Журнал Двести - Двести Журнал

3. ВОЗВРАЩЕНИЕ МИЛИЦИОНЕРОВ

Эти милиционеры были не совсем чтобы милиционерами. Это были приезжие милиционеры — один из Москвы, другой из Минска, их звали Борис Руденко и Юрий Брайдер, один — майор, другой — капитан милиции. Дело в том, что они тоже писали фантастику и тоже спешили на Шпалерную-17, чтобы принять участие в чествовании Станислава Лема, но случайно вскочили не в тот автобус. Упавшего в лужу пана Станислава они не узнали, но женщина, подставившая ему ножку, показалась им знакомой…

— Вроде, тетка из наших… — сказал Руденко.

— Похожа на Людмилу Козинец, — согласился Брайдер. — Зачем она подставила ему ножку?

— Но ты же сам кричал ей: "Задержите, задержите!"

— Ты тоже кричал.

— Я имел в виду "Задержать автобус".

— Я тоже имел в виду автобус.

— Значит, она нас не так поняла. Нет, это не Людмила Козинец. Людмилу я хорошо знаю. Это Ариадна Громова.

Так они гадали и не замечали, что едут не на Шпалерную-17, а делают круг на конечной остановке и возвращаются обратно — туда, где остались Лем и Ларионова.

4. ПАН СТАНИСЛАВ

Лем, как известно, по происхождению никакой не поляк, а наш львовский еврей, похожий на одессита Бабеля или на Романа Подольного. Поэтому Ольга моментально нашла с ним общий язык…

И так далее.

Итак: написано три главы, начата четвертая. С этого момента "Оберхам", если захочет, может продолжать нескончаемый фантастический роман о нобелевском лауреате Станиславе Леме, о фантастах, о фенах, о фантастике и так далее. Темп, тон, ритм заданы в этих коротких главах. Два непременных условия: бог в животе и чувства добрые. Да, забыл про художественность! Художественность обязательна! Время действия — анохроническое. Сюжетные направления — разнообразные. Три небольшие главки от каждого автора — работа небольшая. После окончания романа все соавторы получают призы "Оберхама" — например, опечатанную оригинальной сургучной печатью бутылку водки с принтерной наклейкой в виде именного диплома. Роман первопубликуется в "Оберхаме". Редакция "Оберхама" осуществляет контакты с соавторами, утрясает, направляет, организовывает творческий процесс, очередность и т. д. Предлагаю пригласить _всех_ писателей-фантастов, с которыми "Оберхам" имеет контакты и которым симпатизирует. Предлагаю также пригласить пишущих ребят из фэндома — Бережного, Черткова, Казакова, доктора Каца, других. (Кстати, кто такой доктор Кац? Папа Ромы Арбитмана?.. Шучу, шучу, я знаю кто это. Это псевдоним Абрама Терца).

Те, кто не согласятся, естественно, останутся как и были "хорошими писателями и хорошими людьми".

Если идея реализуется, то для окончательной редактуры-подгонки-шлифовки-концовки текст буриме передать одному из авторов. Хотя бы и мне. Можно и не мне.

Номинационная комиссия буриме — Бережной, Николаев, Штерн (зиц-председатель). Да, пригласите в номинационную комиссию Вадима Казакова, обязательно! У нас будет строго, у нас вкалывать надо без всяких премий, ему понравится.

Оценили идею? Чем драться, лучше сообща буриме написать — там все и выясним.

Жму руку! Ваш

Штерн

18 июля 1994 года,

Киев

БЕСЕДЫ ПРИ СВЕЧАХ

ПЕЙЗАЖ ПОСЛЕ БИТВЫ

(C) Андрей Столяров, 1994

АНДРЕЙ СТОЛЯРОВ: Борис Натанович! Ситуация в российской фантастике просто катастрофическая. Несколько лет назад мощный поток англо-американской литературы — в основном плохо изданной и еще хуже переведенной — смел буквально все. Все погребено, все, что было у нас, уничтожено. Читатель российской литературы не знает. Как вы полагаете, можно ли в такой ситуации говорить о каком-то существовании отечественной фантастики?

БОРИС СТРУГАЦКИЙ: За те 30–35 лет, которые прошли с тех пор, как я впервые вообще задумался над положением дел в тогдашней советской, а ныне российской фантастике, мне приходится отвечать на этот вопрос не в первый раз. Уже неоднократно говорилось и о кризисе нашей фантастики, и о катастрофе, которая с ней произошла, и о бесперспективности фантастики в целом. Я с этим и раньше не был согласен, не согласен я с этим и сейчас. Я всегда говорил: российская фантастика существует и имеет перспективу до тех пор, пока живут и здравствуют талантливые российские фантасты. Слава Богу, они всегда у нас были, слава Богу, они есть у нас и теперь. Поэтому ни о какой катастрофе в российской фантастике и речи быть не может. Тот процесс, который вы так красочно описали, действительно имеет место. И действительно российским фантастам сейчас очень трудно публиковаться. Когда писателям трудно писать — это естественно. Это грустно, но это естественно. А вот когда им трудно публиковаться — это уже не просто плохо, это неестественно. Должен вам сказать, что российские фантасты находились в таком положении всегда. Лет десять назад опубликовать по-настоящему талантливое произведение мешала цензура. Сегодня опубликовать талантливое произведение нам мешает рыночная ситуация, когда вопрос об издании решают по сути дела коммерческие структуры. Именно коммерческие структуры уверены в том, что они точно знают читательский спрос, именно они заявляют, что русскоязычную литературу покупать и читать сейчас никто не будет, именно поэтому вал названной вами англоязычной фантастики и захлестнул наши прилавки. Между прочим, то обстоятельство, что вал этот возник и обрушился, имеет отнюдь не только отрицательную сторону. Не забывайте, что благодаря именно решительному вторжению рынка в книгоиздательство наш читатель, наконец, познакомился с теми произведениями и с теми авторами, о которых он раньше знал только понаслышке и с которыми он встречался ранее только в самопальных, самиздатовских, зачастую бездарных "студенческих" переводах. А сейчас мы познакомились наконец с Орвеллом, мы прочитали полного Уиндема, мы знаем теперь неурезанного Шекли. Всего лишь десять лет назад ни о чем подобном и мечтать не приходилось. Но, разумеется, нет добра без худа — это общий закон природы, и поскольку, согласно Старджону, 90 % всего на свете — дерьмо, то и 90 % публикуемой у нас сейчас, издаваемой и продаваемой англоязычной фантастики — это явное барахло. Но зато и оставшиеся 10 % читатель имеет возможность получить и — читает. Конечно, положение российского писателя сейчас не веселое. Однако же так было всегда. Надо потерпеть. У меня такое впечатление, что нынешний читатель иностранщиной уже объелся. У меня такое впечатление, что вот-вот должен наступить перелом, и книгоиздатели, наконец, поймут, что англоязычная проза, основную массу которой составляет явное барахло, уже надоела. И вот тогда наступит черед российских фантастов. Самое главное, чтобы были писатели и чтобы они не прекращали работу. До тех пор, пока они существуют, до тех пор, пока есть у нас Вячеслав Рыбаков и Андрей Столяров, пока пишут Виктор Пелевин, Борис Штерн, Михаил Веллер и еще многие-многие любимые мною, талантливые, сравнительно молодые наши писатели — до тех пор российская фантастика жива.

АНДРЕЙ СТОЛЯРОВ: Хорошо. Предположим, что российские фантасты действительно существуют. Предположим, что они пишут новые книги. Однако, у англо-американской литературы есть громадное преимущество перед нами: они много лет сознательно и интуитивно вырабатывали способы написания таких произведений, которые нравятся массовому читателю. Написание таких произведений технически не очень трудно, их поэтому можно тиражировать в громадных количествах, лишь немного варьируя идеи, сюжет, антураж. Это — массовый, невообразимый поток. Российские же писатели никогда перед собой такую задачу на ставили. Смогут ли они в нынешней ситуации — вот то, что они делают, — конкурировать с американской фантастикой? Даже, если российских авторов начнут печатать. Не захотят ли читатели совершенно другого — именно того, чего хотят они во всем мире? Русскоязычные авторы предлагают то, чего нет у других. Однако, нужно ли это читателю?

БОРИС СТРУГАЦКИЙ: Это интересный вопрос. Дело в том, что у российских писателей, в том числе у фантастов, традиции российской литературы. Грубо говоря, всякий русский писатель, работая за письменным столом, так сказать, сгорает, светя другим. Работая и создавая новую вещь, он отдает ей себя целиком — все свои чувства, все свои страхи, все свои радости, надежды и страсти он вкладывает в эту вещь. Для российского писателя характерно стремление создавать произведения, которые служат не просто и не только чтивом, не просто и не только средством уйти от жизненных проблем в обитель грез, не просто средством развеивания скуки, но в какой-то степени и учебником жизни, и возбудителем сопереживания читателя, и личной исповедью. Короче говоря, у российских писателей — я, разумеется, имею в виду серьезных российских писателей — всегда была, есть и, я надеюсь, всегда будет некая сверхзадача. У них нет той коммерческой ловкости, которая так прекрасно отработана даже у самых хороших иностранных авторов — в первую очередь фантастов и детективщиков. У меня впечатление, что когда западный автор работает над романом, он ставит перед собою, главным образом, одну задачу — прежде всего создать произведение коммерческое. Это и хорошо, и плохо, как это часто бывает в жизни. Это плохо, потому что сплошь и рядом в силу такой постановки задачи из-под пера автора выходят произведения легковесные и желтоватые. Это хорошо, потому очень многие из их произведений становятся достоянием самого широкого читательского внимания и, следовательно, получают преимущественное право на существование, ибо книга, которую никто не читает, права на существование не имеет вообще. И вот эту работу — создание произведений одновременно и серьезных, и увлекательных — западные авторы выполняют превосходно. Вы правы: перед российским писателем сейчас стоит задача завоевания, — а вернее, не завоевания, а отвоевания рынка. Эта задача может показаться кому-то низкой. Но это не так, потому что, повторяю, не тот писатель, кто пишет, а тот писатель, кого читают. Настоящий писатель должен все время идти по некоему лезвию: слева у него — пропасть бульварщины, низкопробщины, "желтого" вкуса, справа у него — пропасть элитарщины, пропасть ничуть не мельче и ничем не почетнее, пропасть, в которой гибнут зачастую самые лучшие замыслы и "начинанья, вознесшиеся мощно", — просто потому, что они оказываются невостребованными. Вот по этому лезвию и должны пройти наши авторы. Я уверен, во-первых, что этот путь, хоть и узкий, но существует, и, во-вторых, — очень-очень многие из наших писателей вполне способны пройти этот путь, не свалившись ни в пропасть бульварщины, не в бездну элитарщины. Так что я в этом плане, исполнен определенного оптимизма.