Итальянцы - Джон Хупер

Финансовые соображения, впрочем, не позволяют объяснить другие аспекты итальянской технофобии. Например, итальянцы медленнее всех остальных европейцев обзаводились персональными компьютерами и подключались к Интернету. К 2005 году, согласно исследованию государственной статистической службы Istat, больше половины итальянских домов не были оснащены компьютером. И только около трети были подключены к Сети. На вопрос о причине этого итальянцы чаще всего отвечали, что компьютеры «бесполезны» или «не интересны». Более позднее исследование показало, что среднее количество времени, проводимое в Сети итальянскими пользователями, между 2007 и 2008 годами даже снизилось. К 2008 году Италия отставала в доступе к Сети не только от Испании, но и от Португалии. Еще больше она отставала от Франции и Британии. Отчасти это может объясняться тем, что в Италии в среднем довольно пожилое население. Однако то, что было верно для домохозяйств, было также верно и для правительства. Несмотря на обещания Сильвио Берлускони и его министров, затраты на информатизацию государственного управления были самыми низкими в ЕС в процентах от ВВП – ниже, чем в Словакии[39].

Недоверие к новому не ограничено областью технологий. В последние годы Италия была удивительно невосприимчива к современному искусству. Страна, давшая миру Венецианское биеннале, футуризм и арте повера, до мая 2010 года не имела национального музея современного искусства. Италия произвела на свет одного из самых именитых во всем мире художников конца XX – начала XXI века в лице Маурицио Каттелана. Тем не менее нельзя сказать, что он или другие художники или скульпторы нашли место в жизни своей страны, так как это сделали молодые британские художники в 1990-х или Энди Уорхол в Америке в 1960-х. Многие итальянские галереи и организации, связанные с современным искусством, вынуждены были бороться за существование или даже выживание. В 2012 году глава одной из них, Антонио Манфреди, директор музея вблизи Неаполя, начал «войну искусства», как он сам ее назвал. С согласия художников-авторов он поджег несколько картин из своей коллекции в знак отчаянного протеста против безразличия государства и общества.

Тогда как современному искусству уделяется мало внимания, культура прошлого – и особенно 1950-х и 1960-х – представлена поразительно обильно. В любом газетном киоске вы почти наверняка найдете по крайней мере один DVD-фильм с участием Totò или его коллеги, комедийного актера Альберто Сорди. Если вы включите телевизор после обеда (а иногда и вечером), то, весьма вероятно, наткнетесь на один из фильмов с ними. Точно так же вам не придется долго искать календарь, открытку или магнитик на холодильник с одним из этих актеров. Бары по всей Италии украшены снимками комиков в их самых популярных ролях: вот Totò, со сдержанным интересом уставившийся на пышный бюст партнерши по фильму[40], а вот Сорди в роли провинциального полицейского на мотоцикле. Да, они оба были очень хорошими комедийными актерами, и фильмы с ними ухватили что-то от самой сути жизни в Италии. Но я не знаю ни одной другой страны, где до сих пор уделялось бы так много внимания двум артистам, которых уже нет в живых и чьи первые работы были показаны десятилетия назад.

Одна из причин этой немеркнущей популярности, как мне кажется, заключается в том, что Totò и Сорди были на вершине славы в дни, когда Италия переживала «экономическое чудо», и в том, что они составляют часть ностальгических воспоминаний об эре надежды и процветания. Но другой причиной, не исключающей первую, может быть то, что оба актера озарили ранние годы того самого поколения, которое с необыкновенным упорством тянулось к власти и влиянию.

Сильвио Берлускони в возрасте 75 лет все еще был премьер-министром. Марио Монти, сменивший Берлускони в 2011 году, вступил в должность главы правительства, когда ему было 68. Его Кабинет министров, который должен был стать новой метлой, которая выметет все старое и проведет реформы, имел самый высокий средний возраст из всех стран Европейского союза на тот момент. А после выборов, случившихся после падения правительства Монти, новый парламент переизбрал президента Джорджо Наполитано, которому было 87 лет.

Однако по части неограниченной «серой власти» ничто не сравнится с университетами. Исследование, опубликованное в то время, когда Монти и его министры устраивались за своими отполированными рабочими столами, показало, что средний возраст профессоров в Италии составляет 63 года, и многие продолжают держаться за свое место и соответствующие возможности и влияние, когда им уже далеко за 70. Этот показатель оказался самым высоким среди всех промышленно развитых стран.

Сложно переоценить важность этого факта. Он означает, что молодые итальянцы не просто перенимают теории и воззрения людей предыдущего поколения, что вполне естественно, но и людей на два, а в иных случаях даже на три поколения старше себя. Назначение двух молодых министров Энрико Летта в 2013 году и Маттео Ренци в 2014 году привело к омоложению на высших уровнях правительства. Ренци, когда ему было всего 39, стал самым молодым премьер-министром за всю историю Италии и начал с того, что назначил Кабинет министров, включавший его коллегу по партии, которой было на тот момент 33 года. Но пока что не ясно, продолжится ли этот процесс в других сферах итальянской жизни, особенно в системе высшего образования. Роль, которую старшее поколение играет в формировании будущих элит Италии, все еще представляет труднопреодолимое препятствие для нововведений, модернизации и переосмысления укоренившихся идей.

Возможно, с этим как-то связан тот энтузиазм, с которым молодые итальянцы принимают культуру своих родителей. Самым ярким примером является рок-музыка, в которой на момент написания книги тремя самыми популярными исполнителями считаются певцы 52, 56 и 60 лет. Стареющие рок-звезды, те же «Роллинг Стоунз», остаются популярны и в других странах. Но в то время как фанаты «роллингов» – это по большей части мужчины и женщины примерно того же поколения, которых тянут на концерты воспоминания о собственной молодости, фанатам итальянских звезд, таких как Васко Росси, зачастую по 10–20 лет.

Значимость старшего поколения и их идей в современной Италии может очень сильно расходиться с образами, которые транслируют СМИ, показывая несущиеся спортивные автомобили и моделей, вышагивающих по подиуму в Милане в странных нарядах от таких дизайнеров, как Донателла Версаче и Роберто Кавалли. Но не менее далека от этих образов и высокая степень неприятия риска.

Традиционно мечтой итальянских родителей было пристроить своих сыновей (а в последнее время и дочерей) на хорошую, спокойную, не предъявляющую высоких требований работу предпочтительно в государственном управлении, откуда почти невозможно быть уволенным. Итальянский глагол, означающий «пристроить», звучит как sistemare, и тот же глагол используется в значении «выдать замуж, женить». К началу 2000-х были основания полагать, что дети перестали довольствоваться такой судьбой и послушно отправляться на работу, в которой нет ничего волнующего, нет вызова и – во многих случаях – перспективы. В 2001 году международная компания Adecco, которая специализируется на подборе и управлении персоналом, провела масштабный опрос среди итальянских работников, который показал, что самой привлекательной карьерой для них была предпринимательская деятельность. Государственное управление оказалось немногим популярнее профессии дворника или рабочего на заводе. Однако десять лет спустя, когда после продолжительного периода стагнации в экономике компания провела новый опрос, картина радикально поменялась: самой популярной карьерой стала профессия госслужащего.

Пока годы замедленного роста экономики, перемежаемые рецессией, не начали брать свое, итальянцы имели самую высокую долю личных сбережений. Она регулярно оказывалась в два с лишним раза выше, чем в Британии, и часто в несколько раз выше, чем в США. Единственные, с кем можно сравнить итальянцев по страсти к накоплениям, это немцы, которые живут в центре Европы, и потому их история также полна бесконечных вторжений извне.

О многом говорит и то, где итальянцы хранят свои сбережения. Традиционно они предпочитали вложениям в акции покупку облигаций. Долгое время это объяснялось удачным соотношением доходности и риска по государственным облигациям Италии. До того как страна вошла в еврозону, из-за постоянной угрозы девальвации государство было вынуждено предлагать высокие ставки для привлечения иностранных инвесторов. Однако для итальянцев, которые были защищены от девальвационного эффекта – в самой Италии их лира не потеряла бы стоимость, – гособлигации были выгодным вложением. Еще более привлекательным итальянскому среднему классу представлялся краткосрочный нулевой купон, известный как BOT (Buono Ordinario del Tresoro). BOT не предполагает выплаты процентов; доходность заключается в том, что конечное вознаграждение выше, чем цена покупки облигации. Однако разница между конечным вознаграждением и ценой покупки все же отражает преобладающую процентную ставку. Миллионы итальянцев, набивших этими купонами свои портфели, получили забавное прозвище BOT-люди.