Лица - Джоанна Кингслей

В выпускном классе Жени должна была самостоятельно работать над какой-нибудь темой, и она предложила преподавателю общественных наук — пластическую хирургию. Но тот скептически отнесся к ее выбору.

— Пластическая хирургия? — заметил он. — Слишком легкомысленный предмет для девушки из Аш-Виллмотта.

— Нет, — возразила Жени. — Это вовсе не так для людей с увечьями.

— Подтяжка кожи на лице, — продолжал учитель. — Изменение формы носа. Стареющие кинозвезды, не желающие выглядеть на свой возраст. Если вас интересует медицина, займитесь чем-нибудь более полезным: врачеванием, излечением недугов…

— Пожалуйста, — перебила она его. — Дайте же мне досказать.

Он внимательно слушал, пока она рассказывала о своем лете с Синди. Жени разволновалась, описывая в подробностях, как относились к девочке родители. В конце концов учитель сдался. Она может работать над темой — пластическая хирургия, но при условии, если ограничится только ее историей.

— О новейших методах узнаете, когда подрастете, если, конечно, станете изучать медицину. У наших учениц мы стремимся заложить основу для будущих занятий. Исследуйте прошлое предмета, если у него есть прошлое.

Жени получила разрешение отправиться в Нью-Йорк поработать в библиотеке Академии медицинских наук. Все три раза, проехав два часа на поезде, она оставалась переночевать в квартире Бернарда.

Лишь один раз, в ноябре, он оказался в городе, но и тогда у него была назначена встреча с французским послом. Забежав домой переодеться в официальный костюм, он перебросился несколькими словами с Жени. Из России не было никаких новостей с тех пор, как семь недель назад удалось узнать, что Георгий «получает новую профессию» в специальном «трудовом лагере» под Горьким. Дмитрия зачислили в университет, а местонахождение Наташи оставалось неизвестным, хотя Бернард и признал, что «ее судьба» волновала его не так, как «судьба ее мужа».

— В школе все в порядке, Женя?

— Теперь я Жени, — ответила она. Они разговаривали в его гардеробной. Бернард только что прицепил великолепную бабочку и доставал смокинг. Они говорили по-английски, а «Женя» для обоих относилось к ее русскому прошлому.

— Жени?

— Я уже вам говорила, — напомнила она.

Бернард мельком оглядел себя в зеркале и удовлетворенно кивнул.

— Должно быть, вылетело из головы. Но для меня ты останешься Женей — девочкой с застенчивыми глазами и золотистыми волосами. Тебе их надо отпустить. Эта прическа тебе не идет.

— Так все носят.

— Тем больше причин этого не делать. Ты получаешь деньги на содержание? Прекрасно. Тебе хватает?

Жени кивнула.

— Мне столько не надо.

При мысли о собственной щедрости Бернард довольно улыбнулся:

— К Рождеству ты получишь еще. Боюсь, что в то время мне придется уехать за границу. В основном по делам, хотя я намереваюсь задержаться в Сент-Морице. Так что развлекайся сама, а я устроил так, что тебе переведут дополнительные деньги — будет тебе награда.

При слове «награда» в Жени вскипело возмущение. Она не вещь: ее нельзя купить — ни Томпсонам, ни ему. Но в то же время мысль, что Бернард на Рождество будет далеко, заставила ощутить одиночество. Она уже знала, что Рождество — праздник семейный.

— Спасибо, — вежливо проговорила она.

Бернард поцеловал ее высоко в лоб, туда, где начинались волосы:

— Завтра я не буду тебя будить. Пообедаешь с Соней. Поговорим в воскресенье, — и вышел, блестящий и видный в вечернем костюме. «Как король», — подумала Жени. Далекий и могущественный, рассыпающий ей свои милости — не дочери, а собственности.

Ей было пятнадцать. Она училась в выпускном классе. Почему бы ему не взять ее с собой? Почему он никогда не говорит с ней о делах, о своей жизни? Мог бы с ней поделиться своими заботами, она бы поняла. Но он не считает ее взрослой. Не считает и своим ребенком.

Бернард ушел, и Жени пошла на кухню к Соне. У той всегда было столько вкусного, что на все даже изголодавшейся в школе Жени не хватало аппетита. Чтобы доставить кухарке радость, она заставляла себя съесть побольше. Соня была ее отрадой — по-матерински заботливой, любящей женщиной. Григорий ей тоже нравился, но он был очень солидным, и она его иногда стеснялась.

Леонтовы были «белыми», уехавшими из дома еще до революции 1917 года. Девятнадцатилетний Григорий сбежал из Москвы от захлестывавшей город волны большевизма. А Соня покинула с родителями Петербург, который незадолго до этого был переименован в Петроград.

Два года спустя они встретились в Париже, и тринадцатилетняя Соня сразу влюбилась в голубоглазого, носившего светлые усы Григория. Они поженились, как только ей исполнилось шестнадцать. Через два года совместной жизни супруги поняли, что Соня бесплодна. Пять лет они вместе горевали и в то же время работали в фешенебельных домах и маленьких ресторанчиках. Потом, смирившись с тем, что останутся бездетными, решили открыть ресторан и отделать его в духе родительского дома в России. Они подавали еду, ту, что помнили с детства, таким же эмигрантам, как сами. Те регулярно собирались у них, пели песни, предавались воспоминаниям, но часто оказывались неспособными заплатить за обед.

Сколько могли, Леонтовы предоставляли им кредит, пока за ними самими не начали охотиться кредиторы. Не в состоянии собрать деньги с должников, супруги оказались банкротами и пошли работать поварихой и официантом в соседнее бистро.

Бернард познакомился с ними, когда они уже служили в престижном ресторане «Лаперуза» на набережной, где Соня стала шеф-поваром. Попробовав тающие во рту блины, Бернард пожелал встречи с их создателем.

Только что началась война, и Бернард был единственным иностранцем, обедающим в ресторане. Будущее сферы обслуживания в Париже представлялось мрачным, и когда американец предложил Соне и Григорию работу, те сразу же согласились. Он устроил им визы и организовал переезд. Супруги бурно выражали благодарность. Бернард наслаждался своим могуществом и был доволен, что сумел найти пару, как будто специально предназначенную для него. Носители русского языка в его доме позволят ему поддержать беглость речи.

Но несмотря на все старания, Департамент США только в 1941 году выдал Леонтовым въездные визы. Они прибыли в Нью-Йорк в тот самый день, когда нацисты вторглись во Францию, и это совпадение еще больше укрепило их в мысли, что Бернард спас им жизнь.

В Жене они видели еще одну беженку, спасенную от смерти их благодетелем. По возрасту она годилась им в дочери, хотя Бернард и предупредил, что девочка принадлежит высшему обществу. Удовольствие от Жениных приездов Григорий проявлял, часто улыбаясь. Соня ставила в ее комнату свежие цветы, приносила завтрак в постель, готовила ванну с благовониями.

Женя любила сидеть на кухне и слушать Сонины рассказы о старой России, о ее детстве, о детстве ее родителей и дедушек с бабушками. Как и поваром, рассказчиком она была прекрасным. В каждом новом воспоминании ее родные становились все более обворожительными и забавными. О дяде Владимире она сначала говорила как о цирковом акробате, потом он ходил по проволоке, наконец стал укротителем тигров. Тетя Аня построила в своих обширных садах мечеть и держала в ней турецкого поэта, чтобы тот писал стихи для домашних надобностей. Дядя Иван, казак, отлично играл в голове в шахматы и постоянно выигрывал у своего друга, пока они скакали на лошадях по степи.

Низкий Сонин голос ткал нить рассказа, пока не получался замысловатый ковровый узор, рисующий ее загадочное прошлое. Оно захватывало Женю, но та заставляла себя скинуть очарование и отправляться работать в гостиную. Соня провожала ее, а через несколько часов тихонько стучалась и вносила серебряный поднос с чаем. Когда Женя собиралась обратно в школу, Соня провожала ее на машине до станции.

Работу Женя стремилась завершить до Рождества, чтобы на каникулах быть свободной. Когда первый раз она упомянула, что собирается к Вандергриффам, Бернард не одобрил ее, но постепенно сдался, хотя и неохотно. Женя гадала, неужели Филлип и в самом деле «прищучил ему задницу». Она не понимала, что это значит, но фраза Лекс была настолько забавной, что засела в мозгу.

В последние недели перед Рождеством она только работала, ела и спала. Тема сообщения по пластической хирургии получалась интересной, хотя она предпочла бы что-нибудь поближе к проблеме Синди и отца.

Женя узнала, что пластическая хирургия зародилась в древней Индии, где отрезали носы за некоторые преступления, включая супружескую неверность. Этой части лица мужчины лишались и на войне. В VII веке до рождества Христова хирург Сашрута предложил метод восстановления ампутированного носа, пояснив, откуда следует пересадить кожу и какие использовать инструменты.