Журнал Двести - Двести Журнал

Вот что еще. Посмотрел я зимой по ТВ заседание питерского семинара. Позвонил мне Боря Сидюк, — включи, говорит, телевизор. Включил и стал с приятностью обозревать знакомые все лица. И вдруг снизошло на меня какое-то отрезвление (хотя я больше года уже не пью).

— Ребята! — сказал я в телевизор. — Посмотрите на себя! Седые бороды и лысины, всем за тридцать, под сорок, за сорок, если не под пятьдесят… О чем вы?! Поэт в России больше или меньше чем поэт? Стыдоба, господа! Вы уже сложившиеся писатели, что вас так тянет на эти семинары, учебы, лекции, обсуждения, выяснения? Вообще-то, оно бывает интересно, на кухне есть о чем поговорить, но… сцены, трибуны, президиумы… а тут еще по ящику, привселюдно!

Я это сказал, но меня конечно не услышали.

Уместен в той передаче был лишь Борис Натанович — он вел семинар, был при деле, работа у него такая была в тот момент, кадры из его фильма показывали; но и к Борнатанычу вопрос возник: а есть ли смысл в таком вот семинарстве для взрослых умудренных людей? Может быть, пригласить молодых красивых двадцатилетних, которым ой как нужно посеминарить, людей послушать, себя почитать. Если же молодежный семинар Стругацкого семидесятых годов трансформировался в клуб (пусть элитарный клуб), то так и назваться — клуб. Опять же, мельканье в ящике противопоказано даже элитарным клубам, даже членам ПЕН-Клуба — вспомните заседание Битова, Пьецуха, Искандера и какого-то толстожопого официанта в белых перчатках с какими-то ананасами. Куда-то эта передача исчезла.

Ну-с, показались по телевизору, теперь будем призы делить. А как их делить — гамбургский счет в литературе невозможен (прав Бережной), борцовское сравнение Виктора Шкловского неудачно, потому что борцы, приезжая в Гамбург, именно _боролись_ между собой и выявляли сильнейшего; а писателям что ж делать? Выявляют все-таки читатели (критики для этого тож существуют — уроды). Вот и создается бюрократическое, нехудожественное "Положение о профессиональной литературной премии "Странник" — семь разделов с оговорками, пояснениями и системой определения лидеров с логарифмической таблицей. Я не смог осилить. Наверное, положения о сталинских премиях писались веселее.

Не знаю, не знаю… Что-то я разворчался, разбрюзжался. В одной литературной дискуссии один дискуссер сказал, что "литература — важное государственное дело", другой тут же возразил: "литература — дело глубоко личное". Я полностью на стороне второго оратора. Вообще, что нужно писателю, который придерживается этой точки зрения? Не очень много — достаточно одной удачной страницы в день (а это трудно). Чтоб писалось. Еще нужна своя комната — плохо, если негде писать. У меня есть. Нужно каждый день обедать и ужинать (я могу без завтрака). Это, в общем, решаемо. Что еще нужно для такого личного дела как литература?.. Общение с друзьями — на кухне. Вот что еще: нормальный персональный компьютер! (У меня есть, хотя и ненормальный и неперсональный). Вот минимальные личные писательские заботы. Да, конечно, морока с издателями тоже входит в писательство — уроды, ненавижу! Все издатели — уроды; кроме красивых женщин. Ну что ж, надо годами искать и находить своего издателя (лучше, чтобы издатель был пьющий и непишущий).

А вот семинары, комиссии, доклады, президиумы — это все от лукавой общественно-государственной деятельности. Что заботит Андрея Столярова? Исходя из его доклада, самые начальные строки, вступление: "завершился романтический деструктивный этап развития российской фантастики", "начался новый этап конструктивного реализма", "возникает новый мир фантастики", "зависит не только будущее фантастики, но и во многом творческая судьба каждого автора" — Столярова заботит _развитие фантастики и творческая судьба каждого автора._ Я правильно процитировал, правильно понял? Это и есть государственный подход, государственные слова: развитие, завершился, этап, будущее. Столяров говорит" "надо развивать фантастику", я говорю: "не надо ее развивать, сама как-нибудь". Столярова заботит творческая судьба каждого автора ну, я тоже не людоед, и всегда рад помочь чем могу хорошему автору, но считаю, что творческая судьба автора — дело рук самого автора, никто за него ничего не напишет. (Помогать автору надо как-то конкретно, индивидуально, на бытовом кухонном уровне — лекарств принести, трояк (?!) одолжить, доброе слово замолвить. Как ветшают слова: привычный фразеологизм "одолжить трояк" давно в прошлом!")

Вот разница в позициях. Государственный подход к литературе ведет к группировкам, дракам, ссорам и к сжиганию чучел. Личный подход — помогает избегать все вышеперечисленное.

Вот свежий поучительный случай для "Оберхама". Три года назад в Украине демократы ввели ежегодную премию (очень небольшую, но все же) для лучшего "русскоязычного" писателя. Комиссия была самая демократическая, себе не присуждали. Первый раз премию присудили Феликсу Кривину. Понятно. Второй год — покойному Виктору Некрасову (правда, возникает некий трансцендентальный вопрос: а что скажет кремирова… извиняюсь, премированный? — но ладно), потом собрались было присудить Чичибабину и Владимиру Савченко (все понятно), как вдруг состав комиссии изменился, демократам надоело комиссарить, пришли другие люди и выбрали лауреатами следующих писателей: Югова, Омельченко и Губина. Кто-нибудь из вас слышал о таких писателях — не то, чтобы читал, но слышал ли? Кто они? Как кто! — отвечу я, — именно писатели Югов, Омельченко и Губин и вошли в эту новую номинационную комиссию; то бишь сами себе премии и присудили.

Чтобы завершить эту неприятную тему, скажу, что, ни в коем случае не ссорясь с номинационной комиссией и жюри премии "Странник" (Лазарчук, Рыбаков, Геворкян, Лукин, Успенский — друзья; Стругацкий, Булычев, Михайлов — уважаемые мэтры), я заранее отказываюсь от возможного внесения моих произведений в номинационные списки "Странника" — не хочу участвовать в общественно-государственной деятельности. Можно сказать и так: "А тебя в эти списки никто и не вносит". Что ж, можно сказать и так. В этом смысле я хорошо понимаю Вадима Казакова — он вышел, я не вошел, а позиция у нас одна: "Все в той же позицьи на камне сидим" (Козьма Прутков). Привет, Вадим!

Теперь о более интересном. Предлагаю всей номинационной комиссии "Странника", а также Николаеву и Бережному, а также пожелавшим присоединиться писателям — всем, кого редакторы "Оберхама" решат пригласить — принять участие в буриме, которое я незамедлительно начинаю:

"ПРАВДИВЫЕ ИСТОРИИ ОТ ЗМЕЯ ГОРЫНЫЧА"

(название рабочее)

1. НАЕДИНЕ С МУЖЧИНОЙ

Однажды после дождя известнейшая писательница-фантастка Ольга Ларионова с двумя полными хозяйственными сумками стояла на остановке автобуса, чтобы ехать в Дом ленинградских писателей, что на улице Шпалерной-17. Там должен был состояться а-ля фуршет по поводу вручения Станиславу Лему Нобелевской премии. Подошел автобус ненужного ей маршрута, и Ольга услышала крик. Оглянулась. К ней бежал невысокий мужчина в пальтишке, с тортом на вытянутых руках и с бутылкой водки в кармане, за ним гнались два офицера милиции и кричали:

— Задержите его, задержите!

Близорукая Ольга конечно не хотела вмешиваться в погоню за преступником, но человек с тортом был так похож на Чикатило, что Ольга все-таки исполнила свой гражданский долг — подставила ему ножку. Преступник упал прямо в грязь, где шляпа, где ноги, где торт — можно себе представить. Подбежавшие милиционеры дико взглянули на Ольгу и успели вскочить в отходящий автобус.

Автобус уехал.

Ольга осталась наедине с мужчиной.

2. КИЕВСКИЙ ТОРТ

Ольга осталась наедине с мужчиной.

Мужчина был такой же близорукий. Одной рукой он искал в луже свои очки, со второй облизывал размазанный "Киевский торт". Ольге было очень неудобно, очень смешно и очень страшно — мужчина вполне имел право дать ей пощечину за такие дела, а удрать от мужчины с двумя полными сумками не было никакой возможности. Наконец мужчина нашел очки, выбрался из лужи и, сжимая кулаки, посмотрел на Ольгу. Конечно, это был не Чикатило, но Ольге он поразительно напоминал кого-то.

— Пся крёв!!! — грубо по-польски выругался мужчина, и Ольга с ужасом узнала в нем самого Станислава Лема, нобелевского лауреата, на встречу с которым она направлялась в Дом Писателей с двумя хозяйственными сумками, в которых была всякая всячина для а-ля фуршета — тот же "Киевский торт", водка, закуска и так далее, — все это покупалось в складчину между советскими фантастами по десять долларов с рыла. Ольга начала извиняться и счищать с Лема остатки "Киевского торта". Оставим Ольгу Ларионову наедине со Станиславом Лемом, и последуем за милиционерами.

3. ВОЗВРАЩЕНИЕ МИЛИЦИОНЕРОВ

Эти милиционеры были не совсем чтобы милиционерами. Это были приезжие милиционеры — один из Москвы, другой из Минска, их звали Борис Руденко и Юрий Брайдер, один — майор, другой — капитан милиции. Дело в том, что они тоже писали фантастику и тоже спешили на Шпалерную-17, чтобы принять участие в чествовании Станислава Лема, но случайно вскочили не в тот автобус. Упавшего в лужу пана Станислава они не узнали, но женщина, подставившая ему ножку, показалась им знакомой…