Обычные суеверия - Борисова Виктория Александровна

Так и текла его жизнь медленно и ровно до тридцати пяти лет. К этому возрасту Сергей Петрович превратился в закоренелого старого холостяка, был застенчив, близорук, неловок, обществом других людей тяготился, никаких перемен для себя не ждал. И вдруг…

Любовь, конечно, всегда приходит неожиданно, но как могла болезненная задумчивая некрасивая девушка разбудить подобные чувства — непонятно. Ира работала в каком-то машбюро, любила поэзию и природу и к своим двадцати семи годам утратила всякую надежду выйти замуж. Сергей Петрович тогда сильно активизировал ювелирную деятельность — денег стало требоваться больше, смотрел на Иру преданными собачьими глазами, старался угадывать все ее желания и чувствовал себя так, будто получил прекрасный и незаслуженный подарок. И уж совсем невозможное счастье принес тот день, когда Ира, смущенно улыбаясь, сообщила, что беременна.

Володька родился здоровым, крепким и крикливым. Увидев его впервые, Сергей Петрович понял, что никого и ничего ближе и дороже этого комочка, завернутого в голубое одеяльце, у него нет. Даже Ира, по-прежнему любимая, как-то отошла на второй план. После родов она долго болела, и Сергей Петрович стал и отцом, и матерью для своего сына. Сам купал, кормил, укладывал спать.

Потом Володька стал подрастать, и родители не успели оглянуться, как сын вымахал в здоровенного красивого парня. Он был веселым, общительным, хорошо разбирался в технике, играл на гитаре. Сергей Петрович часто недоумевал, как могли они, двое серых мышат, произвести на свет такого сына.

Беда пришла осенью восемьдесят шестого года.

Володя только окончил первый курс и сразу попал под осенний призыв в армию. Сергей Петрович навсегда запомнил лицо сына в тот день, когда они прощались на вокзале, — открытое, радостное, родное лицо.

— Папа, мама, не грустите, я скоро вернусь, — крикнул Володя из окна вагона.

Сначала он служил в Азербайджане, писал веселые письма, словно был не в армии, а в турпоходе. Что-нибудь там про красоты природы, про горы, про новых товарищей…

Ира спускалась к почтовому ящику по четыре раза на день, но каждый раз бледнела лицом, вынимая сероватый конверт без марки. «Будто с войны… — шептала она. — Мама от отца сперва треугольники получала, а потом вот в таком же конверте — похоронку». И тут же, прямо на лестнице, спешила распечатать письмо, увидеть знакомый почерк, впиться взглядом в каждую буковку. Как будто удостовериться хотела, что Володька жив-здоров и с ним все в порядке.

Вначале письма приходили регулярно, но потом в части случилась какая-то непонятная история, и Володя попал в Афганистан.

А еще через месяц — погиб. Он действительно вернулся домой скорее, чем они ожидали.

У Сергея Петровича было такое чувство, что небо раскололось и земля ушла из-под ног. Цинковый гроб, хлопоты с похоронами, поминки — все прошло будто в тумане, в полусне. В памяти остался почему-то только толстый военком, который привез гроб. Он много ел, много пил и все призывал «поменьше голосить и вообще не драматизировать».

А никто и не голосил. Сергей Петрович вообще, кажется, не проронил ни слова. Только смотрел на длинный цинковый ящик с телом своего мальчика, как будто хотел сквозь металл в последний раз увидеть родное лицо.

У него оставалась еще Ира, но это было еще тяжелее. После того как пришло известие о смерти сына, она не кричала, не плакала, не искала сочувствия у окружающих. Она просто закончилась, перестала существовать. Ира теперь смотрела на мир пустыми, тусклыми, безжизненными глазами. Жила, как заведенный автомат, — вставала по утрам, шла на работу, где ею были очень довольны — печатать она стала еще быстрее и безошибочнее, чем раньше, возвращалась домой, бестолково топталась на кухне, пытаясь что-то приготовить, причем нередко в суп сыпала сахар, а в чай соль, потом принимала снотворное и шла спать.

И только один раз, спустя два года после Володиной смерти, Сергей Петрович проснулся среди ночи и обнаружил с удивлением, что Иры рядом нет.

Из-под двери в комнату сына пробивалась тонкая полоска света. Он подошел ближе, осторожно заглянул внутрь да так и ахнул. Жена разложила по комнате одежду сына, просматривала его школьные тетрадки, будто надеялась найти там что-то важное. Сергей Петрович бросился к ней, обнял, прижал к себе, пытаясь утешить, говорил какие-то нежные жалкие слова, в которые сам не верил.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Наконец Ира немного успокоилась и затихла в его объятиях, продолжая всхлипывать, как обиженный ребенок. Утешая ее, Сергей Петрович сам не замечал, что по его щекам текут слезы.

Так они и просидели всю ночь на диване среди разбросанных по комнате вещей сына, плача и обняв друг друга. Одежда, книги, тетради, старые игрушки их мальчика казались теперь такими же мертвыми, как и он сам.

Как будто из них тоже ушла жизнь.

После той ночи Ира прожила недолго. Сердечный приступ успокоил ее навсегда. Придя домой с работы, Сергей Петрович застал ее мертвой на диване и увидел, что она улыбается — впервые за долгие месяцы.

Оставшись в одиночестве, Сергей Петрович окончательно замкнулся в себе. Равнодушно вышел на пенсию, когда подошел его срок, и был даже рад, что больше не надо общаться с сослуживцами, выслушивать их назойливые соболезнования и отвечать на идиотские вопросы. Шли годы, менялась жизнь, круто менялась. Рухнула система, которая казалась незыблемой, кончилась грязная и кровавая война, которая отняла его мальчика, потом полки магазинов запестрели импортным изобилием, а деньги превратились в труху.

Ему было все равно. У стареющего одинокого и очень несчастного человека осталось только одно желание — еще раз увидеть сына, хотя бы во сне. Поговорить с ним, вымолить прощение за то, что не сумел уберечь. Но Володя все не приходил. По большей части Сергей Петрович мучился бессонницей и только под утро проваливался ненадолго в беспокойный, тяжелый и тревожный сон.

И вот по ночам, когда накатывали тяжелые мысли и воспоминания, Сергей Петрович стал все чаще возвращаться к любимому делу, которое в прежние, счастливые времена давало возможность сводить концы с концами. Сергей Петрович убеждал себя и немногочисленных старых знакомых, что изготовление серебряных украшений помогает прожить на нищенскую пенсию инженера в условиях бешеной инфляции.

Это было правдой лишь отчасти. Деньги его больше не интересовали. Он любил свое дело, и это было последнее, что у него осталось.

В окно лился холодный лунный свет. Поняв, что заснуть все равно не удастся, Сергей Петрович поднялся с постели и включил лампу. Ну и что дальше? Почитать, что ли? Он пробежал взглядом по книжным полкам. Когда-то он здорово пополнил свою библиотеку за счет книг, которые тоннами свозились в макулатуру. Сведя близкое знакомство с работниками склада вторсырья, Сергей Петрович за бутылку водки или небольшую денежную мзду легко получал туда свободный доступ.

Среди огромных отвалов мусора иногда попадались просто бесценные экземпляры. Например, лет двадцать назад по чьему-то недосмотру там оказались совсем уж редкие книги, которые были вывезены из Германии еще после Второй мировой войны. Зачем — неизвестно, после войны победители тащили что ни попадя, случалось и не такое. Например, один политработник, а по совместительству военный корреспондент долго таскал за собой тяжеленную печатную машинку «Ундервуд» с широкой кареткой. Потом, уже в Москве, вдруг оказлось, что она печатает слова справа налево.

В общем, книги долго пролежали в каком-то хранилище, потом кем-то были списаны и подлежали уничтожению. Сергей Петрович иностранных языков не знал, но кожаные тисненые переплеты, старинная веленевая бумага, готический шрифт и непонятные, но красивые рисунки, выполненные тонкими черными линиями, внушали невольное уважение.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Таким образом, три старинных толстых фолианта были спасены от уничтожения и заняли свое место в библиотеке скромного советского инженера.

Ну откуда ему было знать, что это бесценные рукописные гримуары четырнадцатого века? И среди них — единственный, последний экземпляр знаменитой книги Киприана? После смерти монаха Лафатера он долгие годы пролежал в тайных запасниках монастырского хранилища, а вот теперь, после войны, оказался в России.