меня даже не спас от смерти, ведь я существовал и до этого опыта: я был ты. Я тебе не обязан ни жизнью, ни здоровьем, ни инженерным образованием – ничем! Так что давай на равных.

– И с Леной на равных?!

– С Леной… я не знаю, как быть с Леной. Но ты… ты… – он, судя по выражению лица, хотел что-то прибавить, но воздержался, только резко выдохнул воздух, – ты должен так же уважать мои чувства, как я твои, понял? Ведь я тоже люблю Ленку. И знаю, что она моя – моя женщина, понимаешь? Я знаю ее тело, запах кожи и волос, ее дыхание… и как она говорит: „Ну, Валек, ты как медведь, право!“ – и как она морщит нос…

Он вдруг осекся. Мы посмотрели друг на друга, пораженные одной и той же мыслью.

– В лабораторию! – Я первый кинулся к вешалке».

Глава четвертая

Если тебе хочется такси, а судьба предлагает автобус – выбирай автобус, ибо он следует по расписанию.

«Мы бежали по парку напрямик; в ветвях и в наших ушах свистел ветер. Небо застилали тучи цвета асфальта.

В лаборатории пахло теплым болотом. Лампочки под потолком маячили в тумане. Возле своего стола я наступил на шланг, который раньше здесь не лежал, и отдернул ногу: шланг стал извиваться!

Колбы и бутыли покрылись рыхлым серым налетом; что делалось в них – не разобрать. Журчали струйки воды из дистилляторов, щелкали реле в термостатах. В дальнем углу, куда уже не добраться из-за переплетения проводов, трубок, шлангов, мигали лампочки на пульте ЦВМ-12.

Шлангов стало куда больше, чем раньше. Мы пробирались среди них, будто сквозь заросли лиан. Некоторые шланги сокращались, проталкивали сквозь себя какие-то комки. Стены бака тоже обросли серой плесенью. Я очистил ее рукавом.

…В золотисто-мутной среде вырисовывался силуэт человека. „Еще дубль?! Нет…“ Я всмотрелся. В ванне наметились контуры женского тела, и очертания этого тела я не спутал бы ни с каким другим. Напротив моего лица колыхалась голова без волос. Была какая-то сумасшедшая логика в том, что именно сейчас, когда мы с дублем схлестнулись из-за Лены, машина тоже пыталась решить эту задачу. Я испытывал страх и внутренний протест.

– Но… ведь машина ее не знает!

– Зато ты знаешь. Машина воспроизводит ее по твоей памяти…

Мы говорили почему-то шепотом.

– Смотри!

За призрачными контурами тела Лены стал вырисовываться скелет. Ступни уплотнились в белые фаланги пальцев, в суставы; обозначились берцовые и голенные кости. Изогнулся похожий на огромного кольчатого червя позвоночник, от него разветвились ребра, выросли топорики лопаток. В черепе наметились швы, обрисовались ямы глазниц… Не могу сказать, что это приятное зрелище – скелет любимой женщины, – но я не мог оторвать глаз. Мы видели то, чего еще никто не видел на свете: как машина создает человека!

„По моей памяти, по моей памяти… – лихорадочно соображал я. – Но ведь ее недостаточно. Или машина усвоила общие законы построения человеческого тела? Откуда – ведь я их не знаю!“

Кости в баке начали обрастать прозрачно-багровыми полосами и свивами мышц, а они подернулись желтоватым, как у курицы, жирком. Красным пунктиром пронизала тело кровеносная система. Все это колебалось в растворе, меняло очертания. Даже лицо Лены с опущенными веками, за которыми виднелись водянистые глаза, искажали гримасы. Машина будто примеривалась, как лучше скомпоновать человека. Я слишком слабо знаком с анатомией вообще и женского тела в частности, чтобы оценить, правильно или нет строила машина Лену. Но вскоре почуял неладное.

Первоначальные контуры ее тела стали изменяться. Плечи, еще несколько минут назад округлые, приобрели угловатость и раздались вширь… Что такое?

– Ноги! – Дубль больно сжал мое предплечье. – Смотри, ноги!

Я увидел внизу жилистые ступни под сорок второй размер ботинок – и от догадки меня прошиб холодный пот: машина исчерпала информацию о Лене и достраивает ее моим телом! Я повернулся к дублю: у него лоб тоже блестел от пота.

– Надо остановить!

– Как? Вырубить ток?

– Нельзя, это сотрет память в машине. Дать охлаждение?

– Чтобы затормозить процесс? Не выйдет, у машины большой запас тепла…

А искаженный образ в баке приобретал все более ясные очертания. Вокруг тела заколыхалась прозрачная мантия – я узнал фасон простенького платья, в котором Лена мне больше всего нравилась. Машина с добросовестностью идиота напяливала его на свое создание…

– Надо приказать машине, внушить… но как?

– Верно! – Дубль подскочил к стеклянному шкафчику, взял „шапку Мономаха“, нажал на ней кнопку „Трансляция“ и протянул мне. – Надевай и ненавидь Ленку! Думай, что хочешь ее уничтожить… ну!

Я сгоряча схватил блестящий колпак, повертел в руках, вернул.

– Не смогу…

– Тютя! Что же делать? Ведь это скоро откроет глаза и…

Он плотно натянул колпак и стал кричать напропалую, размахивая кулаками:

– Остановись, машина! Остановись сейчас же, слышишь! Ты создаешь не макет, не опытный образец – человека! Остановись, идиотище! Остановись по-хорошему!

– Остановись, машина, слышишь! – Я повернулся к микрофонам. – Остановись, а то мы уничтожим тебя!

Тошно вспоминать эту сцену. Мы, привыкшие нажатием кнопки или поворотом ручки прекращать и направлять любые процессы, кричали, объясняли… и кому? – скопищу колб, электронных схем и шлангов. Тьфу! Это была паника.

Мы еще что-то орали противными голосами, как вдруг шланги около бака затряслись от энергичных сокращений, овеществленный образ-гибрид затянула белая муть. Мы замолкли. Через три минуты муть прояснилась. В золотистом растворе не было ничего. Только переливы и блики растекались от середины к краям.

– Ф-фу… – сказал дубль. – До меня раньше как-то не доходило, что человек на семьдесят процентов состоит из воды. Теперь дошло…

Мы выбрались к окну. От влажной духоты мое тело покрылось липким потом. Я расстегнул рубашку, дубль сделал то же. Наступал вечер. Небо очистилось от туч. Стекла институтского корпуса напротив как ни в чем не бывало отражали багровый закат. Так они отражали его в каждый ясный вечер: вчера, месяц, год назад – когда этого еще не было. Природа прикидывалась, будто ничего не произошло.

У меня перед глазами стоял обволакиваемый прозрачными тканями скелет.

– Эти анатомические подробности, эти гримасы… бррр! – сказал дубль, опускаясь на стул. – Мне и Лену что-то расхотелось видеть.

Я промолчал, потому что он выразил мою мысль. Сейчас-то все прошло, но тогда… одно дело знать, пусть даже близко, что твоя женщина – человек из мяса, костей и внутренностей, другое дело – увидеть это.

Я достал из стола лабораторный журнал, просмотрел последние записи – куцые и бессодержательные. Это ведь когда опыт получается, как задумал, или хорошая идея пришла в голову, то расписываешь подробно; а здесь было:

„8 апреля. Раскодировал числа, 860 строк. Неудачно“.