ЗАПИСКИ СЕЛЬСКОГО СВЯЩЕННИКА - Георгий Эдельштейн

пахотной — 24 десятины 1830 кв. саженей;

сенокосной — 8 десятин 1959 кв. саженей;

неудобий — 4 десятины 1660 кв. саженей, из них под самой церковью и кладбищем находилось 600 саженей.

В церкви были освящены три престола: в холодной — во славу Воскресения Господа Иисуса Христа из мертвых; в теплой — в честь святого великомученика Димитрия Солунского и святителя и чудотворца Николая Мирликийского.

Основание: фонд..., оп., д., лл."

77Дома "для жительства священника" давно уж нет, говорят, сгорел. Были вокруг дома акации, яблони, вишни — ничего нет, болото. Дьякона нет, псаломщика нет, и домов их тоже нет. Не только пахотной и сенокосной земли, даже неудобий в собственности прихода нет ни вершка. Ограды каменной нет уже лет 45, на бут и щебенку для коровников пошла. Здание одноэтажной сторожки красного кирпича сохранилось, но сторожки тоже нет: когда закрыли храм, в сторожку вселили какого-то алкаша из соседней деревни. Алкаш умер, дети разбрелись кто куда, мать переселилась на центральную усадьбу, в Ченцы, а сторожку подарила одной из своих дочерей, она ее дачей называет, а в церковном дворе на кладбище рядом с могилами картошку сажает. Фамилия дачников" — Комиссаровы, правду говорил Иван Денисович: Бог шельму метит. Два года по судам и присутственным местам ходили, запретили Комиссаровым кладбище распахивать, а со сторожкой все никак, три года судимся.

В Козуре, неподалеку от Иконникова, храм святителя Николая, в Княжеве, в 7 километрах от Карабанова, придел во имя Николая Мирликийского. Написал я прошение архиепископу Александру, просил освятить один из приделов теплого храма во имя Новомучеников Петроградских — митрополита Вениамина, архимандрита Сергия, Юрия и Иоанна. Его Высокопреосвященство ни "да", ни "нет" не сказал, а мы их на каждой службе поминаем, тропарь и кондак Новомученикам на каждой Литургии поем.

Прежде здесь, неподалеку от Карабанова, было имение русской поэтессы Анны Ивановны Готовцевой (в замужестве — Корниловой), печатавшейся, любят рассказывать карабановцы, даже в "Современнике" А.С. Пушкина^.

У южной стены нашего храма — кирпичный склеп, где покоится сама Анна, ее сын Юрий Корнилов и сестра — девица Мария. "Во блаженном успении вечный покой подаждь, Господи, душам усопших раб Твоих".

Память об усопших хранят и две чудом уцелевшие массивные плиты черного мрамора с выбитыми надписями. Когда в храме была мастерская, плиты мешали тракторам разворачиваться во дворе. Да не только эти плиты, все могилы мешали. Кресты повыдергали, ограды повыдергали, могильные холмики все до единого сравняли с землей. Кирпичный склеп Готовцевых остался на прежнем месте, его только землей засыпали и слегка утрамбовали, а плиты отволокли на восточную сторону, срыли там несколь-

78

ко "ничейных" могил, забетонировали площадку и вмуровали в серый бетон черный гранит. Никто не забыт и ничто не забыто.

Чуть в стороне от Карабанова — Шишкине — имение Нащокиных, там тоже кирпичный храм, и состояние его примерно такое же. Там же, в церкви, где кузница была, и склепы под полом. Павел Войнович, говорят, был другом и собутыльником Александра Сергеевича, только кому сегодня вся эта ветошь — Готов-цевы, Нащокины, Пушкины — надобны? Был, правда, в Костроме чудный застенчивый человек Сергей Эльмарович Маграм, православный христианин в первом поколении, как легко догадаться по отчеству. Сережу память Нащокиных почему-то волновала. Он пригласил на лето своих друзей из Харькова, они сделали карнизы, крышу, купол, восстановили храм процентов на 10—15, но погиб милый Сережа в автомобильной катастрофе под Переславлем в конце 1994 года, погибла с ним его Олечка и ее отец, и никому в мире то Шишкино и его история не стали ни интересны, ни нужны.

Когда в первый раз ехал в Карабаново, ничего не знал об Анне Готовцевой, но загадочными нитями переплетается мой путь с ее судьбой, с ее семьей. На предыдущем приходе, в Ликур-ге, между двумя величественно гибнущими красавцами-храмами сохранилась древняя родовая усыпальница Готовцевых, родом они из Буйского уезда, не красноселы. Ни на одной из тех старинных плит ничего уже не прочтешь, все тщательно сбито. Не из-за бугра пришли враги, не злоумышленники трудились, не жидомасоны коварные планы свои осуществляли, просто огромный склеп много лет служил конюшней, лошади день за днем стесывали гранит и мрамор копытами.

На том же приходе, где Ликурга, похоронена в селе Роман-цеве у полуразрушенной церкви племянница Анны Ивановны поэтесса Юлия Жадовская, воспитывавшаяся в семье Анны. Ее могила числится где-то "памятником культуры". Впрочем, и могила ее тетки тоже. Жаль только, не успел я пока уточнить в соответствующих инстанциях, что — памятник: кирпичный склеп, который я с трудом под дорожкой отыскал и на штык лопаткой окопал, или плиты, что на чьих-то чужих могилах в 50 метрах от склепа на бетонную площадку положены? Не худо бы нам соорудить у Кремлевской стены могилу неизвестной поэтессы, неизвестного спортсмена, неизвестного дьякона. Пусть цветочки носят. Только у последней нельзя "вечный огонь" зажигать: в правосла-

Очевидцы

79вии это всегда было символом преисподней, тартара. Одни лишь духовно глухие сергианцы могут перед "вечным огнем" кадилом махать.

В Карабаново я попал совершенно случайно, разумеется, если допустить, что в нашей жизни есть случайности.

...Между склепом и надгробными плитами Готовцевых, на равном от них удалении, на почетном месте у южных врат летнего храма покоится прах активиста колхозного строительства Павла Федоровича Федорова. Имена ему достались от родителя все латинские да греческие, а если на русский язык перевести и разобраться — одна сплошная контрреволюция: "Павел" — "малый", "Феодор" — "Божий дар". Как жить с такими именами караба-новскому Давыдову-двадцатипятитысячнику? Папу не переменишь, значит, отчество не сменишь. К имени вся деревня привыкла. Если сменишь "Павла" на "Мэлса" или, на худой конец, на "Карла" или "Фридриха", все равно до конца дней своих останешься в деревне "Пашкой". Сменил он "Федорова" на "Волина", порвал с проклятым прошлым. Но доказывать преданность и верность большевик должен не только словами, но и делами. Дом, где поселили Волиных, — через дорогу от церкви, она ему — что бельмо на глазу. Вот он-то, вспоминают бабульки, ключи у старосты и отобрал. В те времена революционной романтики ключи от храма были чем-то вроде знамени полка: утеряно знамя, захвачено врагом — полк подлежит расформированию. Потом стало проще: зацепил тросом решетку ближайшего окна, дернул трактором, все замки и засовы изнутри открыл — вот и вся недолга, очаг дурмана и источник духовной сивухи ликвидирован. О ключах и прочих символах капитуляции прихожане сами забудут, когда церковь будет разграблена и опоганена, сами выкинут ключи.