Другое Место. Рассказы - Джон Пристли

— Конечно… целый час. А потом мы вышли наружу подышать воздухом, а потом вы сказали, что хорошо бы принять аспирин, а я сказала, что подожду вас в старой беседке… помните?

— Так, дальше, это ужасно важно.

И тут он, наверное, очень крепко сжал ей плечи.

— Скажите, прошу вас, что с вами произошло, пока вы меня ждали в беседке? Неважно, пусть это глупо, но расскажите, прошу вас!

— Ну… мне что-то пригрезилось, что-то неясное… вы знаете, я хоть и не похожа на мечтательницу, но на самом деле… Кстати, вы делаете мне больно, но если вам от этого легче, то ладно… Да что вы, не извиняйтесь. Я же вижу, что для вас это все ужасно важно. Видите ли, по пути сюда… ах, да, вы, может быть, не знаете, что мы с бабушкой остановились у знакомых, это семья Ферреров из поместья Уинбоун… Так вот, я захотела прокатиться сюда, вот она со мной и поехала… А по дороге она все рассказывала, как давным-давно жила тут, еще девочкой — она ведь племянница лорда Броксвуда, которому все это тогда принадлежало. Ну, я, конечно, попыталась себе представить, как здесь все было в те годы — ах!

И она уставилась на него, как будто вдруг что-то вспомнила.

— Энн, — прошептал он отчаянно, — я все же рискну и вот что скажу вам сейчас. Только не думайте, что я сумасшедший. Ничего подобного. Но я хочу сказать, что провел там целый вечер — то есть тогда, в 1902-м году… А вы были странной девушкой, которая как-то странно появилась там вскоре после того, как меня вытащили из озера — да, сам наследник и вытащил, его звали Рональд. И я тогда еще увидел, что вы красавица — правда, вы самая красивая девушка из всех, кого я видел. Я понял тогда, что вы не из того времени, а из этого, нашего. Нас было всего двое в том, другом, мире, который не мог нас понять. Я раньше никогда по-настоящему не влюблялся, но сразу понял, что на этот раз — вот оно… И что бы ни случилось, вы всегда будете той красавицей, той странной девушкой, которая на самом деле не странная вовсе, а просто другая, не вписывающаяся в тот, иной мир, который не может ее понять. И так всегда будет, что бы ни случилось. Я похож на сумасшедшего, да?

— Да, — сказала Энн. — Но мне это нравится. Хотя, конечно, вам придется рассказать мне обо всем подробно, во всех деталях.

Тут открылась дверь в библиотеку.

— Что вы все стоите тут, совсем, что ли, с ума сошли, — окликнул их резкий старушечий голос. — Либо заходите внутрь, либо уж идите куда-нибудь.

Он понял: надо было сразу сообразить, что эта бабушка и есть та самая леди Перзли — та, кого во времена оные звали Дороти Буллер, та пышногрудая девушка в розовом платье.

— Если вы тут про вечернее образование для взрослых вели дебаты, — сказала леди Перзли, критически оглядев их обоих, — тогда я ничего не понимаю в жизни…

— Конечно, об образовании! — воскликнула Энн, у которой все еще пылали щеки. — Только это особая форма образования.

— Не могу не отметить, — заметила старая дама, обращаясь к Марку, — что вы куда более предприимчивый молодой человек, чем я себе представляла.

— Это правда, — кивнул Марк, улыбаясь, — я и вправду оказался куда более предприимчивым, чем сам представлял. Кстати, леди Перзли, когда вы жили здесь, еще девушкой, вам не запомнился некий странный молодой человек, который предсказал вам будущее, когда вы гуляли с ним по зимнему саду?

— А отчего вы меня про это спрашиваете, мистер Денбау?

— Так, просто интересно.

— Дело в том, — медленно проговорила леди Перзли, — что я тут немного задремала, когда вы меня оставили в библиотеке, и мне приснилось, будто я снова здесь живу, еще до помолвки с Джефри Перзли, и кто-то нагадал мне, что я за него выйду замуж. Только вот не помню, мне это просто приснилось, или же так в самом деле и было. Порой не разобрать, где сон, а где явь. Иногда все так запутывается!

— Подозреваю, что вы правы, — согласился Марк.

СТАТУИ

Перевод В. Вебера

Уолтер Воули работал в «Дейли рекорд» и считался одним из лучших репортеров. Пятнадцать лет назад он перешел в газету какого-то привилегированного еженедельника, а теперь ему поручали писать многие важные статьи о Лондоне, в том числе и те, что печатались на первой полосе. Жил он в уютном доме в Северном пригороде, с миловидной женой, подающим надежды сыном, на которого он обычно ворчал, и ленивой, дерзкой дочерью, которую обожал. Ему было под пятьдесят, он оброс жирком, целыми днями курил трубку и страдал от несварения желудка.

В былые годы он считал себя счастливым человеком, но теперь, хоть он и старался выглядеть жизнерадостным, от прежнего счастья не осталось и следа. Порой целыми днями, приезжая из дома в редакцию, кружа по центральному Лондону в поисках материала, возвращаясь на работу, чтобы облечь свои находки в слова, пропуская стаканчик-другой с коллегами, торопясь домой на ужин, а потом, укладываясь в кровать, он пребывал в унынии и растерянности. Разумеется, такое состояние ума и чувств знакомо многим мужчинам, которым перевалило за сорок, когда остались позади молодость и надежды, но еще не хочется смиряться с тем, что закат жизни не за горами. Проблема Воули состояла в том, что по роду своей деятельности ему приходилось вращаться в среде, где жизнь била ключом, а его самого происходящее вокруг совершенно не волновало. Нет, он, конечно, делал вид, что, как и все, переживает за дело, осознает, сколь важна вся эта суета, но втайне сердился и недоумевал. В Лондон прибыла голливудская звезда, чья свадьба недавно расстроилась; министр позволил себе резкие высказывания; ограбили квартиру известной актрисы; в Западном Лондоне один молодой человек вел себя непотребным образом; новый глава телевизионного канала намерен сделать важное заявление… «И что с того?» — восклицал про себя Воули. Иногда у него создавалось ощущение, что он попал в замкнутый круг. Возможно, было бы полезно сменить работу. Иной раз, когда особенно донимал желудок, Воули в отчаянии задавался вопросом, а какой во всем этом смысл, какое удовольствие могут принести беготня, телефонные звонки, торопливое печатанье на машинке и, наконец, статья под аршинным заголовком? Зачем все это? Неужели это действительно жизнь, то, к чему человек стремится, или всего лишь ее ложная имитация, которую каким-то образом ему навязали? Случалось, он спрашивал себя, а вдруг пресса, вынужденная каждое утро вываливать на читателя уйму якобы интересующей его разнообразной информации и оперативно сообщать о преступлениях и кризисах, приносит больше зла, чем добра. Его неудовлетворенность могла испортить жизнь и другим людям. Он многое о них знал, — такая уж работа, — так что мог сравнивать и делать выводы. Постоянная спешка, домашние дрязги, тревоги из-за денег, мышиная возня вокруг высокооплачиваемых должностей! Разве часто удавалось увидеть среди этой толпы блестящие, но не от жадности, глаза?

Первую статую он увидел солнечным апрельским утром, когда ехал на открытой площадке второго этажа автобуса по Бейсуотер-роуд к Мраморной арке. Перед этим он долго просидел в вонючем подвале на Ноттинг-Хилл: брал интервью у женщины, которая собиралась заявить свои права на крупное состояние, но с виду казалась полной идиоткой. Воули курил трубку и пытался собрать воедино задержавшиеся в памяти обрывки разговора с этой дамочкой, и случайно взглянул на парк. Она стояла там — гигантская фигура, выше самых высоких деревьев, кажется, отлитая из светлой бронзы. За те несколько секунд, что Воули просидел, как громом пораженный, он сумел разглядеть её огромные черты. Статуя изображала мужчину, и подобного лица Воули никогда не видел: благородное, строгое, необычное, словно мужчина этот принадлежал к какому-то доселе неизвестному народу. Он совершенно отчетливо видел эту статую, залитую ярким весенним солнцем. Как она там оказалась? Кто ее воздвиг? Почему в «Рекорде» ничего об этом не знали? Задаваясь этими вопросами, он уже спешил вниз, со второго этажа автобуса на первый, а потом с нетерпением дожидался остановки.

Он прибежал в парк, жадно хватая ртом воздух. И сразу же увидел, что никакой статуи нет и в помине, хотя пытался убедить себя, что это всего лишь игра света и тени. Воули бродил по парку несколько минут, но, конечно, ничего не нашел. И что его поразило, так это абсурдность галлюцинации. Еще бы, на возведение такого колосса, высотой никак не меньше восьмидесяти футов, потребовались бы недели, а то и месяцы; весь Лондон говорил бы только об этой стройке, и «Рекорд», как и другие газеты, посвятил бы ей десятки статей. Да уж, хороший он, видать, репортер, если вообразил, что такая статуя могла появиться в парке без ведома прессы! Так есть тут, о чем писать, или нет? Воули твердо решил, что нет. Ему что-то пригрезилось наяву, и не имело смысла объявлять об этом во всеуслышание. Уолтер Воули и его гигантская статуя! Да над ним все будут смеяться!